Земля Горящих Трав - Наталья Михайлова

Они так и появились в храме у алтаря. Сеславин был с виду страшен, как демон: весь в земле, лицо и рубашка на груди залиты кровью — когда он рванул вверх плиту, носом хлынула кровь и так и не останавливалась. Один угол рта был опущен ниже другого, сведенный какой-то судорогой. Лицо Аттаре, тоже грязное и мокрое, казалось безжизненным.

Возле Алтаря Путешественников находился дежурный пост. Дежурный поднял тревогу.

Зрение Сеславина потеряло остроту, он видел лишь прямо перед собой, а дальше все тонуло в полумраке. Двум санитарам пришлось силой разжать ему руки, чтобы уложить Аттаре на носилки.

Сеславин остался сидеть на ступеньке Алтаря Путешественников. У него было странное чувство, будто реальность отодвинулась, и он остался в пустом полумраке. Из-за стука в висках, из-за больной головы и нестерпимого ощущения тошноты ему все еще чудилось, будто вокруг смыкаются стены, и опять не хватает воздуха. Его о чем-то спрашивали, просили сделать какие-то действия, и он рад бы, да ничего не понимал в своем сужающемся кругу. Последнее, что Сеславин расслышал, было отчетливо произнесенное: "Осторожно. Голову ему подержи…". Потом круг совсем сжался, до одной черной точки.

Сеславин думал, что в Тиевес произошла какая-то природная катастрофа. Им с Аттаре, видно, просто не повезло, что в это время они работали в нижнем храме. Земля вздрогнула, храм осыпался, и их погребло под обломками. Ребята с поверхности, должно быть, еще расскажут, что там стряслось на самом деле.

Лишь спустя несколько дней в Даргородской больнице Сеславин узнал правду о "трагедии в Тиевес". Ему наконец дали почитать газеты, а потом в общей комнате Сеславин услышал передачу по радио и разговоры других больных.

В газетах писали, что на месте приморского городка осталось лишь несколько воронок. Чудом уцелели двое: руководитель раскопок Аттаре из Оргонто и Сеславин из Даргорода, которым посчастливилось, что во время взрыва они оказались глубоко под землей.

Одновременно таким же загадочным ударом были разрушены другие значительные памятники Древней Земли. Погибла еще одна экспедиция — на холодных равнинах Летхе.

Не было сомнения, что удар нанесен неизвестным оружием, которым владеет канцлер Стейр.

Сеславин поднялся к Аттаре — в палату на втором этаже. Лестницу покрывала зеленая ковровая дорожка: она глушила шаги. В прохладном воздухе стоял легкий запах лекарств.

В окно больничной палаты стучали частые капли дождя. Было слышно, как неутомимо шумят за стеклом деревья. Когда приоткрылась дверь, Аттаре только медленно повернул голову: у него не нашлось сил даже приподняться.

Он перенес тяжелую операцию, когда хирург составлял снова его смещенные и раздробленные кости. Потеря крови, перенесенное страдание, общая усталость и слабость все еще держали Аттаре прикованным к кровати, несмотря на все чудеса современной медицины.

В кулаке Сеславин сжимал свернутую газету. Скрывать от Аттаре гибель товарищей уже не было нужно. Из газеты Сеславин знал, что выживший руководитель раскопок сам разговаривал с журналистом.

Сеславин молча сел возле кровати. Вместо приветствия Аттаре только указал взглядом на газету:

— Вся экспедиция, Сеславин… Все до одного…

Тот непроизвольно стиснул газету крепче, бумага хрустнула.

— Премудрая Ярвенна Путеводительница, направь твоих детей на смертном пути, — пробормотал Сеславин.

Он часто бывал беспомощен в выражении чувств и в трудную минуту искал опоры в обряде и молитве. Без них он был бы нем, и сейчас бы ему оставалось лишь мять в руках газету.

Сам Аттаре никогда не молился, древние культы были для него только предметом изучения, но он понимал Сеславина. Они молча посмотрели друг на друга с чувством тайного побратимства. Оба осознавали, что недавно их жизнь прерывалась, и что они беглецы из-под земли.

— Спасибо тебе, — произнес Аттаре.

— Да за что ж?.. — Сеславин усмехнулся, точно радуясь, что можно говорить о другом. — Я не помню, что сделал.

Аттаре приподнял брови.

— Врач говорит, случается после контузии, — объяснил Сеславин. — Мне здорово дало камнем по голове. Как будто видел сон, а про что — забыл. Что делал, как мы с тобой выбрались… — он только махнул рукой. — Не помню.

— Значит, ты не понял, почему моя сестрица бросилась тебе на шею?

Сеславин знал, что навестить Аттаре приходила сестра. Ее алтарь — тамариск, олива и роза. Ветки тамариска и оливы привез для Аттаре в больницу один товарищ из "Северной оливы".

Сеславин растерялся, когда девушка в красном платье, с темными волосами, свободно падавшими на плечи крупными кольцами, заглянула к нему в палату. Он стоял у окна и смотрел во двор. Девушка подошла к нему и, проверяя, не ошиблась ли, назвала по имени, а потом быстро и застенчиво, почти не коснувшись губами, поцеловала его в щеку. Через миг ее уже не было — смутившись, девушка исчезла, растаяла в воздухе.

— Я думал, это она просто от радости, что мы с тобой живы, — сказал Аттаре Сеславин.

— Она хотела тебя поблагодарить за меня, — ответил Аттаре.

— Да что я сделал-то, объясни?

— Я тебе расскажу потом, — обещал Аттаре, с интересом глядя ему в лицо. — Уверяю, ты удивишься.

Лето перевалило за середину, стояла жара, но в тенистом парке при больнице было прохладно. Аттаре и Сеславин медленно шли по аллее, над ними легкий ветер колыхал резные листья кленов.

— Там, под землей, — рассказывал Аттаре, — я начал тебе объяснять одну свою гипотезу. И вдруг все рухнуло. В этот миг я увидел его: рогатого силача с фрески. Он был выше меня в полтора раза. Необычайной красоты мощное тело: та самая глубоко осмысленная, анатомическая красота, как на всех изображениях в Тиевес. В прямом смысле бессмертное тело…

— Так он живой был или статуя? — не понял Сеславин.

— Живой, в обтрепанных рваных штанах, — ответил Аттаре. — И в лохмотьях очень тонкой рубашки. Она была вышита виноградными листьями, но обветшала, рукава оторваны по самые плечи.

Сам не замечая того, он стал слегка задыхаться. Сеславин предложил:

— Давай сядем.

Аттаре совсем недавно разрешили подниматься с постели.

Занятый своими мыслями, Аттаре рассеянно дал подвести себя в деревянной скамье.

— Кожа у него была темно-кирпичного цвета, глаза карие и немного навыкате, как говорят, воловьи, — продолжал живописать он. — Волосы черные и жесткие, словно конская грива. Лицо грубое, но выразительное, надглазные кости приподняты, ноздри и губы толстые, и каждая выпуклость или впадина на лице как будто выточены рукой мастера.