Досье поэта-рецидивиста - Константин Корсар

Кук беспрепятственно доехал до конечной — там все вышли, и он тоже. Кук не понимал пока ещё, что он приехал не туда, где он находится — определить не мог, поэтому пошёл, пошёл куда глядели его косые от водки глаза. Вскоре Кук понял — находится он скорее всего в Ленинграде, ну или за городом. Лёгкое беспокойство охватило его, мозг чуть вырвался из лап спирта, благодаря лёгкой стрессовой ситуации. Кук продолжал идти. На улице глубокие сумерки, а может быть, и ночь — часов не имелось. Ни фонарей, ни огней проезжающих машин, ни лампочек в окнах домов не видно, потому что и домов-то вокруг нет — только лес. Кук всерьёз испугался, ускорил шаг и вскоре побежал. Через десять-пятнадцать минут бега неуклюжее пьяное тело увидело вдалеке (в нескольких километрах!) многоэтажки и обнадёживающий свет в их окнах. Кук не раздумывая, как математик, опускающий кратчайший перпендикуляр до плоскости, пошёл точно на свет. Он шёл через лес, прыгал через какие-то ямы, перемахивал через трубы и арматуру, через открытые канализационные люки.

Наконец Кук упёрся в забор — неосвещённую, непонятную преграду, за который ничего, как ему показалось спьяну, не было. Без реверансов, вспомнив своё спортивное прошлое, перемахнул через двухметровый забор, словно заяц через куст, но, зацепившись штаниной за колючую проволоку, обрамляющую забор, как шёлковая кайма — платье французского короля, рухнул по ту сторону на чистый асфальт. Сегодня Кук уже смотрел на звёзды, поэтому во второй раз не стал столь долго их наблюдать. Встал, отряхнулся и пошёл на все ещё далёкий свет.

Было подозрительно пустынно, чисто и тихо, но Куку было плевать — он шёл домой и не замечал вокруг себя ничего, ужасно устал и был мертвецки пьян. Хотелось скорее раздеться, лечь на кровать, укрыться любимым одеялом и заснуть сном младенца, хотелось поскорее выйти вон из этого дня. Вдруг Кук напоролся на какую-то бочку. Вместе с ней он покатился кубарем. Бочка издавала звуки, похожие на колокольные. И в этот момент Кук услышал возглас: «Стой! Кто идет? Буду стрелять!» — и звук передёрнутого автоматного затвора. Залаяли собаки — видимо, овчарки. Кук побежал. Он нёсся, как ветер, как стая буйволов, круша всё на своём пути — ветки, какие-то верёвки, растения, бочки и фанерные стенды. Добежал до ещё одного забора. С ощущением дежавю перемахнул через него, опять зацепившись штаниной за колючую проволоку и рухнув по ту сторону. Быстро встал и почесал дальше.

Лай собак стихал, да и ландшафт изменился — стал лесным, естественным. «Пронесло, — подумал, выдохнув, Кук, — похоже, это была армия! Пронесло!»

Окна домов были уже совсем близко. Появились гаражи. Голова Кука снова начинала погружаться в нахлынувший спирт. Кук шёл между железными домами железных же коней и захотел сделать то, что чуть не сделал за тем забором от страха. Но почему-то не слишком спешил. Во время процедуры сзади подкралась машина, осветив сакральное действо. Кук подумал, что сейчас его будут бить, и хотел было сказать: «Да ладно, ребята! Это же всего лишь гараж — он железный и не заржавеет! Я же чуть-чуть!» — но почему-то промолчал. Видимо, кассету в магнитофоне окончательно заело.

Люди позади не предпринимали никаких действий. Кук понял — они пришли с миром. Не иначе ирокезы. Кук обернулся.

— Здравствуйте, уважаемый! — произнёс приятный голос.

Фигура стояла в свете фар — ангел, не иначе, сошедший с небес, чтобы препроводить Кука куда-то.

— Ды-бе-бу-ба-де-бу-ка, — ответил на языке ангелов, улыбаясь, Кук.

— Всё ясно! Бухой! Пошли! — сказал голос.

Кука подвели к «уазику» и начали нахально обыскивать. Вытащили документы, немногочисленные деньги, фотоаппарат, ключи, ручку, какие-то бумажки и положили всё это на тёплый капот машины. Деньги сразу же ангелы попилили между собой, открыли фотоаппарат и засветили пленку (наверное, чтобы Кук не смог потом доказать их существование). Один из ангелов поинтересовался: «А что это за небольшой свёрток?» Кук ничего вразумительного ответить не смог — он так был рад неожиданной встрече, что совсем раскис и превратился в кусок грешника.

Свёрток представлял собой лист тетрадной бумаги, скрученный в трубочку, концы которой были вставленный один в другой. В таких обычно наркоманы носят своё зелье. Пэпээсника, предвкушающего такую удачу (а поймать с поличным наркомана большая удача), чуть затрясло от мысли о причитающейся за такой героизм премии. Он подозвал коллег в свидетели и начал медленно разворачивать свёрток, чтобы не просыпать ни грамма героина или, на худой конец, марихуаны. Руки дрожали, но мент медленно продвигался к своей цели. Развернув последний сгиб, он увидел на листе аккуратно сложенную застежку от молнии. Пэпээсник плюнул и засунул молнию Куку в карман.

Посадили Кука на заднее сиденье и куда-то повезли. Через некоторое время открылась дверь и ему скомандовали: «Выходи!». Он вышел. Перед ним стояла большая машина с решётками на окнах. Прозвучала команда: «Заходи!» — и открылась другая дверь. Он зашёл в чистилище, где было полно людей, ожидающих решения своей судьбы. Почти все спали. Некоторые лежали под лавками, прибитыми к стенам. Кто-то курил. Кук тоже присел на лавку и, оглядевшись вокруг, подумал: «Да… значит, так выглядит дверь в ад! Прикольно…»

Машина нехотя тронулась. Все закачались. Матросы испытывают то же ощущение — понимают, что корабль кренится относительно земной поверхности, но бессильны этому противостоять, лишь посильнее держатся за все что могут. Корабль плыл куда-то. Куда — Кук не знал, потому что в тот момент не был капитаном. Тоскливо и чуть страшно… Тут он услышал ободряющий голос моряка, лежащего в своем гамаке, подвешенном под потолком, скучающего о доме и семье. Моряк запел. Сначала один, потом к нему присоединился ещё кто-то, затем ещё и еще. Хор их становился всё сильнее и сильнее. Тут Кука кто-то толкнул в бок, протянул сигарету и, подмигнув глазом, улыбаясь, сказал: «Подпевай!» Кук закурил. Он поинтересовался, куда везут весь этот табор. «В вытрезвитель!» — сказал добрый и довольный собой морячок.

Раньше Куку казалось, что в вытрезвителе бывают только опустившиеся алкаши, никчёмные люди, те, кто стоит на самой низкой социальной ступени. Кук оглянулся вокруг — почти все были прилично одеты, с относительно нормальными лицами, весёлые и ехали не на каторгу или в тюрьму, не в ад — на отдых. Они знали, что в трезвяке отдохнут, поспят, придут в себя и с утра довольные отправятся домой или сразу на работу. «В вытрезвителях, оказывается, так весело и хорошо, — подумал Кук, — есть интеллигентные и хорошие люди». Кук перестал грустить, душа его снова наполнилась радостью, как будто он был в кругу старых друзей, и с чувством гордости за себя и своё окружение, с выражением, достойным Андрюхи Макаревича, он подхватил знакомые с детства слова: «Мы охотники за удачей — птицей цвета ультрамарин…»

Пучина воспоминаний

Он появился из ниоткуда, осыпаемый тысячами мельчайших капелек воды, казалось, не опускавшимися с небес, а, наоборот, прозрачной бледно-белой пеленой парящими над землей и медленно взлетающими к серому совковому небосводу. В коричневой зимней куртке до колен, шапке и резиновых сапогах похож он был на путника, вышедшего из дома в лютый мороз и добредшего к финалу своего вояжа только к середине солнечного сибирского мая.

На вид не показавшись заслуженным пенсионером, человек этот производил впечатление утомленного собственным бытием существа. Именно существа — телесной, биологической оболочки, окончательно растерявшей за время странствий душу и, как следствие, детскую увлечённость и интерес к окружающему миру, юношеский пыл и деятельную страсть, мужскую настырность и настойчивость да старческий скарб мудрости.

Казалось, ничего в нём не осталось. Ровным счётом ничего — ни стати, ни силы, ни внешней или внутренней красоты. Всё в его жизни уже лишь было. Всё минуло, ничего не оставив. Почти ничего — ничего, кроме кипучей пучины воспоминаний, прорывающейся сквозь туманную пелену глаз морского нежно-синего цвета.

Зеркала его души были поистине необыкновенными — в них отразилась вся жизнь человека, всё удивительное и завораживающее, представшее когда-то взору: перламутровые переливы волн и чёрный шквал урагана, синь непроходимых дальневосточных лесов, венчающих вершины гор и сопок, ослепляющее зарево сварочной дуги и газовой горелки, свет надежды и любви к жене и детям… Искры и всполохи от ударов кирзовым милицейским сапогом нанесли последние слёзно-чёрные мазки на всепроникающие порталы души.

Срочником служил на Дальнем Востоке — мотористом электродизеля на Тихоокеанском сторожевике, стоящем в охранении Кунашира и Итурупа. Штурвал Советов в семидесятые крутил товарищ Брежнев, и волны, бьющиеся о борт железного занавеса в семьдесят четвертом — семьдесят седьмом, не слишком докучали наивным и неосведомлённым, а потому зачастую счастливым жителям красной коммунистической части мирового плота, сшитого белыми нитками.