Дар Юпитера - Тимоти Зан

Спренкл вскинул руку.

— Полковник, а как насчет команд «Бета» и «Гамма»? Их вы тоже собираетесь подключить к этому делу?

Фарадей заколебался.

— Прямо сейчас — нет, — ответил он. — Не могу похвастаться, что я знаю их так же хорошо, как вас четверых. И мне совершенно точно известно, что среди них есть такие, кто готов слепо повиноваться властям. Им может прийтись не по душе наше… начинание.

— Я знаю, кого вы имеете в виду. — Бич состроил гримасу. — Вы правы, лучше не выносить это за пределы нашей команды.

— По крайней мере сейчас, — сказал Фарадей. — Хорошо. Кому-нибудь есть что-то добавить к сказанному? — Никто не проронил ни слова. — Тогда все. Спасибо, что пришли.

Шурша одеждой и бормоча слова прощания, они поднялись и покинули комнату. Все, за исключением Спренкла.

— У вас есть вопрос? — спросил Фарадей, когда за остальными закрылась дверь.

— Скорее комментарий, — ответил Спренкл. Он сидел на краю постели Фарадея в расслабленной, почти ленивой позе. Старый психиатрический трюк, без сомнения. — Просто хотел удостовериться, осознаете ли вы, какая опасность вам угрожает во всей этой истории.

— У меня к вам встречный вопрос, — сказал Фарадей. — Как по-вашему, насколько на всех них можно положиться?

— В смысле?

— В смысле, если нажим станет слишком силен, останутся ли они со мной? — без обиняков спросил Фарадей. — Или будут думать только о себе?

— Я бы сказал, что это отчасти зависит от вас, — ответил Спренкл. — Но, думаю, сегодня ночью вы сделали правильный первый шаг.

— Что вы имеете в виду?

— То, что вы влили в них новые силы, — сказал Спренкл. — Вы видели, какими они были, входя сюда. Последние два года эта работа стала чертовски муторной. Практически все, что можно узнать о сообществе джанска, нам известно, и, по правде говоря, наблюдать за Рейми стало невыносимо скучно.

— Поэтому они вечно цепляются друг к другу?

— Это типичная отдушина, — ответил Спренкл. — Но я уверен, вы заметили — уходя отсюда, они снова стали единой командой. Вы дали нам нечто новое, над чем стоит подумать и поработать вместе. — Он вскинул голову. — Хватит ли этого, чтобы остаться с вами, я не знаю. У вас есть имя и репутация, и даже Совет Пятисот хорошенько подумает, прежде чем покуситься на вас. У остальных такой «брони» нет.

— Мое имя и моя репутация будут защищать и остальных, — заметил Фарадей.

— Это правда, пока ваша «броня» действовала. Но что будет дальше? Легко рассуждать уверенно и значительно во время личной встречи, но гораздо сложнее реализовать слова в поступки. В особенности если вы оказываетесь лицом к лицу с возможностью потерять все свое будущее.

— Думаете, Лайдоф получила такие властные полномочия?

Спренкл фыркнул.

— Уверен, ей достаточно пятиминутного телефонного разговора, чтобы раздавить любого из нас.

— Даже если мы действуем в рамках закона, а она нет?

Спренкл прищурился.

— Что-то не улавливаю.

— Вспомните текст официального распоряжения об учреждении проекта «Подкидыш». В пункте четыре особо подчеркивается, что наш прямой долг — защищать жизнь Рейми постольку, поскольку это совместимо с задачей нахождения звездолета джанска и получения доступа к нему.

— Лайдоф не подвергала жизнь Рейми риску, — заметил Спренкл.

— Да? А я полагаю иначе, — возразил Фарадей. — Она не дала возможность предупредить его об атаке вуука. Подвергать опасности через бездействие — все равно что делать это любым другим способом, черт меня побери.

Спренкл скривил губы.

— Может, параграф четыре уже аннулирован.

— Не в письменной форме, — сказал Фарадей. — И пока этого не произошло, я имею право исходить из того, что он остается в силе.

— Даже если арбитр Совета Пятисот утверждает обратное?

— В распоряжении об учреждении проекта не упоминается ни о каких устных приказах, — ответил Фарадей.

Спренкл покачал головой.

— Технически, может, вы и правы. Но если дело дойдет до того самого нажима, о котором вы упомянули, то, должен признаться, что в поединке «вы против Лайдоф» я поставлю на нее. Прошу прощения.

— Никаких извинений не требуется, — сухо сказал Фарадей. — По совести говоря, я поступил бы точно так же. — Он перевел взгляд на стоящий на письменном столе снимок Юпитера. — Однако именно я уговорил Рейми принять участие в проекте и не могу бросить его только потому, что Совет Пятисот считает, что можно обойтись без него или что с ним слишком много хлопот.

— Нет. Наверно, нет.

Последовала пауза.

— Вы сказали, что отчасти это зависит от меня — останется ли команда со мной, — сказал Фарадей. — А от чего еще это зависит?

Спренкл еле заметно улыбнулся.

— По иронии судьбы, возможно, от самого Рейми.

— Рейми?

— Да, — ответил Спренкл. — Вы же понимаете, у него проблемы не только с джанска. Они у него были и с нами. Взгляните в лицо фактам, полковник: Рейми не очень-то милый юноша.

Фарадей состроил гримасу.

— Типичный эгоцентричный двадцатидвухлетний человек, столкнувшийся с тем, что грандиозные планы на будущее внезапно рухнули прямо у него на глазах. Чего вы ожидали?

— Я ожидал, что по прошествии некоторого времени он станет менее ожесточенным, — возразил Спренкл. — Еще я ожидал чуть больше благодарности за то, что мы и джанска дали ему некое подобие реальной жизни. Короче, я ожидал того, что называется зрелостью.

— Понимаю. К несчастью, отказ Драсни лишь укрепил его позицию «пожалейте меня».

— К несчастью, — согласился Спренкл. — И еще у него есть скверная тенденция перекладывать вину за все на других, вместо того чтобы принять хотя бы часть ее на себя.

— Что в итоге вы хотите сказать? — спросил Фарадей. — Что чем менее «милым» будет Рейми к тому моменту, когда начнется настоящий нажим, тем больше вероятность того, что команда не захочет подставлять свои шеи ради него?

— И вы склонны винить их за это?

— Нет, вообще-то, — уступил Фарадей. — Меня волнует только, что у нас мало времени — всего два месяца. Есть ли шанс, что к этому времени он… исправится?

— Мое мнение, что есть. — Спренкл встал. — Когда он был Подростком, дружба с Драсни и Пранло отвлекла его внимание от собственной персоны и жалости к себе; по крайней мере отчасти. Если сегодняшний инцидент с вуука окажет на него аналогичное воздействие, он может стать лучше и как джанска, и как человек.

— Да, — пробормотал Фарадей. — На это можно надеяться.

— Тем не менее я желаю вам удачи, полковник, — добавил Спренкл. — И меня восхищает то, что вы не отступаетесь.

— Спасибо. Я заметил, вы не предлагаете мне безоговорочной поддержки.

Спренкл натянуто улыбнулся.

— Как я уже сказал, легко быть храбрым, пока опасность маячит где-то вдали. Хочется верить, что я поведу себя достойно, когда время придет… Но предпочитаю не давать никаких обещаний, потому что на самом деле не знаю, смогу ли устоять.

— Понимаю, — сказал Фарадей. — Если нельзя обещать преданности, то, по крайней мере, веди себя честно.

Спренкл в ироническом поклоне склонил голову.

— Мягко стелете, полковник, и искусно манипулируете. Вам бы следовало стать психологом. — Он сделал шаг к двери, но остановился. — Еще один вопрос, если позволите. Я тщательно изучил все материалы по Рейми — его семью, школу, психологический, социальный портрет и все такое. И ничто не привлекло моего взгляда, чем бы я стал руководствоваться, если бы мне поручили подобрать кандидата на его роль. Могу я спросить: что вы и Совет Пятисот нашли в нем особенного?

Фарадей вздохнул.

— Ничего мы не нашли. Точно такое же предложение было сделано сорока семи паралитикам по всей Солнечной системе. Рейми оказался единственным, кто согласился.

— О-о… — немного ошарашено протянул Спренкл. — Понимаю. Ну… Доброй ночи, полковник.

— Доброй ночи.

Спренкл ушел. Некоторое время Фарадей тупо смотрел на дверь, пытаясь собраться с мыслями. Потом подошел к письменному столу и включил компьютер. Если Лайдоф прибыла на станцию с группой людей, это должно быть отмечено в бортовом журнале.

В конце концов, чтобы подружиться с человеком, нужно, по крайней мере, знать, как его зовут.

Глава 14

— Вот эти коричневые называются раншей. — Белтренини взмахнула хвостом в направлении группы плывущих мимо растений. — Серебристо-голубые — джептрис. Попробуй-ка их вместе. Рейми послушно откусил по горстке каждого.

— Ух ты! — У него защипало во рту и глазах. Кажется, что-то похожее он ел в прошлой жизни. Итальянское, может быть? Или мексиканское? — Сила!

— Правда ведь? — Белтренини явно была довольна собой. — Поодиночке они так себе — джептрис лишь чуть-чуть пряный, а раншей — безвкусный. Но вместе… Стоит поискать, верно?