Дневник отчаявшегося - Рек-Маллечевен Фридрих

Кстати, что касается герра Гитлера, то при закладке первого камня в основание Дома немецкого искусства молоток, которым обычно совершают три удара и который был подарен ему, сломался прямо на моих глазах в ноябре 1933 года. Головка молотка отделилась от рукоятки и отлетела так далеко, что ее нельзя было найти в общей толпе гостей, и было видно, какое глубокое впечатление произвело на суеверного истерика это дурное предзнаменование.

А мы, находящиеся по другую сторону игры, приняли это за добрый знак и надеялись на скорый крах. Нам пришлось ждать более десяти лет, наши волосы поседели от горя и печали, мы отравили себя смертельной и непримиримой ненавистью, которая скорее умрет, чем откажется увидеть гибель врага. Мы оказались правы, мы победили ценой наших лучших лет, и в конце концов с этой ненавистью мы уподобились пчелам, которым приходится платить жизнью за использование жала. Но есть ли среди нас человек, который предпочел бы мирную и процветающую жизнь при Гитлере, процветание, основанное на слезах, воровстве и убийствах, такому повороту событий? Я не знаю ни одного! Среди моих друзей и соратников я знаю только непримиримых — только тех, кто предпочтет десять раз умереть, чем пережить триумф этого урода… только тех, кто скорее будет плакать с Богом, чем смеяться с Сатаной! Смех закончился, и я верю, что он сам это знает, что ему придет конец — не героический, а грязный конец в стыде и позоре и под презрительный гогот мира!

История иногда терпит, когда какой-нибудь хлыщ возится с деталями ее механизма, терпит какое-то время и, кажется, не шелохнется. Но вдруг ее механизм начинает двигаться, ускоряться и в конце концов сокрушает наглеца. C тех пор как после Сталинграда герр Гитлер в глазах всего мира находится в положении, которое французы называют «cul nu»[212], в народе появилось прозвище, и оно наносит больший ущерб, чем пропаганда другой стороны. «Грёфац»[213]. Теперь это его прозвище. Грёфац, в привычном сокращении, означает «величайший полководец всех времен»: Грёфац. Жалкий истерик некоторое время, наверное, может дурачить мир, что он — великий Александр. Потом приходит история и срывает маску с его лица…

И вот становится виден кожевник Клеон. Грёфац…

Март 1943

То, что раненый зверь после вестей Иова из Сталинграда снова разъярится и обрушит на нас террор, следовало ожидать.

Что касается герра Гиммлера, я встречался с ним лично один раз, вместе с нашим покойным Кле, когда суета новогодней ночи 1934 года привела нас по неудачному стечению обстоятельств и против нашей воли в сомнительную компанию. Тогда этот человек, выходец из строгой буржуазной семьи и похожий на судебного пристава, счел необходимым оттащить меня в угол и спросить, кто такой господин Арно Рехберг. А так как господин Рехберг, очень богатый человек и масон высокой степени, в итоге был одним из главных действующих лиц в свержении Секта[214] и заключении соглашений в Локарно[215], но, кроме того, одним из невидимых сторонников Херренклуба и Кабинета Папена, поскольку я знал его немного, то вышел из неловкой ситуации, задав встречный вопрос о том, как получилось, что он, Фуше Третьего рейха, за информацией о такой выдающейся личности вынужден был прибегнуть ко мне.

Своими близорукими глазами он смотрел на меня с изумлением. Я думаю, он не понял моего диалектического вольта, потому что не знал, кто такой этот Фуше, а поскольку он не хотел ставить себя в неловкое положение, то не стал задавать больше никаких вопросов. Я был очень рад от него избавиться. Именно субалтерность[216] и клеймо мелкобуржуазного происхождения в сочетании с полномочиями к смертоубийству делали его таким ужасным: примерно так должен был выглядеть Фукье-Тинвиль[217], строго бюрократический исполнитель преступного мира. И вот теперь именно этот человек постепенно выходит на первый план. И мы живем так, как, наверное, жили до Термидора — нелегально, подпольно, всегда под угрозой, так сказать, рокового доноса и топора палача. Ускоренные суды под председательством кровожадных и садистских партийных якобицев работают быстро, вынося смертные приговоры на основе пятиминутных слушаний. На делах ставят зловещую надпись «ликвидировать и списать» (что означает расстрел и конфискацию имущества), обвиняемого выталкивают в заднюю дверь, за которой уже ждет палач со своим аппаратом: через четверть часа все кончено — и суд, и казнь. И вот гильотина заработала полным ходом, а в анатомичках скопились трупы обезглавленных в таком количестве, что начальники не допускают дальнейшего притока этих безмолвных гостей. Обезглавливают за пустяки, обезглавливают за сомнения в благополучном исходе войны, которая давно проиграна, и это понимает любой разумный человек, обезглавливают за сохраненную фунтовую банкноту и, конечно, с большой радостью за любое оскорбление величайшего полководца всех времен и народов. За оскорбление сидящего в Оберзальцберге Цезаря divus augustus[218], который только в прошлом году в присутствии моего знакомого назвал себя «современным Scipio africanus[219]» и который закатывает истерику, как только кто-то сомневается в его уподоблении Богу. Так, в качестве председателя Верховного суда он превращает вердикты, которые до этого предусматривали шестинедельное тюремное заключение за «клевету на фюрера», в смертные приговоры. У нас в Германии, как сказал недавно один из прокуроров Траунштайна, сейчас одиннадцать гильотин; недавно, когда мюнхенская была неисправна, в качестве временной меры пришлось одолжить штутгартскую.

Вот как старательно выполняется работа. Они обезглавливают адвоката из Пфальца, который просил единственного сына не подвергаться лишнему риску в армии, они обезглавливают семидесятичетырехлетнего директора банка в Штутгарте, который в разговоре с пожилыми людьми во время поездки на поезде говорил о неблагоприятной военной ситуации… они жестоко обезглавили господина Кристиана Вебера, владельца публичного дома и закадычного друга величайшего генерала всех времен и народов, одну из двух хозяек борделя, достойную директрису, все преступление которой заключалось в том, что она, вероятно по указанию босса, за предлагаемые натурой удовольствия требовала оплаты в иностранной валюте и за каждый день оставляла себе небольшой процент от выручки. Считается, что только в Берлине проводилось шестнадцать казней в неделю, а в Вене, где ненависть к пруссакам дошла до белого каления, — до двадцати. У палача есть два «jours fixes» в неделю, в которые он выполняет серийную работу, а поскольку, помимо солидного основного жалованья, он получает гонорары за каждый отдельный случай и, таким образом, является востребованным лотом, я уже мысленно вижу газетные объявления, подобные тем, что возникают из новогерманского сочетания сентиментальности и садизма…

Государственный служащий в форме, на высокооплачиваемой должности, имеющий право на пенсию, высокий, светловолосый, презентабельной внешности, истинный любитель природы с твердым мировоззрением, ищет с целью брака переписки с ласковой блондинкой. Не ниже 1,70 м, не старше 25 лет.

Джентльмен предпочитает блондинок. Non olet[220]: все крашеные Ингрид, Вибке, Астрид, Гудрун и Изольды даже глазом не моргнут из-за профессии супруга и сошлются на его государственную необходимость. Я преувеличиваю общительность палача? Расскажу о случае, который недавно произошел в Вене. Там известная со времен расцвета Бургтеатра трагическая актриса Марберг, владеющая небольшим виноградником под Веной, время от времени приглашает к себе начальника полиции, чтобы тот иногда привозил ей мешочников. Этот старательный человек недавно привел с собой на небольшой праздник с факелами, кроличьим мясом и кислым фёслауэром[221] «знакомого», который казался очень неразговорчивым и даже сторонился людей, избегал взглядов и на вопрос, постоянно ли живет он в Вене, отвечал на северогерманском диалекте, что у него вообще нет постоянного места жительства, а дела здесь бывают только время от времени: впоследствии, когда этот человек ушел, выясняется, что это был палач собственной персоной, который сидел за ее столом.