Страшная сила - Дия Гарина

– Его ищут, – коротко бросил Павел, разглядывая почему-то заинтересовавшую его спинку кровати. – Но пока не нашли.

– А что Бекетов говорит? – выдавила я.

– Ничего он не говорит. – Павел посмурнел прямо на глазах. – Не взяли его…

– Как это не взяли?! – Я взвилась вместе с голосом, и только тогда почувствовала, что пребывание в Нирване не пошло на пользу моему здоровью. Рывок отозвался нахлынувшей со всех сторон болью, и я, едва сдержав стон, рухнула на кровать. – Как это не взяли?! А куда ваш хваленый ОМОН смотрел? На стареньких и новеньких «лакшми»?

– ОМОН куда надо, туда и смотрел, – огрызнулся Павел. – Да и не было там никакого ОМОНа, – спецназ фээсбэшный был. Только он тут ни при чем… Бекетов свалил почти сразу после того, как начал из нас сосульки делать. Сектанты говорят, что ему кто-то позвонил, и он сразу же заперся у себя в кабинете. А когда ребята кабинет взломали – там никого не было. Потом, конечно, потайной ход нашли. Но это уже когда лыжню в лесу обнаружили. Хитрая сволочь. Он даже чтобы Элю поймать не рискнул им воспользоваться. На крайний случай приберегал…

– А зачем ему потайной ход? – ввернула Эля. – Мог бы через парадный. На машине…

– Видимо тот, кто предупредил, не знал точного времени начала операции, – предположил Павел. – Вот Великий гуру и не рискнул ехать обычным путем. Боялся, что его прямо на дороге могут взять…

– И что теперь будет с Хуаном? – Эля отчетливо хлюпнула носом. – Неужели ничего нельзя сделать?

– Делают уже! – Отмахнулся раздосадованный Павел. – Все, что могут, делают. Думаешь, им самим не интересно, кто поставлял Бекетову такую отменную дурь в обмен на живых людей?.. Еще и отчеты писать заставлял. Часть из них, кстати, нашли. Создается ощущение, что проводился эксперимент с целью создать новый наркотик. Или, вернее, не наркотик, а препарат полностью подавляющий волю. Да еще и вызывающий кайф.

– Такому препарату на черном рынке цены не будет. Сбылась бы мечта всех тоталитарных режимов: превратить человека в послушного зомби. Притом еще и счастливого…

Услышав голос отца, я опять дернулась. И молча выругалась, ожидая пока схлынет накатившая боль. Он закрыл дверь и, поздоровавшись с Павлом за руку, заставил его показать основательно заштопанную спину. Удовлетворившись осмотром, Валерий Евсеев присел на край кровати, и обратился к своей блудной дочери.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как попавшая под паровой каток корова, – буркнула я.

– Почему корова?

– Не знаю. Наверное, потому, что в Индии коровы – священные животные. Причем тут Индия? Понятия не имею.

– Валерий Павлович, – пискнула Наташка, – вам уже разрешили вставать?

Вопреки моим ожиданиям, отец никак не отреагировал на медсестринскую заботу Фроловой. Не проворчал шутливый ответ, не улыбнулся, как будто не услышал. Вернее, как будто Наташки здесь вообще не было. Вот так-так. С чего бы такая немилость? Надо будет как следует допросить школьную подругу…

Но осуществить свое намерение мне удалось нескоро. Сначала пришлось в подробностях рассказывать отцу, как нам удалось не замерзнуть в тридцатиградусный мороз. Но Валерий Евсеев на все мои продвинутые теории только головой качал. А мама тихонько крестилась, когда ей казалось, что на нее никто не смотрит.

Так незаметно, за разговорами, подошло время ужина, на который я все-таки пошла своими ногами. Мама с отцом, как выяснилось, уже успели перекусить в палате, Эля пробормотала что-то насчет сохранения фигуры, а Павел, покосившись на свой отбитый живот, от приема пищи тоже отказался. Поэтому, взяв в провожатые Наташку, в присутствии моего отца сникшую подрубленным лютиком, я храбро двинулась по коридору, влекомая столовскими ароматами.

– Интересно, – нечленораздельно пробормотала я с набитым ртом, набрасываясь на вторую порцию биточков. – А Крешин тоже в здешней столовке питается, или ему из ресторана привозят?

– Я не знаю, где он питается. – Наташка совершенно сникла. – Только не здесь. Его вчера утром домой отпустили. Под наблюдение личного врача. Томограмма ничего страшного не показала. А сам он и часа лишнего не захотел тут пробыть.

– Ну, и правильно. Нечего олигархам по больницам разлеживаться. Их дела ждут. Эй, подруга, ты чего это куксишься?

– Нельзя было его отпускать! – Наташка до белизны в костяшках стиснула ни в чем неповинную вилку. – У него же остановка сердца была! Он же головой двадцать ступенек пересчитал! Да еще твой сумасшедший Павел чуть Вите нос на бок не свернул.

– Вите?! – Я поперхнулась последним куском, и долго кашляла, привлекая внимание сидящих за соседними столиками больных. – С каких это пор господин Крешин, гнусный губитель детского здоровья и наш заклятый враг, стал для тебя «Витей»?

Глядя на молчаливую Наташку, придирчиво изучающую узоры на скатерти, я усиленно переваривала услышанное. Мама дорогая, да ведь она, кажется, в него… И когда только успела? Ну, положим, Крешин с женщинами обращаться умеет. И Наташка еще очень даже ничего. И, если верить ей на честное пионерское слово, с отцом она не спит. И, пожалуй, ни с кем другим тоже. Но Крешин?!!

– Сумасшествие какое-то, – вдруг тихо проговорила она, не отрывая взгляда от скатерти. – Наверное, это случилось, когда я искусственное дыхание ему делала. Искра какая-то пробежала. И не гаснет, а только еще больше…

– А у него? Тоже искра пробежала? – хмыкнула я, мысленно прокручивая проведенный с Крешиным день. Да, пожалуй, он мог запасть на Наташку. Все его поведение говорило о том, что уставший от одиночества и пустоты химический магнат был морально готов к новому светлому чувству. Но вот физически? После тщательного подсчета ступеней на лестнице…

– Я не знаю, что у него пробежало. – Моя подруга, наконец, решилась взглянуть мне прямо в глаза. – Да мне это не так уж важно. Я себя понять не могу. Никогда не думала, что вот так с первого поцелуя…

– Так вы уже целовались? – Нервный смех душил меня все сильнее. У нас похищение за похищением, мордобой, пытки и черт знает что еще, а у моей подруги с вражеским генералом, оказывается, любовь-морковь!

– Это когда я ему искусственное дыхание делала. – Наташка нервно рассмеялась за меня. – Представляешь, я делом занята, а тут он в себя приходит и… Наверное, у него рефлекс сработал. Он потом ночью долго извинялся…

– Ночью?!

– Ну, да. После того, как твоего Павла еле-еле из палаты вытолкали, Крешин попросил меня остаться. Сказал, что всех своих охранников разгонит к чертовой матери, и меня вместо них возьмет телохранителем. Ведь бывают женщины-телохранители, правда, Ника?

– А еще что мудрого он сказал? – проворчала я, игнорируя последний Наташкин вопрос.

– Сказал, что ты его телохранителем стать не захотела. – В голосе Наташки послышалась… ревность? Мама дорогая, это уже ни в какие ворота…

– Ты с темы не съезжай. – Мой оттопыренный указательный палец погрозил Фроловой. – Так что там у вас было ночью?

– Бессонница была. – Тяжелый Наташкин вздох мог разжалобить даже Великого инквизитора. – Он, оказывается, почти месяц нормально спать не может. Вот и проболтал со мной до утра.

– Только болтал?

– Ну… еще пел.

– Вот что значит двадцать лишних ступенек! – Я все-таки не выдержала, и рассмеялась. – Он хоть за ручку тебя держал, во время исполнения серенады?

– Вот именно, держал! – Наташкины глаза сверкнули как два кинжала. – А я, дура, ждала, когда он к более решительным действиям перейдет. Чуть с ума не сошла! Знаешь, Ника, я всегда была такая… ну, спокойная что ли… А тут… Может, это подбирающийся климакс?

– Ты на что намекаешь, подруга? – возмутилась я. – Мне, между прочим, столько же сколько тебе, а ты про климакс. Тьфу-тьфу-тьфу, не к ночи будь помянут. Ладно, пошли в палату. А то я сейчас за столом усну.

– Идем, провожу. Но – только до двери. Не хочу с Валерием Павловичем встречаться. Чувствую себя последней Иудой. Ему ведь сразу обо всем доложили. В нашем центре хуже, чем в деревне: ничего не скроешь…

Мы медленно брели по коридору, и я прокручивала в голове один грандиозный план за другим, как будто для меня не было ничего важнее, чем создать крепкую ячейку общества из олигарха и медсестры. Но в глубине души давно уже ворочалось знание, что это лишь безнадежная попытка избавиться от навязчивых мыслей о судьбе Хуана. Я не раздумывая отдала бы правую руку, лишь бы в конце коридора открылись скрипучие двери, и он замер на пороге, сияя своей ослепительной улыбкой.

Двери в конце коридора открылись, и в проеме возник мужской силуэт. Я даже застопорила ход, пораженная такой покладистостью судьбы, но это был всего лишь дядя Леня. И с картиной, нарисованной моим мысленным взором, его объединяло только то, что Михеев и впрямь замер на пороге, пораженно поблескивая стеклами сильных очков. Потом медленно двинулся к нам, и чем ближе он подходил, тем быстрее прописанный на его лице трепет сменялся неподдельной радостью.