33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере - Инго Шульце

«Я не хочу отрывать у вас время, — сказала она, — но я не понимаю причины отказа, помогите мне понять. Я вам в матери гожусь, в бабушки».

«Это пропаганда, агитация, здесь нет фактов», — объяснил я и уставился на листок.

«Да, вы правы, — подтвердила она, не разнимая рук, сплетенных на коленях, — но конкретные факты хорошо известны. Я ограничилась только самым главным и сэкономила место».

Чайник засвистел.

«И вы действительно не хотите чаю?» — спросил я, уже выходя.

В эту минуту никто не вызовет меня из комнаты обсуждать что-нибудь или к телефону. Полотенцем я снял чайник с плиты. Свист осекся. Чувство безысходности буквально парализовало меня. Нужно было возвращаться к ней.

Тут я решился на сопротивление, сколь бы безрассудной и бесперспективной ни была эта идея. Я налил воды в кастрюлю и поставил на огонь. С чайником я направился в ванную, ополоснул ванну половиной кипятка, заткнул пробкой слив и вылил остаток. В кухне я опять наполнил чайник, зажег вторую конфорку и поставил чайник. У меня даже не было ни шоколада, ни конфет.

Коммунистка, как и прежде, сидела в кресле, не облокачиваясь. Когда я вернулся на свое место, она начала:

«Я не отрицаю, что мы совершили ошибки, что имела место ненужная жестокость, что бессмысленно жертвовали человеческими жизнями. Но ведь нам всякий раз не давали времени разузнать всю правду, мир был против нас. Важно, что палачей и предателей больше нет, по крайней мере большинства из них. Никто не эксплуатировал других, и каждый получил возможность честно работать. Что я вам рассказываю, вы ведь и так знаете. Мы победили неграмотность. Детям рабочих и крестьян вдруг открылись такие же возможности, как и детям образованных людей. Мы заменили жестокий рынок планом, вместо волчьего закона капитализма у нас худо-бедно господствовал товарищеский коллективизм. Когда мы отказывались от чего-то, то и это оборачивалось нам на благо. Не было места эгоистическим интересам отдельных людей. Нам немного не хватило, чтобы превзойти империализм по части производительности труда. Но они навязали нам гонку вооружений, которая потребовала от нас огромных затрат. Они на этом неплохо заработали, а у нас никому от этого не было проку. Напротив! И несмотря на это, мы жили без страха перед завтрашним днем. А где еще такое возможно? Вы думаете, что еще где-нибудь простая работница поедет отдыхать в Сочи? Или, может быть, вы считаете, что дворцы превратились бы в детские дома и без советской власти? А старые люди — разве они голодали или побирались, как теперь? А девушки — разве они продавали себя? Мы совершали ошибки, это так, нам недостало твердости довести все до конца. Только потому, что нам недостало твердости, евреям и ревизионистам удалось свалить советскую власть и поднять Ельцина на царский трон. Главный вопрос нашего времени — это в состоянии ли капиталистическое общество в принципе разрешить проблемы, которые сегодня стоят перед человечеством, перед всем человечеством. Об этом нам следовало бы говорить!»

Из кухни послышалось шипение. Вода в кастрюле кипела и брызгала на огонь. Я опрокинул остатки кипятка в ванну, наполнил кастрюлю и снова поставил ее на плиту. И чайник со свистком тоже опустошил. Поднес носик к крану и тут понял всю безнадежность, всю нелепость своего намерения. Однако кто сказал А, должен сказать и Б. Коммунистка ждала ответа.

«А вы знаете, — сказал я, — когда я был пионером, я не мог смириться с тем, что нам за собранную нами макулатуру платили деньги. Таким образом мой вклад в общее дело уничтожался. Мне не надо было денег».

«Я это понимаю. Это я понимаю очень хорошо! — Глаза ее засветились. — Предположим на минуту, что материально нам стало бы даже лучше, чем раньше, на самом деле это не так, это только предположение… Я спрашиваю вас, разве жизнь была бы лучше? Нет, нужно решительно сказать „нет"! Жизнь не была бы лучше! У нас была идея, понимаете, идея!»

«Ну, конечно, — сказал я, — отлично понимаю».

«Какой энтузиазм охватил всех нас после войны! И как быстро пришел успех: наши магазины были просто как музеи, и там мы могли покупать! А наш самодеятельный театр! Куда только мы не ездили!»

Коммунистка вынула из паспорта аккуратно сложенную фотографию.

«Вот это я, на стадионе, одна на сцене. А это сотни тысяч людей. А здесь марширующие по полю стадиона колонны, построенные по профессиям и по бригадам. Сначала архитекторы и инженеры, за ними каменщики, плотники, строители коммуникаций, кровельщики. Их окружали спортсмены с флагами, мячами, платками, лентами и цветами. Лучшие атлетки протягивали на трибуну букеты цветов председательствующему и его заместителям, и те уже были больше не в состоянии аплодировать. Как мы смеялись! И я запела песню в микрофон, у меня за спиной вступил хор, и наконец мелодию подхватил весь стадион». — Коммунистка откинулась назад и пропела несколько тактов. Из кухни слышалось шипение.

«Знаете, почему я хотела выйти за летчика? Потому что ему было видно все, что мы сделали!»

«Минутку, пожалуйста», — сказал я.

Коммунистка так сильно нагнулась вперед, что мне показалось: вот-вот она схватит меня за руки.

Чайник со свистком плевался водой. На одну ходку с ним приходились две ходки с кастрюлей. В смятении я не мог решить, что лучше для ванны — довести воду до кипения, а потом добавить холодной из крана, тем самым сократив количество ходок, или лучше в более короткие промежутки времени наливать теплую воду, отказавшись от добавления холодной, так как за не поддающийся наперед оценке период времени, необходимого для этой работы, следует ожидать, что ранее принесенная вода остынет. Я не знал никакой формулы, по которой можно было бы подсчитать эффективность. Но в любом случае нужно было выливать теплую воду или кипяток, поднося кастрюлю поближе к уже налитой воде, чтобы избежать нежелательного остывания, вызванного высотой падения воды.

Коммунистка повязала на голову платок.

«Отложим до следующего утра. Тогда мы снова подискутируем. И с участием остальных. Только так мы продвинемся вперед!»

Она дожидалась в прихожей, пока я открою дверь.

«Упал больно, да встал здорово! — Она протянула мне руку на прощание. — Вы понимаете эту поговорку?»

«Да, понимаю», — и кивнув коммунистке еще раз, я закрыл обе двери.

Еще и часу не прошло, как я, глядя на ванну, наполненную водой наполовину, внезапно понял: мой безнадежный и нахальный бунт удался! Я вымоюсь еще сегодня! Эта уверенность пришла так внезапно, что я, поверженный ею, тут же ощутил возбуждение, с которым вскоре погружусь в воду, где, окутанная теплом, вся эта канитель преобразится в счастье.

КАРМАНЫ, да к тому же расположенные на уровне сердца, придавали куртке свойства пуленепробиваемого жилета. Но это не значило, что я неуязвим. Наша машина шла по асфальту, положенному на песок широких лесных просек. Лампочка рядом со спидометром начала зажигаться каждые четверть часа, и не прошло получаса, как она красным стоп-сигналом вспыхнула перед глазами. То одновременно, то попеременно мы наливали масло и воду в различные отверстия под капотом и на ближайшие четверть часа предотвращали намечавшуюся было опасность. Но потом кончился асфальт. В сотне метров от нас поперек дороги лежал человек. Мы сбавили скорость. Когда мы подъехали к телу, один из нас вышел из машины и убедился: это не труп, это женщина, пьяная. Слева от нас сквозь деревья просвечивало море, и вскоре снова начался асфальт.

Каждый автомобиль, который мы обгоняли или который двигался нам навстречу, был союзником. Но нашей особой симпатией пользовались финские грузовики. Всякая машина, приближавшаяся сзади, пассажиры которой при обгоне высовывались, глазея на нас, вызывала чувство страха. Мы считали километры, которые удаляли нас от последней деревни, но в то же время подсчитывали и расстояние, отделявшее нас от ближайшего обозначенного на карте названия. И даже не заметили, когда пошел дождь. После трех часов езды мы очутились в замечательном городе Выборге.

Мужчины разного возраста окружили нас, как только мы вышли из машины. Они обращались к нам со всякими предложениями, мешая русские и финские слова.

Поначалу они чуть ли не скулили, жаловались. Но когда мы отступили назад к машине, тон резко изменился, стал требовательным, сердитым, даже угрожающим. Детей они прогоняли. Мы сели в машину, быстро закрыли двери изнутри и двинулись — сначала медленно, чтобы они успели отскочить, а потом — набирая скорость. Кто-то наступил нам на брызговик. Когда нам вслед полетели камни, мы уже ехали на полной скорости. Люди кричали, проклинали нас.

За Выборгом мы подъехали к высокому узкому висячему мосту, охраняемому солдатом. С моста открылся захватывающий вид на окрестности — у нас за спиной город с его башнями, по сторонам широко раскинувшиеся рукава реки и озёра, а впереди безбрежный лес. Мы еще не пришли в себя от восторга, вызванного незабываемым пейзажем, как нас, казалось, от нечего делать, остановила целая орава молодых парней в сапогах, которая расположилась на краю дороги. Они потребовали предъявить наши паспорта, в то время как их права подтверждал только шлагбаум на дороге.