Так говорил Песталоцци - Олег Агранянц

– Ты такой веселый, потому что не знаешь, в чем тебя обвиняют.

– Почему? Знаю. Попытку избиения неизвестного мне гражданина ночью на вилле. Попытку. Только попытку. Да я вообще-то только попугать хотел. И еще шину проколол. Тут я виноват. И готов понести заслуженное наказание.

– Ошибаешься, Сема. Ошибаешься. Тебя будут судить за соучастие в коллективном и особо извращенном изнасиловании несовершеннолетних. В Америке это ужасная статья. Просто кошмарная!

– Но я ничего такого не делал. Моя задача шилом, бейсбольной битой. А другое не я.

– А я и не говорю, что ты лично сам всеми этими безобразиями занимался. Ты состоял в банде.

– Ни в какой банде я не состоял. Я был знаком только с Александром Николаевичем.

– Ох, как ты заблуждаешься, Сема. Ты приехал в чужую страну и не знаешь местных законов. За соучастие в коллективном и особо изощренном изнасиловании несовершеннолетних здесь кастрируют.

Сема открыл глаза и начал заикаться:

– К… как кастрируют?

– Если повезет, отрежут яйца, и всё.

– А если не повезет?

– То яйца отдавят.

– Как?

– Будут давить. Один день одно яйцо, другой другое.

– Зачем?

– Чтобы было больно. Знаешь, когда давят яйца, это больно. Расскажешь всё, что было и чего не было.

– А я и сейчас расскажу всё, что было и чего не было.

– Молодец.

– Вы только скажите мне, что рассказать, всё расскажу.

– Договорились. Ты сначала расскажешь следователю, что было. А потом мы поговорим о том, чего не было.

Сема повеселел:

– Договорились?

– Договорились.

– И мне яйца… того, нет?

– Вернешься на родину с чистым сердцем и нетронутыми яйцами.

И я его отпустил. Уходил он весело. Благодарил. И, прощаясь, многозначительно изрек:

– А Зайцев – паскуда. Вот кому надо яйца давить. И медленно-медленно. Но основательно.

– Будем, – пообещал я.

На следующий день утром мы собрались на завтрак.

– Что теперь? – спросила Марина.

– Здесь нам делать больше нечего.

И мы решили возвращаться.

– Сегодня же полетим из Олбани! – обрадовалась Марина.

– Прямого рейса из Олбани в Орландо нет, только рейс с пересадкой в Вашингтоне. И на него мы сегодня не успеваем, он вылетает в три дня. Поэтому доедем до Вашингтона на машине. Там высадим Карину, сдадим «Лексус» в «Авис» и с первым рейсом домой.

Возражений не было.

Билл решил остаться на несколько дней. А Аллу Вольф согласился отвезти в Вашингтон Андрей. Я пожелал ему счастливого пути и мужества. Он не понял, почему мужества, и стал оправдываться:

– Да, я езжу очень быстро. Но осторожно. У меня большой опыт.

Я вспомнил инцидент с коровой в Камеруне.

– Это верно. К тому же вероятность того, что на хайвее тебе встретится корова, невелика. Но будь внимателен и запомни слова Вирджинии Вульф: «Женщины всегда больше интересуют мужчин, чем мужчины женщин. Если наоборот, то это страшно».

Вечером того же дня мы с Мариной сели в самый последний самолет до Орландо. И через несколько часов знакомый поезд отвез нас от блока прилета до зала аэропорта.

50. Мачо

Андрей позвонил мне на следующий день и начал как обычно: «Вы знаете…»

– Вы знаете. Эта Вульф – дура.

– Я в курсе. Продолжай.

– У нее что-то не в порядке с психикой.

– И это мне известно.

– Она меня начала спрашивать о таких вещах…

– И ты? Надеюсь, ты ее не ударил. Ее в последнее время часто бьют.

– Нет, не ударил. Но использовал всю силу русских слов.

– А она?

– Обрадовалась. Сказала, что плохо обо мне думала, а теперь понимает, какая я глубокая натура.

– Я рад за тебя.

– Вы знаете, Евгений Николаевич, я вам звоню не просто так. Дело в том, что… Лучше я вам расскажу всё по порядку.

– Согласен.

– Она спала до самого Нью-Йорка. А когда мы выехали на Нью Джерси Парквей, спросила, знаю ли я, кто такие «мачо». Я начал объяснять. Она слушала-слушала, а потом сказала: «Вы, Андрей, не похожи на мачо. А вот Евгений похож». Видите, как она вас оценивает.

– Это очень лестно. Но, я надеюсь, это не самое главное из того, что ты хочешь мне сообщить.

– Нет, не главное. Она рассказала, что вышла замуж за грека, потому что он был похож на латина. И потом, уж не знаю почему, я ей посоветовал купить картину, где нарисован какой-нибудь мачо и повесить у себя дома. Посоветовал просто так. Она молчала до самого Балтимора. А как проехали Балтимор, сказала: «Вы знаете, что я вам хочу сказать…»

– Она сказала «А вы знаете» или ты, как обычно?

– Теперь уже не помню. Но она сказала, что вспомнила, как Наташа рассказывала ей о каком-то латиноамериканском художнике и случайно обмолвилась, что именно у этого художника она купила свое зелье.

– А теперь поподробней.

– Понял. И я начал ее допрашивать.

– Результат?

– Никакой. Я прекратил вопросы, потому что понял, если буду нажимать, она начнет придумывать. И тогда уже не разберешь, где правда, где нет.

– Итак, Наташа ей рассказывала о каком-то латиноамериканском художнике.

– Да.

– Из какой страны? Латинская Америка большая.

– Наташа не говорила. Только латиноамериканец – и всё. Ну, и он продал ей это зелье.

– Ты не спросил, почему Наташа это ей рассказала?

– Спросил. Она объяснила это тем, что, когда Наташа говорила о художнике, Вульф ей не поверила и начала над ней смеяться: нет у тебя никакого знакомого художника. И тогда Наташа в качестве доказательства существования художника сказала, что купила у него свое зелье.

– Говорила с ней Алла об этом потом?

– Нет. Друзья Наташи ее не интересовали.

– И больше они на эту тему не разговаривали?

– Нет.

– Почему она до сих пор молчала?

– Говорит, что забыла.

Я тут же позвонил Биллу.

– Как ты думаешь, она не врет?

– Не знаю. Но поискать художника надо.

Он согласился, и мы начали искать латиноамериканских художников. Сразу же вспомнили перуанца из музея Кента. Люди Билла его допросили. Он клялся, что никакую Наташу не знает. Услышав, что ее мужа подозревают в связях с какой-то Наташей, жена художника устроила ему скандал. В Платтсбург приехал Андрей, и он вместе с женой художника в течение четырех дней рассматривал все наброски художника в надежде увидеть что-либо похожее на Наташу. Ничего не нашли, художника оставили в покое и принялись за других.

Нашли двух аргентинцев, которые держат салон в Берлингтоне. Люди Билла их допросили. Ответ был один – ничего не знаем.

– Может, поищем в Квебеке? – предложил я.

– Поищем, – согласился Билл. – Только они в Канаде всегда рьяно берутся нам помогать, но ничего не делают. Думаю, по злобе. Они нас не любят.

Поиски в Квебеке тоже оказались безрезультатными. Конечно, в штате Нью-Йорк есть еще и город Нью-Йорк. Но там искать латиноамериканского художника все равно, что искать в Мексике человека с фамилией Родригес.

Билл несколько раз встречался с Аллой, но ничего нового не узнал.

И мы искать перестали.

Тем временем Зайцев заявил, что готов сотрудничать со следствием. Его просили назвать клиентов и рассказать, как проходил набор девочек. Он отказывался. Его адвокат утверждал, что он не совершал ничего противозаконного:

– Он просто находил людям подругу. Это не запрещено. Никаких денег он не брал. И клиенты не платили.

Словом, чистая любовь.

Но сама схема четко вырисовалась. Находили клиента, который интересовался какой-либо определенной фигуристкой. Подыскивали девчонку, внешне на нее похожую, и приводили к нему.

Деньги? Помилуйте, какие деньги? Добрые чувства. Разница в возрасте? Это не запрещено.

Клиенты грозились подать в суд за вмешательство в личную жизнь. Применить к ним особые методы допроса было невозможно. Они занимали высокие посты: член палаты представителей штата Северная Каролина, окружной судья.

Сема во всем признался. Он когда-то занимался борьбой, утверждал, что был каким-то чемпионом. В Москве работал в охранной фирме. Зайцева знал еще по Москве. Тот его и привез в Лейк-Плэсид. Сказал, что организует здесь нечто вроде охранной фирмы. Платил немного. Сема надеялся на большее, но поставил Зайцеву условие: всё буду делать, только без мокрого.

– У вас здесь есть газовая камера, – объяснил он следователям. – Чуть что – и ушел. На мокрое не пойду.

И в тот день он, якобы, не стал бы убивать никого. Так, попугать. Ему не верили. Допросы продолжались.

Все четыре девицы: Лида, Катя, Нина и Светлана – как в воду канули.

Карина спросила меня:

– Как ты думаешь, их найдут? Я не хочу, чтобы Колин нашел их. Я за них боюсь. Ты знаешь, папа, эти девчонки совсем не такие, как о них говорил Колин. Они интересные. У них у каждой своя жизнь. Интересная жизнь.

– Не надо за них бояться. – успокоил я дочь, – Эти девчонки не пропадут. Никакие жизненные невзгоды таких сломать не смогут. Сами выкрутятся, да еще и другим помогут. Традиция! Вот только мужчины…