Судьбы и фурии - Лорен Грофф

Обрамленное в его почерк, безмолвное искусство музыки.

Лотто со всех ног побежал к главному зданию, увидел едущую в том же направлении машину Блейна и махал ему, пока тот не остановился.

– Да, – протянул Блейн, когда Лотто ему все рассказал, – Лео получил какие-то ужасные новости из дома и вынужден был улететь прямо посреди ночи. Я как раз еду из Хартфорда. Лео выглядел таким подавленным. Вроде он неплохой парень, а? Бедолага.

Лотто улыбнулся, хотя глаза его переполнились слезами. Должно быть, выглядел он глупо, потому что Блейну явно стало не по себе. Он стиснул его плечо.

– Все в порядке?

Лотто кивнул.

– Боюсь, мне тоже теперь придется вернуться домой, – проговорил он. – Пожалуйста, доложи в офис, когда будет возможность. Я вызову водителя, можешь не беспокоиться.

– Как скажешь, сынок, – тихо ответил ему Блейн. – Как скажешь.

ЛАНСЕЛОТ СТОЯЛ ПЕРЕД ЗАДНЕЙ ДВЕРЬЮ их загородного дома.

Лимузин у него за спиной медленно разворачивался и взбирался наверх по размокшей дороге.

Наконец-то он дома.

Когда он вошел, Бог с цокотом сбежала вниз по ступенькам. Матильда была на кухне и сидела за столом, закрыв глаза. Косой луч света падал на нее из окна, на столе стояла чашка чая, окутанная горячим паром. В холодном доме витал легкий запах мусора. Лотто вспомнил, что это была его обязанность – выносить из дома мусор, и его сердце сжалось.

В его отсутствие Матильда совсем не выбрасывала мусор…

Он не был уверен, захочет ли она говорить с ним или даже смотреть на него. Он еще никогда не видел ее такой рассерженной. Она выглядела закрытой. Постаревшей. Грустной. Худой. Ее волосы спутались.

Даже ее кожа казалась более темной, словно она все это время варилась в собственном одиночестве.

Лотто почувствовал, как внутри у него что-то сломалось.

Но затем Бог, писаясь от радости и заходясь тоненьким, но отчаянно громким лаем, прыгнула ему на руки. Матильда открыла глаза и увидела его.

Ее зрачки резко расширились. Судя по выражению ее лица, она даже не знала, что он здесь…

А в следующую секунду она расцвела.

Она была рада ему. Очень рада.

Вот она. Вот его единственная любовь.

Матильда вскочила так резко, что ее стул упал. Лотто схватил ее в объятия и прижался носом к ее волосам, вдыхая их запах. Все это время в горле у него сидел комок, но он тут же пропал, как только к нему прижалось ее худое, гибкое тело, как только он услышал ее запах, коснулся губами мочки ее уха. Матильда отстранилась, глядя на него со страстным обожанием, а затем вдруг захлопнула ногой кухонную дверь. Лотто хотел было что-то сказать, но она прижала ладонь к его губам и не дала вымолвить ни звука.

Она молча увлекла его наверх и там набросилась на него с такой яростью, что, когда Лотто проснулся на следующий день, обнаружил засосы на животе и бесконечные следы от ногтей. Лотто нажимал на них в ванной, ему было больно, и от этого он получал какое-то странное, жадное удовольствие.

РОЖДЕСТВО пышно расцвело веточками омелы на канделябре в их холле. Взвилось по перилам лестницы гирляндой из остролиста, растеклось по воздуху сладким ароматом корицы и запеченных яблок.

Лотто стоял перед зеркалом в холле и завязывал галстук, ухмыляясь своему отражению. «Вы только посмотрите на этого малого, – думал он. – И не скажешь, что в этом году он пережил такое потрясение». Но он действительно пережил это, прошел через это и стал сильнее. А возможно, и привлекательнее, ведь мужчины часто становятся лучше с возрастом. Женщины просто стареют. Бедная Матильда, ее природа наградила бугристым лбом. Через двадцать лет она будет совершенно седой, а ее лицо покроется морщинами. «Но при этом она все равно будет красивой», – поспешил напомнить себе Лотто.

Звук двигателя ворвался в его мысли. Он выглянул из окна и увидел мелькнувший среди вишневых деревьев зеленый «ягуар».

– Приехали! – крикнул он Матильде наверху.

Лотто был очень счастлив. Прошло много месяцев с тех пор, как он в последний раз видел Рейчел, Элизабетт и их приемных близнецов. Им наверняка понравятся фигурки черепахи и совы работы одного эксцентричного мастера по дереву, живущего в дикой глуши на границе штата. У совы был очень строгий, почти учительский взгляд, а черепашка выглядела так, будто ей достался особенно горький корешок на обед. Как же он хотел поскорее взять на руки детей! Рядом с ним они всегда казались крошечными, точно эльфы. А еще он соскучился по Рейчел – ее присутствие всегда его успокаивало. От нетерпения Лотто привстал на цыпочки.

Внезапно его взгляд упал на краешек газеты, видневшийся из-под блюда с праздничными пирожными, стоящего на столике из вишневого дерева под зеркалом.

Странно, обычно Матильда не отличается неряшливостью. У каждой вещи у них в доме есть свое место. Лотто подвинул блюдо в сторону, и у него внезапно подкосились колени.

С фотографии на газетной странице ему робко улыбался Лео. Под его фотографией шла коротенькая заметка. Перед глазами запрыгали строчки:

«Подающий надежды британский композитор утонул близ острова в Новой Шотландии». «Трагедия», «Огромный потенциал», «Итон и Оксфорд», «Ранние успехи в скрипке».

«Известен своими агармоничными, глубоко эмоциональными произведениями».

«Не женат».

«Общество скорбит вместе с родителями».

Несколько слов от других известных композиторов.

Лео был известен куда больше, чем думал Ланселот.

Все невысказанное между ними вдруг придавило его невыносимой тяжестью.

Еще одна дыра.

Тот, кто еще совсем недавно был жив, теперь ушел навсегда.

Лео в ледяной воде. Декабрь, подводные течения, любое дуновение ветра у воды может превратиться в смертоносную ледяную пулю. Он представил, как над ним смыкается тяжелая масса ледяной воды, и содрогнулся.

Нет, все было не так, не так…

Чтобы устоять на ногах, Лотто схватился за стол и сделал глубокий вдох. Когда он открыл глаза, увидел в зеркале собственное белое лицо, а над своим левым плечом – Матильду, стоящую на верхних ступенях лестницы. Она наблюдала за ним. Без улыбки, пристально, похожая в своем красном платье на окровавленный кинжал.

Бледный декабрьский свет, льющийся в окно, обнимал ее за плечи. Где-то в кухне распахнулась дверь, и дом заполнился звонкими детскими голосами, зовущими дядю Лотто. Рейчел крикнула: «Приве-ет!» Бог разразилась громким лаем, раздался смех Элизабетт, а затем их негромкое пререкание с Рейчел, а Ланселот и его жена все так же молча смотрели друг на друга в зеркало. Затем Матильда сошла на одну ступеньку вниз, и старая добрая улыбка вернулась на ее лицо.

– Веселого Рождества! – довольно сказала она своим глубоким и чистым голосом.

Лотто дернулся, как если бы прижимал ладонь не к столу, а к раскаленной плите, но взгляд Матильды пригвоздил его к месту и не отпускал, пока она медленно, очень медленно спускалась по лестнице.

– МОЖНО МНЕ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, прочитать то, что вы написали вместе с Лео? – спросила Матильда его однажды ночью, когда они уже легли в постель.

– Возможно, – сказал Лотто, переворачиваясь и подминая ее под себя. Его руки забрались ей под рубашку.

Позже, когда она выпуталась из простыней и села, вся разрумянившаяся, спросила еще раз:

– Это значит «да»?

– Эм, – мягко сказал Лотто, – я ненавижу этот провал.

– Так значит «нет»? – уточнила она.

– Нет, – подтвердил он.

– Хорошо, – сказала она.

На следующий день Лотто нужно было встретиться в городе со своим агентом. Когда он уехал, Матильда поднялась на чердак в его мастерскую, всю заваленную бумагами и заставленную кофейными кружками, медленно обрастающими пушком. Там она открыла папку с наработками и принялась читать.

Потом встала и подошла к окну.

Подумала о мальчике, утонувшим в черной ледяной воде. О русалках. О себе.

– Жаль, – сказала она Бог. – Из этого могло бы получиться нечто действительно потрясающее.

«Анти-го-над»

[Первый набросок с пометками для муз.]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Антигона (Го): контртенор – за сценой; на сцене – кукла в воде или голограмма, способная создать иллюзию того, что вся опера погружена в стеклянный аквариум.

Рос: тенор, возлюбленный Го.

Хор из двенадцати человек: боги, шахтеры и простые горожане.

Четверо танцоров.

Акт I. Солип

Занавес открывается. Черная сцена. По центру – цилиндрический бассейн, освещенный и расположенный так, чтобы сцена напоминала пещеру. Антигона внутри. После всех прошедших эпох очень трудно назвать ее человеком. От нее осталась лишь бледная тень.

[Лео: «Древние мотивы не могут и не должны звучать слишком тихо. Они – как буря, идущая издалека, с капающими звуками и раскатами грома. С шепотом налетающего ветра. Шарканье, биение сердца, шорох кожистых крыльев, как у летучих мышей. Обрывки, которые трудно назвать музыкой. Голоса, звучащие как будто из-под горы. Разговоры в зале также очень важная составляющая, чем громче будут все звуки, тем лучше и гармоничнее будет ритм».]