Загадочные страницы русской истории - Александр Бондаренко

А. ПЕТРОВ: Людей надо судить по их дарованиям. Александр Павлович был руководителем Российского государства, определял его стратегию и политику. Более того, он определял стратегию коалиции в 18131814 годах и здесь показал незаурядные полководческие дарования. Но, будучи человеком очень здравомыслящим, прекрасно зная свои хорошие и дурные стороны, он отказался от непосредственного командования войсками в 1812 году, передал управление в руки профессионалов, а сам взял ту область, в которой он был профессионал. По-моему, в этом смысле оба этих человека — Александр Павлович и Кутузов — равноправно являются победителями Наполеона.

Как Наполеона заяц испугал

«12 (24) июня 1812 года останется навсегда достопамятным в русских летописях, ибо в этот день Наполеон с собранным почти со всей Европы войском, прошедший Неман. вступил в пределы России», — накисал в своих «Воспоминаниях о 1812 годе» Иван Сухецкий, учитель из города Борисова, и оказался абсолютно прав.

История человечества (а нашей страны в особенности) буквально строится на ошибках. Одна из них заключается в том, что Франция и Россия, которые на рубеже XVIII–X1X веков воистину тянулись друг к другу, имели массу общих интересов, так и не сумели стать настоящими друзьями и союзниками. Причина тому — амбиции и самолюбие двух государей и активное противодействие ряда европейских государств («Англичанка гадит» — сформулировал великий Суворов). Достаточно вспомнить события, связанные с несбывшимся планом совместного похода в Индию в 1801 году, чтобы понять: Британия была готова на все, лишь бы не допустить столь угрожающего альянса.

Вариант противоположного развития событий указан в «Истории XIX века» Лависса и Рамбо: после Тильзита «Италия, Германия, Австрия, Пруссия и Польша всецело были подвластны Наполеону; он разделял с русским царем владычество над миром». Место для Англии в этой схеме во нее не обозначено.

«Темные силы толкали Россию и Францию на войну. И война началась. Она покрыла славой и русское, и французское оружие, но обескровила обе страны. Выгоду же из всего извлек третий…» — писал Керсновский, но ошибочно указывал не того «третьего», каковой был на самом деле. Зато несколько ниже следовало очень интересное замечание: «Лучшие государственные умы России противились этой совершенно бессмысленной для нее войне. Сперанского и канцлера Румянцева постигла опала, а одержавший блистательную победу над турками Кутузов был оставлен не у дел…»

«Войну 1812 года мы вели за чуждые нам интересы, война эта была величайшей дипломатическою ошибкой…» — справедливо утверждал Н. Я. Данилевский к книге «Россия и Европа» и продолжал: «…превращенной русским народом в великое народное торжество».

История строится не только на ошибках, но и на парадоксах. В канун 190-й годовщины начала войны в Литве, неподалеку от Каунаса, в 1812 году именовавшегося Ковно, был открыт необычный памятник, похожий на придорожный столб. Он даже и вырезан из дерева: конская голова, знаменитая треугольная шляпа французского императора и щиток, информирующий о том, что перед переправой «Великой армии» через Неман здесь находился штаб Наполеона. А с тыльной стороны столба вырезан этакий весёлый заяц, вставший на дыбки и угрожающе поднявший мускулистые передние лапы.

Эх, косой! Ты вошел в историю, но, к сожалению, не смог повернуть ее ход — как сумел твой безымянный собрат, перебежавший Александру Сергеевичу Пушкину ту дорогу, что вела его из Михайловского на Сенатскую площадь.

Откроем «Мемуары» бывшего французского посла в России Армана де Коленкура, изданные в Москве в 1943 году. Генерал рассказывает, как Наполеон, прибыв 22 июня в штаб маршала Даву, «находившийся в расстоянии одного лье от Немана и Ковно», самолично проводил рекогносцировку на берегах реки — с рассвета и до вечера, а потом еще и ночью. «Когда император скакал галопом по полю, из-под ног его лошади выпрыгнул заяц, и она слегка отскочила вбок. Император, который очень плохо ездил верхом, упал наземь, но поднялся с такой быстротой, что был на ногах прежде, чем я подоспел… Я тогда же подумал, что это — дурное предзнаменование, и я, конечно, был не единственный, так как князь Невшательский тотчас же коснулся моей руки и сказал:

— Мы сделали бы гораздо лучше, если бы не переходили через Неман. Это падение — дурное предзнаменование.

…Каждый думал об этом падении, и на лицах некоторых членов штаба можно было прочесть, что римляне, верившие в предзнаменования, не перешли бы через Неман».

Первыми, кто дерзнул вступить на русскую землю, были переправившиеся на лодках солдаты трех рот французской легкой пехоты — заслон, под прикрытием которого понтонеры стали наводить мосты. На это у них ушло немногим более двух часов, и к рассвету 24 июня берега был и соединены тремя мостами, отдаленными друг от друга на сто саженей (порядка 200 метров).

Переправа «Великой армии» — свыше шестисот тысяч человек при тысяче четырехстах орудиях — длилась три дня. Но если бы вся армия пошла в районе Ковно, то для ее переправы не хватило бы и недели. Потому были еще наведены мосты в районе Тильзита, у Гродно. Из всей агрессивной силы четыреста пятьдесят тысяч французов, итальянцев, поляков, баварцев, саксонцев, пруссаков и прочей собранной со всей Европы сволочи — это слово, образованное от соответствующего глагола, вполне соответствует изначальному смыслу — перешли через Неман в последнюю неделю июня. Остальные вскоре их догнали. Русская земля еще не знала нашествий, подобных этому по своей многочисленности.

Так начиналась блистательная, самая романтическая война в Российской истории. Никогда — ни раньше, ни позже — не наблюдалось столь поразительного и самоотверженного единения всех сословий, всех слоев общества, поднявшихся на борьбу с иноземными захватчиками.

Неисчислимое воинство, никем не встреченное, двинулось в глубь нашей территории. Противник шел тремя колоннами по трем расходящимся в стороны маршрутам. Главным направлением была Вильна, теперешний Вильнюс.

В русских штабах склонялись к мысли, что Наполеон традиционно изберет путь на столицу — в соответствии с этим располагались и наши войска. Непосредственно Петербургское направление прикрывал 1-й отдельный корпус графа П. X. Витгенштейна. На центральном направлении находились Западные армии: ближе к северу, к Петербургу, — мощная 1-я, генерала М. Б. Барклая де Толли, южнее — 2-я, князя П. И. Багратиона, уступавшая 1-й по численности почти в три раза. На Киевском направлении стояла 3-я Резервная, Обсервационная генерала А. П. Тормасова, в Валахии — Дунайская армия адмирала П. В. Чичагова.

Между тем, в многотомнике генерал-лейтенанта А. И. Михайловского-Данилевского «Император Александр I и его сподвижники в 1812,1813,1814 и 1815 годах» можно найти свидетельство, что царь «велел готовить на жертву свою великолепную столицу, увозить драгоценности и памятники, распоряжаться отбытием императорского семейства в Казань, особенно заботясь, чтобы ничто, принадлежавшее Петру Великому, не досталось врагам».

Что Наполеон избрал дорогу на Москву, объясняется политикой… Петра I. Именно царь-реформатор придумал разместить столицу империи «у нес под ногтем», как выразился некий остроумный современник. Придя, допустим, в Вену или в Берлин, французские войска оказывались в самом сердце государства, но, дойдя до Петербурга, они попали бы на окраину России, в тупик, откуда потом следовало вернуться обратно.

Кстати, с 1810 по 1812 год наша армия почти удвоилась и составляла, включая гарнизонные войска и силы, которые участвовали в войне с Персией, без малого миллион человек. Однако полевых войск из них было всего 480 тысяч, а реально Россия могла выставить лишь 317 тысяч человек — вполовину меньше того, что вел за собой император Франции. К тому же, как свидетельствует в книге «Гибель Наполеоновской армии в России» военный историк II. А. Жилин, «русские армии были растянуты кордоном от Россиен до Луцка (более 600 километров), в то время как значительно превосходящие силы Наполеона были сосредоточены лишь на 300-километровом фронте». В этой ситуации следовало либо умереть со славой — но тем самым открыть агрессору беспрепятственный путь в глубь страны, либо отступать, помня, что «на зачинающего — Бог».

«План кампании, который мы приняли, был, я думаю, единственный, который мог удаться против такого противника, каков Шполеон», — сказал Александр I. События первых же дней вторжения свидетельствовали о его правоте. «Передовые отряды кавалерии достигли литовской столицы в ночь с 27 на 28 июня… Проголодавшиеся солдаты принялись грабить предместья, что в значительной мере охладило энтузиазм обывателей. Наполеон не нашел здесь того воодушевления, с которым его встречали в коренной Польше», — написано у Лависса и Рамбо.