Гнев. История одной жизни. Книга первая - Гусейнкули Гулам-заде

Едем медленно, и мне кажется, что конь мой ступает через силу, не хочется ему идти в Кучан, чего он там не видел? Но это, оказывается, состояние принужденности во мне самом. Будто веревка у меня на шее, и тянет она назад, в Боджнурд. А конь-то идет своим шагом, как и положено ему вышагивать.

Командуют нами пять черных офицеров, похожих на белуджей, и один беленький молодой, выхоленный. Он напоминает мне сына чванливого дворянина, приближенного самого Шах-ин-шаха. Беленький юноша — в чине капитана и ему беспрекословно подчиняются черные офицеры. Но, черт возьми! Почему никто из них не говорит по-курдски? Брезгуют что ли? С нами не говорят на нашем языке. Вот тебе и — курдские львы! Мы больше на щенят похожи.

Колонна конных идет по четыре в ряд. Впереди капитан и два других офицера. Трое черномазых — сзади колонны, будто мы стадо баранов, которых гонят на базар или на бойню. Еще я думаю, что мы похожи на пленных, и нас под винтовками ведут неизвестно куда, и неизвестно что собираются с нами делать. Впрочем, чего думать? Может быть все правильно, как и нужно? Откуда мне знать? Я же никогда до этого не служил в армии, не знаю порядков. Держись, курдский лев!

Медленно едем, ох, как медленно. Я не привык к такому передвижению. Ей богу, у меня вот-вот лопнет терпение и я скажу: «Эй, впереди, нельзя ли прибавить скорость?!» Но я молчу, потому что все молчат, как воды в рот набрали. Главное, сами офицеры помалкивают. Иногда заговорят на каком-то непонятном языке и снова надолго рты закрывают.

Что же это за командование? Если они шахские вояки, то почему не говорят по-фарсидски. Не знают? Если не знают, то как же они будут управлять армией? Особенно меня бесит то, что молоденький белый капитан командует нами. Он даже на мужчину не похож. Что-то среднее между мужчиной и женщиной.

Рядом со мной едут Аббас и Рамо. Я спрашиваю у них:

— Кто по национальности эти офицеры?

Рамо говорит:

— О чем ты спрашиваешь, Гусо? Думаешь, я знаю больше твоего?

Аббас добавляет:

— Вот тот блондин — капитан из Фарангистана[16]. Фамилия — Кагель. По приказу шаха, он тут военным инструктором. А эти черные — его подчиненные. Они тоже смыслят в военном деле.

Я даже подскочил в седле от неожиданности. Сначала испугался, а потом сразу обрадовался. «Так вот, значит, какой он — Кагель? А я-то боялся, думал он — настоящий мужчина!» Я не показывал виду, что встревожен. И чтобы не выдать своего волнения, возмущенно заговорил:

— Да как же они нас будут обучать, если не знают ни курдского, ни фарсидского языка?!

— Дорогой Гусо, как ты не поймешь, — посмеивается Аббас, — они будут говорить не на фарсидском, не на курдском, а на военном языке! Такого языка мы пока еще не знаем. Ведь существует же военная тайна…

Колонна идет на восток все дальше и дальше от Боджнурда. Позади — высоко в небе кружит стая голубей. Их видно до тех пор. пока не входим в ущелье Ченаран и отгораживаемся от всего мира высоченными скалами и деревьями. Вдоль дороги зеленеют вековые чинары, поодаль от них, у подножья скал, виднеются карагачи, а на скалах разбросаны арчовые кусты. Затем тянутся фруктовые насаждения: груши, яблони, вишни… Это значит, неподалеку селение. Мы не доезжаем до него. Капитан дает команду остановиться у большого огороженного забором участка. Затем мы въезжаем во двор и слезаем с коней. Здесь наш ночлег. Уходить никуда нельзя, у ворот встал один на черномазых офицеров.

Вечереет. Солнце погасло, однако звезд не видно. Небо над Ченараном заволокло тучами. Темно и глухо вокруг, только слышно кваканье лягушек да перекличку ночных птиц.

Ночью я слышал, как прошел мимо караван верблюдов. Зазвенел где-то рядом колоколец, затем звук его стал глуше и глуше и, наконец, затерялся в ночи. На меня нахлынула тоска. Думалось о солдатской доле, о потерянном доме, о Парвин… Ночь была тягостной, почти бессонной.

Утром снова в путь. Переходы. Короткий отдых и опять дорога. На третий день подъехали к развалинам старого Кучана.

— Что за город? Кругом развалины и ни одной души не видно? — спрашиваю я Аббаса.

— Да здесь же никто не живет, — отвечает он. — Этот город давно разрушен землетрясением. Говорят, весь город погиб, подобно Люту. Подальше встретим новый Кучан. Красивый город, на много лучше Боджнурда. Я бывал там, когда с матерью ездили в Мешхед на молебствие.

— Неужели и ты молишься, Аббас? — спрашиваю я.

— Бросил давно, — отвечает он. — Лучше быть конокрадом, чем муллой… Ты слышал: у какого-то англичанина коня украли, когда он хотел на время уступить жеребца твоей Парвин? Теперь этот англичанин — наш командир. Вот он… Ишь, какой беленький…

Мы с Рамо смеемся.

В тот же день мы въехали в новый Кучан. Город, действительно, был очень красив и многолюден. Я обратил внимание на здания, совершенно не похожие на домав Боджнурде. И улицы здесь были широкие и чисто убранные. Веяло свежестью и прохладой.

Мы въехали и город через Кучанские порога, с западной стороны и двинулись по широкой нарядной улице «Базара Кучан».

Для каждого города Персии, будь он большим или маленьким. характерно то, что центральная улица — это большой базар. Из конца в конец она заставлена лавками, магазинами и всевозможными мастерскими. Кучан, несмотря на его современность, не составляет исключения. В центре Купана огромная площадь — от нее в разные стороны отходят крупные улицы. На запад тянется «Базара Кучан», на восток — «Базара Мешхед», на юг — «Базара Себзивар», па север — «Базара Ашхабад».

Достигнув площади, так называемой «Мейдан Кучан», мы сворачиваем на северную, ашхабадскую улицу. Это, говорят, самая большая улица города. По обеим сторонам видны крупные магазины, рестораны, гостиница, кофейни. Отовсюду течет пряный запах съестного, он возбуждает аппетит, Хочется слезть с коня и посидеть за шашлыком, вкусить «моргэ борян…»

Но нот наконец мы приехали к месту назначении.

Нас поместили и старом караван-сарае, специально оборудованном для кавалеристов. Разместили по восемь человек и каждой комнате. В помещении земляные полы, сырые от побелки стены. Постели сваливаем на пол. кроватей нет. Трудно понять: что к чему. Лежим, сидим, бродим по двору и не знаем — что будет через час, даже через минуту, А время бежит..

И вот начинается сортировка. Длится она долго — дней десять. У кого конь не годен к строевой, кто — сам еле ноги волочит, а кто по возрасту не подходит. Были среди добровольцев даже шестидесятилетние. Другие ростом не вышли. Поток приезжих добровольцев продолжается, Из разных сел и городов Хорасана тянутся курды. Однажды, когда прибыла партия добровольцев из Миянабада, я вышел во двор взглянуть па них и увидел своего друга Ахмеда. Ба, Ахмед! Встретились, как встречаются настоящие друзья. Сразу же я затянул его в свою комнату, где квартировали Аббас, Рамо, Шохаб. Теперь и Ахмед будет с нами.

Наконец формирований курдского кавалерийского полка закончено. В нем три эскадрона, в каждом эскадроне сто человек. Третьим эскадроном, где значимся я и мои друзья, командует капитан Кагель и индус. Аалам-хан.

Днем мы на занятиях, вечером выходим и город, знакомимся с кучаискими порядками и житьем-бытьем горожан. Судьба свела меня с кавалеристом второго эскадрона Мирза-Мамедом. Мы вместе вышли в город и, пока разглядывали пешеходов и товары в магазинах, разговорились.

— Я-то считал нашего капитана сынком тегеранского дворянина, а этих пятерых черных — белуджами, — сказал я.

— Твой капитан, Гусейнкули, сын британского Лондона, а не тегеранского дворянина! — ответил Мирза-Мамед. — А эти черные — не белуджи, а индусы, британские рабы…

— Вон оно что? Значит, мы служим британцам, раз они нами командуют?

— Не только им, но и шаху. Служим двум господам, хотя должны служить одному — курдскому народу,

— Вы откуда сами. Мирза-Мамед?

— Разве это важно? Познакомимся поближе, наговоримся еще…

Вечером, перед сном, сидим на кроватях, толкуем о своей солдатской жизни… Вот тебе и «Курдлеви» — курдская армии! Выходит, что мы превратились в орудие англичан, которое может в любое время выстрелить в курдский народ? Нет, пусть капитан Кагель и ему подобные не рассчитывает на это! Гимнастерка, ремень, галифе, ботинки и обмотки — английские, но голова-то у нас курдская!

Ежедневно, поутру — военные занятия. То на конях скачем по холмам, то пешком топаем по дорогам. Стреляем в поле из винтовок по мишеням, чеканим строевой шаг на плацу перед казармой. Каждый день муштра.

Помню, с почтовым грузом за плечами, скачешь по горам, как молодой архар, а сейчас топчешься на одном месте и не поймешь: для чего все это и кому нужно?

На усталость я не жалуюсь. Служба почтальона укрепила мускулы ног и рук, они стали твердые и гибкие. Сердце переносит любую нагрузку, дыхание натренированное… Трудно дается другое — теория военного искусства. Мне-то еще ничего, я все-таки немного грамоте обучен, а другим курдским париям совсем туго. Из ста человек, не считая офицера-индуса, грамотны Ахмед и я. Остальные научились только расписываться, и то не все. Команды подаются на английском языке, объяснения индуса — тоже на английском вперемежку с фарсидским. Я с трудом разбираюсь в его наставлениях и по-курдски объясняю все, что нужно своим друзьям.