Козел и бумажная капуста - Наталья Александрова

Вадим это понял и тут же поправился:

— Я и сам не знаю, для чего мне эта головная боль. Но должен же человек когда-нибудь сделать доброе дело!

— При такой работе, как у тебя, ты каждый день делаешь множество добрых дел, — упрямо возразила я.

— Это по должности, — засмеялся он, — это не считается.

Я-то ожидала каких-нибудь слов вроде того, что я понравилась ему с первого взгляда, что он верит мне и хочет помочь, а потому и спасает, и вообще той чепухи, которую мужчины говорят женщине. Но, судя по всему, такого мне не дождаться. Уж слишком серьезно он все воспринимает. Оттого и с женой развелся. Хотя что это я, какая жена? Разве он говорил мне что-нибудь про жену? Не помню, может, и говорил, просто я не слушала. Теперь буду обращать внимание на все. И кстати, почему это такого мужика сразу же никто не подхватил? Приличный, работа солидная, не бедный, и собой ничего. Что-то тут не то... Надо будет выяснить потихоньку, в чем тут загвоздка.

— Ты уверен, что, помогая мне, делаешь доброе дело? — только и спросила я.

— Уверен, что тебе нужна помощь, — серьезно ответил он.

— А может, я все вру?

— Врачу не врут, а если врут, у нас глаз наметан, сразу все поймем. И знаешь, — в его голосе я уловила недовольные нотки, — давай-ка по делу разговаривать, а то у меня времени мало.

Вот так, меня тихонечко поставили на место. Ну что ж, примем его правила. В чужой монастырь со своим уставом не суйся!

— И что это за книжка, которую так хочет получить этот шантажист? — поинтересовался Вадим.

Я нашла злополучную книжку и положила ее на стол.

Обыкновенная записная книжка в коричневой кожаной обложке, скорее всего, сделанная в Латвии — там всегда делали хорошие изделия из кожи. На обложке вытиснен собор.

Вадим раскрыл книжку. Внутри был обыкновенный алфавитный блокнот, здорово потрепанный, густо исписанный мелким неровным почерком Павла.

Если говорят, что по почерку можно определить характер человека, то что, интересно, можно сказать о покойном по этим мелким скачущим каракулям? Что он был взбалмошным, неуравновешенным, вспыльчивым, ненадежным... но я никогда не думала, что он окажется способным на предательство! Подставить меня... Впрочем, он уже сполна за это расплатился. И наверняка его подбила на эту авантюру Алена... Но она тоже расплатилась по всем счетам.

Вадим осторожно переворачивал страницы блокнота.

— Андреев, Алиханов, Ашкенази, Антоненко, — читал он фамилии на первой странице. — Что это за люди? Ты кого-нибудь из них знаешь?

Я пожала плечами:

— Гриша Ашкенази — кажется, его одноклассник, они пару раз перезванивались...

— Беличенко, Бабушкин, Богуславский...

— Ерунда, — прервала я перечень фамилий на букву «Б», — так мы ни до чего не докопаемся. Откуда мы знаем, что именно нужно в этом блокноте шантажисту?

— Скорее всего, это должна быть какая-то более свежая запись, — Вадим переворачивал страницу за страницей, внимательно рассматривая плотно исписанные листки.

Я придвинулась поближе к нему и вместе с ним склонилась над записной книжкой.

— По-моему, это пустая трата времени, — сказал Вадим, дойдя до буквы «Р», — все записи одинаково неаккуратные, торопливые, сделаны разными ручками и карандашами...

Он перевернул очередную страничку и уставился на нее с выражением полной обреченности:

— Ничего мы не поймем. В жизни не догадаться, за чем охотится шантажист.

— Нет, постой, — сказала я, вглядываясь в следующую страничку. — Вот, видишь эту надпись? — Я ткнула обломанным ногтем в лиловую строчку, торопливо нацарапанную поперек страницы, — Скавронская Лидия Андреевна, и телефон... и даже адрес есть, улица Вавилова, дом десять, квартира...

— И чем же тебя привлекла эта запись? — недоверчиво поинтересовался Вадим.

Надо сказать, что абсолютно все мужчины, даже самые лучшие из них, очень ревниво и недоверчиво относятся к мыслительным способностям женщин.

— Эта запись, — терпеливо объяснила я, — сделана поперек страницы на свободном поле, чуть ли не поверх старых строчек...

— Ну и что, о чем это говорит? Просто мало было на странице свободного места...

— А самое главное, — закончила я победно, — что он записал этот телефон буквально накануне смерти.

Вадим уставился на меня с еще большим недоверием, выждал немного, надеясь на продолжение, но я держала эффектную паузу, и наконец он спросил:

— Откуда ты это знаешь?

— Оттуда, — торжественно закончила я, — оттуда, что все записи в его книжке сделаны черт знает чем — шариковыми ручками, гелевыми, карандашами, фломастерами, и только этот телефон записан перьевой ручкой, хорошими лиловыми чернилами, а эту самую ручку я подарила Павлу за три дня до его смерти... Я тогда еще сказала ему, что в человеке все должно быть если не прекрасно, то хотя бы прилично — и лицо, и одежда, и письменные принадлежности.

Вадим посмотрел на меня не то чтобы с уважением, но с явным удивлением — наверное, так же библейский Валаам уставился на свою внезапно заговорившую ослицу.

Я испытала краткий сладостный миг торжества. Но насладиться им вполне мне помешали: внезапно в сумочке зазвонил мобильный телефон.

Я уже и забыла, когда он звонил в последний раз. Чаще всего мне звонили по мобильнику два человека — Павел и Алена, и оба они были мертвы. Я поспешно вытряхнула аккуратный телефончик из сумки и поднесла его к уху.

— Вам звонят из городской клинической больницы номер двадцать шесть, — раздался в трубке незнакомый женский голос, — по просьбе Ольги Павловны Елисеевой... Ей стало хуже... ну вот, я сейчас дам ей трубку, она сама хочет поговорить.

— Аня! — ворвался в трубку задыхающийся голос Ольги Павловны. — Аня, Павлик погиб!

— Да, я уже знаю, — осторожно, с полагающейся долей скорби в голосе ответила я.

Я не в состоянии была разыгрывать изумление и горе по полной программе, но Ольга Павловна была в таком состоянии, что не обратила внимание на мою сдержанность. Да это, в общем, было неудивительно — она только что узнала о гибели родного сына, и все остальное доходило до нее с трудом.

— Аня, Анечка, какое горе! — Ее слова прервались судорожными рыданиями.

Я терпеливо дождалась, когда она снова заговорила:

— Мне звонили с его работы... Они с тобой не смогли связаться и просили передать, что похороны послезавтра... нужно ведь что-то делать... одежду отнести... вещи какие-то, документы... свяжись с ними, Анечка, помоги...

После этого она опять зарыдала и рыдала уже не переставая, пока в трубке не послышались короткие сигналы отбоя — видимо, у нее забрали телефон.

Я передала Вадиму содержание разговора и сказала, что мне обязательно нужно ехать к Павлу на работу, принять участие в похоронных хлопотах. Я видела по его лицу, что это ему неприятно, но, скажите пожалуйста, может, мне самой это нравится?

— Слушай, это мой долг перед несчастной матерью, — от злости я стала выражаться, как в мексиканских сериалах.

— Ну, поехали, — вздохнул он, — я тебя отвезу.

Я с грустью перебрала немногие вещички, которые мне удалось протащить в коробке от телевизора. Ничего подходящего к случаю не было. Но, как ни крути, человек умер, и там, в его мастерской, все думают, что он был мне близок. То есть после того, что Пашка отмочил в ресторане, может, и не все так считают, но все-таки нужно вести себя соответственно и одеваться тоже.

Подумав, я решила остановиться на черных брюках и лиловой свободной блузке — не платье же в цветочек надевать. Этот наряд тоже не совсем траурный, но выбирать было не из чего. К похоронам придется купить черное платьице. Буду стоять у гроба и изображать безутешную вдову. Вообще все это очень неприятно, но меня поддерживала мысль, что Ольги Павловны, судя по всему, на похоронах не будет. А Пашкина мать — единственный человек, перед которым мне стыдно, что я не испытываю приличествующей случаю скорби. Не те у нас были с ее сыном отношения, чтобы я рыдала на его могиле и рвала на себе волосы.