Завтрашний царь. Том 1 - Мария Васильевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последние дворы, отмечавшие границу Отоков, стояли пустые. Деревянные срубы давно пошли на дрова, каменные подклеты – на поновление чьих-то домов и амбаров.
Здесь кончалось всякое подобие улицы. Ржавая словно ныряла в красно-бурую землю, подарившую имя. Ещё шаг, и под босыми ступнями чавкнула даже не человеческая тропа – мягкая торёнка, оставленная звериными лапами. На кустах лишайник махрился гуще листьев, но кусты не сдавались. Воевали, норовили растеребить ветхую гуньку. Хвалились очёсками чьей-то шерсти, повисшими на цепких шипах…
Ветер целыми па́облаками гнал туман с Воркуна. Белёсые волны то напрочь кутали заросли, то населяли их маньяками, бродячими, зыбкими. Над ёрником плыли в прыжках белые молчаливые волки. Отращивали сквозистые крылья, забывали о тверди. На смену шествовали коренастые витязи с клубящимися бородами, в широких плащах, раздувавшихся, точно паруса над Кияном…
Здесь как будто царила вечная осень. Но не слякотная, предзимняя, а такая, когда из палой листвы ещё может вылезти свежий росток. Мгла давно не видел столько зелёной жизни. Жизни угнетённой, придавленной холодом, вечными тучами… и всё равно чреватой мощью весны. В воде юрила шустрая мелочь, распускались красноватые и зелёные нити. Камни-шкельи, торчавшие с матёрого дна, стояли в бархатных шубках. Пупыши, измельчавшие папоротники… в топких заводях – ситник с болотником и рогозом…
Куги не было.
Мгла положил себе ещё сто шагов ходу вглубь Кута, а там уж смекнуть, надо ли разведывать дальше… когда в животе зародилось и разрослось беспокойство, неуловимое, как прядка тумана.
Всё вдруг стало казаться неправильным. Подменным, тревожным. Исполненным зловещего смысла.
«Чего здесь-то боюсь?.. Заплутать? Напугали щуку протокой. Домой припоздать, милостивому хозяину под руку угодить?..»
Вечером это оскорбление отцовства может вовсе не вспомнить, что у него есть раб. Будет мешком висеть на плече сына, непотребное, провонявшее…
…Запах!
Мгла повёл носом, уже зная, что́ ищет. И в самом деле уловил душок свежей собачьей кучки.
Сколько раз этот смрадец становился для него благой во́ней! Веял с полозновицы, указывая близость упряжки!
Мгла заново стал отсчитывать сто шагов, которые, может быть, выведут его к куговнику.
Тут же сбился.
Если верить мы́чкам разбросанной шерсти, здесь ломилась ёрником станица здоровенных зверей. Шла россыпью, вычёсывая колючками шубы. Тешилась то ли охотой, то ли игрой.
Стая была совсем рядом. Немного дальше рубежа, что он положил сегодняшнему разведу.
И впрямь пора убираться.
Ещё десяток шагов…
На ветке, унизанные прозрачным бисером влаги, качались в воздухе волоски.
Долгие, тонкие завитки позолоченной меди.
Мгла пошёл дальше, забирая вправо, под ветер.
Красться незримо, неслышно, как он лучше всех когда-то умел, получалось с трудом.
Стая отдыхала ровно там, где мысленно поместил её Мгла, но перво-наперво он увидел девчонку. Полугодьё лет четырнадцати, в застиранной, заношенной одежде чернавки. Каким чудом взмыла на шкелью в два своих росточка – поди знай. Там и сидела уточкой, съёжившись, обхватив руками коленки. Мгла видел только спину да косу веником по спине. Роскошную, медную с золотом, наполовину растрёпанную.
У подножия камня в тепле и безопасности покоились звери.
Мощные, матёрые псы частью спали, блаженно раскинувшись во мху: здесь не было нужды прикрывать хвостом нос. Привыкшие грызть снег – лакали из ручейка. Лениво играли. Дробно щёлкали челюстями, уткнув нос в пышный мех… Каждый мог небрежным прыжком снять с насеста бессильную от страха добычу. Не прыгали, даже не лаяли. Только порыкивали, стоило девочке шевельнуться. А присматривала за станицей суровая, опытная сучилища. Белогрудая, в рубашке из всех оттенков бирючьего, бусого, дикого. Лежала, вылизывала переднюю лапу. Царственная, непререкаемая, свирепая…
– Шурга, – еле слышно выдохнул Мгла.
И тем безвозвратно выдал себя.
Молодая сучонка, дозорная стаи, выскочила насупротив, залилась истошным лаем. Остальные взвились, подброшенные сполохом. Мгла встал на ноги. Пошёл через поляну.
Кобели рванули навстречу! Остановить, взять в кольцо! А там – уж как царица прикажет!
Рыжий «подвоевода» первым ткнулся в невидимую препону. Озадаченно сел. Что-то пробурчал, заскулил, оглядываясь на Шургу. Другие кички́ тянули носы, неуверенно виляли хвостом.
«Запах! – мог бы снова сообразить Мгла. – Шурга помнит, но остальные откуда?..» Не сообразил. Не задумался. Напрочь забыл даже девочку на камне. Забыл удивиться, почему она не отозвалась ни звуком.
Серая псица неровным скоком плыла к нему, разгоняя туман на рваные вихри. Мгла начал опускаться на колени, не успел. Налетела, опрокинула в мох. Грозная владычица стаи пищала, плакала, ликовала, языком смывала шрамы с его лица. Захлёбывалась, рассказывала обо всём сразу. О ненавистной руке, так сладко хрустнувшей на зубах. О вольной жизни, добыче, охоте. Ещё о чьей-то руке, о пахнувшем-как-ты, никак не поспевавшем за стаей…
О том, что теперь всё будет хорошо.
Мгла улавливал четверть, разумно воспринимал осьмину. Время текло вспять, ему снова было семнадцать, он гордился первым большим орудьем, великим служением, доверием учителя… мечтал вернуться домой…
Неловкое движение передавило больную жилу в плече. Мгла дёрнулся, возвращаясь в себя.
Человек и псица одновременно вспомнили о несчастной девке на камне и посмотрели в ту сторону. Шкелья была пуста. Беглянка улучила мгновение и скрылась, никем не преследуемая. Лишь чёрная сучка-дозорная побежала было за ней, но скоро отстала.
Да начнётся бой!
Через полторы седмицы торговое становище в Устье опять всполошилось, как всегда при появлении сторонних людей. К шатрам боярина Нарагона примчался резвый мальчишка:
– Важный господин с бедовников едет! Четверы саночки гонит! Знамя подняли – рожок да перо!
Старший рында наградил вестника сухарём, прокалённым по ту сторону моря.
– Неужто молодой Грих пожаловал? – хмыкнул Болт. И спросил Галуху, единственного здесь способного судить о нравах двора: – Это так теперь принято уговорных сроков держаться? Видно, ты прав – от самого Выскирега, поди, ни подола не пропустил…
Он не был дома полных три года. Мадана, во дни его отъезда сущего сопляка, знал больше по рассказам Галухи. Игрец тихо проклял свой слишком длинный язык, а толку? Пролитого не поднимешь…
Приезжих направили мимо купилища, прямо к стоянке «аррантов». Едва остановились возбуждённо гавкающие упряжки, из вторых саней выскочил нарядный юнец – и, неловкий на отвыкших ногах, пошёл к Болту, раскрывая объятия:
– Добро и удача тебе на земле предков, щитоносный предводитель Нарагонов, доблестный брат мой Болт!
Болт сделал полшага навстречу:
– И тебе добро, государев скоротеча, наследник Грихов, неутомимый Мадан.
На царском пиру Болт сидел бы изрядно повыше Фиринова племянника, однако здесь, у края земли,
