Четыре туберозы - Сергей Кречетов

Я бегал и ложился, и снова мерил комнату от угла до угла. Так рвутся дикие звери, бессильные перед прутьями клетки.

— Пусть будет чудо, — молил я кого-то, и не знаю, была ли то молитва или крик ужаса к немым недоступным небесам.

А ночь всё шла…

Догорели и погасли огни. Голубые кружева задрожали на потолке. В качающей сонности сомкнулись глаза.

Стёрлись все грани между прошлым и настоящим, и за серой клубящейся мглой не было ни будущего, ни жизни.

И казалось мне, что отторгнут я от мира и парю высоко над туманом и мглой, бестелесный и лёгкий, как тень.

…Мраморные пальцы легли мне на плечи, лазурные звёзды засияли во тьме.

Вот рассеялась мгла. Распахнули весёлые летние окна. Закатные жаркие розы догорают за крестом колокольни. Грустно-огневые узоры угасают на стенах. Серебристые сумерки мая наплывают из окон, потом бархатно-ласковой тьмой обнимает нас ночь.

— Милый, милый, милый… — шепчут розовые губы. — Ты милый!.. — Грохочут улицы, но мы не слышим жизни. С нами тишина нездешних успокоенных стран.

В сладостной сонности онемели тела. Чуть касаются холодеющие губы.

Это не поцелуй, — это Таинство, — обет Навсегда. Уходим, улетаем, проносимся над безгласным миром в дивные края…

Чёрные совы с пронзительным визгом вылетают из оставленных чащ. Чьи-то бледные заломленные руки мелькнули под зелёной луной.

Это страна смерти, страна отошедшей печали.

Всё далеко, всё ушло, только глаза её я вижу. Они синие-синие, с их блеском драгоценных камней.

Тоненьким лучиком вся моя жизнь утонула в безбрежных сапфировых волнах.

И нету меня, и нас нет…

Хрустальная нота бесконечной грусти звенящей нитью связала души.

Целую её волосы. Бледным золотом, непорочным сияньем горят они над снежно-мраморным лбом.

Это не поцелуй, это Таинство, — Вечный Обет.

Злая боль обожгла мои губы.

Кто-то беззвучно засмеялся в тиши, кто-то тихо зашелестел по обоям.

Я очнулся один, и не кричал, и не плакал, а смеялся и ломал пальцы, точно они стали деревянными и перестали чувствовать боль.

В углах шуршали серые тени. Веселы и смелы стали они.

Расстилались надо мной, окутывали стены, — и стены шатались, как пьяные, когда клубящиеся призраки жадно припадали к ним, шурша по углам.

Потом я не видел и стен.

В пустом беспредельном пространстве на тоненькой ниточке висело моё тело и не ощущало прикосновений, только будто издалека доносились свистящие стоны, и в ответ им странно и мерно колебалась онемелая грудь.

Я не пойду к ней больше и не буду шептать под её окнами моё покорное и жалкое «приди».

Там, где она сейчас, так же темно и страшно, та же чёрная глубь бесконечной ночи в глазах её, в том же жутком сне онемела душа её, если не слышит она вопля моей последней тоски.

Я уйду из этих стен, где властвует мука и боль, и, таясь вдоль спящих домов, буду долго брести, пока не кончится жестокий каменный город и не потопнет, как привидение, за мутной струящейся мглой.

И там, на вольном просторе мёртвого поля, под визги весёлого ветра, раскину руки и буду бездумно кружиться, замирая в восторге свободы.

Те бездомно-осенние тени, что реют хороводами около тёмных деревьев, дрожащих от страха, с тихим шёпотом протянут мне лунно-прозрачные руки.

И я скажу им, что не хочу быть человеком.

Холод их радостных прикосновений застудит кровь, до сердца проникнет он, и в нём её образ застынет, как безжизненно-ледяной кристалл.

Тогда мы захохочем, кружась, и, теряясь в бескрайном просторе, забуду я жгучую боль человеческой, огненной муки.

Sanctus Amor

Рассказы

Посвящаю Сергею Ауслендеру

ОНА ПРИДЕТ

Утро. Сегодня двадцатое сентября. Я сижу на балконе, курю и думаю.

Бог знает, о чём я думаю в этот час осенней меланхолической тишины. Может быть даже, я и не думаю, а просто прислушиваюсь, как колеблются мои чувства определённо мерным дневным ритмом, просто отдыхаю после ночи.

Я давно уже не люблю и пугаюсь ночей. Сон мой прерывист и тревожен. Проснёшься. Один.

Смотришь в тьму, слушаешь, как глухо бьётся сердце, и приходят безнадёжные горькие мысли — об одиночестве, о старости, о смерти. Тогда уже ничему не веришь, и душа каменеет.

Так вот, я отдыхаю от ночи и бесцельно смотрю вокруг.

Далеко за деревьями высокая железнодорожная насыпь, а над ней узкой полоской бирюзовое небо.

Точно тянутся рядом две ленты — жёлтая и голубая.

Около меня пустая заколоченная дача. В том палисаднике тоже облетают деревья, а в клумбе острыми палками торчат высокие обломанные стебли георгин.

Над жёлтыми берёзами с надорванным криком проносятся вороны. Мимо балкона по дороге медленно ползёт чей-то запоздалый воз. Высоко качается велосипед. На солнце ярко горят колёсные спицы, а рядом с детской колясочкой, на самом краю телеги, примостилась маленькая чёрная собачка и смотрит вдумчиво.

Самовар совсем потух. Сегодня я не читал даже газет…

Выхожу на дорогу. Тихо. Только листья шуршат под ногами да протяжно кричат вороны. Отхожу в сторону. Прячусь за кустами. Сажусь под берёзой и уютно прижимаюсь к широкому стволу. Как хорошо, что никто не видит моего лица!

Маленькие серые мошки с прозрачными крылышками ползают по рукам.

Скоро, скоро, может быть, завтра, многие из них умрут от первого утреннего мороза, и ветер понесёт неизвестно куда их маленькие холодные трупы.

Думаю о них. О странно короткой жизни, черпающей силы из солнечного луча, об их покорной, молчаливой смерти, и улыбаюсь чёрным движущимся точкам.

Свистящей змеёй вдали проносится поезд.

Встаю на пригорок и долго машу платком. В чьих-нибудь глазах запечатлеется фигура одинокого человека с белым платком.

Кому-нибудь, может быть, приснится белый платок на золоте листьев — привет неизвестной души.

Проходит час или больше — не знаю. Золотые лучи льются с ненужной лаской.

Всё равно — медленно иссохнет трава, на деревьях обнажатся острые чёрные сучья, и северный ветер, как поздняя жалоба истомлённого сердца, со свистом понесётся над полями.

Я проснулся сегодня поздно. Ночью слышал под окнами шёпот и шелест листьев.

Кто приходил к моим окнам? Не женщина ли, которая напрасно ждала меня целый вечер? Или никого не было, и только осень шепталась с ночью о ряде праздников, что она думает устроить. Об иллюминациях из падающих звёзд, о деревьях, для которых скорее нужно приготовить самые яркие прощальные наряды.

Не знаю, кто был под моими окнами, но я не спал и не тушил свечи.

Я не спал ещё и потому, что к ночи всегда падаю духом и думаю о том, что нужно забыть.

Да, те, кого ждал, не пришли. Праздник не состоялся, и вот сердце онемело.

Третьего дня я убежал от одиночества и всю ночь просидел на платформе с гимназистом.

Его товарищи давно учатся, а он всё здесь.

Молодая дама, которую он любил три месяца, уехала с мужем за границу.

Когда она стояла у окна вагона, в нарядном дорожном платье, с букетом роз, и улыбалась знакомым, гимназист спрятался за бочками, что ждали товарного поезда, и плакал.

— Я на будущий год кончаю гимназию, — говорил он горько, — а в это утро плакал, как приготовишка.

Так вот мы сидели с гимназистом. Он с язвительной улыбкой говорил о своей разбитой жизни, а в станционном саду шумели берёзы, и по линии горели зелёные огни.

Боже мой, какая хорошая была эта ночь! Мне вспоминалось счастье и мои восемнадцать лет. В эту ночь я видел самый пленительный сон.

Сегодня я не мог обедать. Котлеты так и стыли до вечера.

К моим окнам пришёл шарманщик и долго играл что-то знакомое, невыносимо грустное. Я уверен, что он играл не для меня.

Сначала думал о том пятачке, что, завернув в бумажку, я брошу через загородку, а потом забыл и замечтался сам.

Я слушал, и опять ко мне пришли ночные горестные мысли.

Думал о женщине, что придёт вечером. О женщинах, которые приходят по вечерам в наши одинокие комнаты.

Вот наступает вечер, и они идут. Каждая со своей маленькой, нежной тайной.

Ни один из встречных не узнает, какой дар несёт она сегодня.

Это будет известно только на рассвете, когда мужчина длинным взглядом проводит её, уходящую.

Тогда в его глазах, как в раскрытой книге, можно будет прочесть — приходило это счастье или только его больная безжизненная тень.

Солнце заходит в тучи. Жёлто-ржавой полоской сквозит из-за деревьев холодная заря.

Надеваю пальто и поднимаю воротник.

Осенью темнеет быстро. Не успею выкурить двух папирос, как стемнеет совсем.

Скоро придёт женщина. Моя душа покорно никнет. Я уже чувствую себя выхваченным из обычного строя чувств и начинаю лихорадочно дрожать.