Я никому ничего не должна - Маша Трауб

Андрею передались способности отца. Он мог бы быть блестящим студентом, если бы умел трудиться. Он был ярким, во многом талантливее сокурсников, но очень непоследовательным и… мальчиком с гонором. Привык, что вылезал на способностях, на памяти. Сначала он не явился на экзамен – просто проспал. Отказался писать курсовую работу – было лень. Нахамил преподавателю, считая его недоумком. У него всегда было наготове оправдание, объяснение. И по всему выходило, что он прав.

– Так нельзя, – убеждал его отец, – нужно соблюдать правила. Ты не имеешь права их менять. Если нужно написать доклад – сядь и напиши. Если преподаватель считает, что ты не прав, не нужно с ним спорить.

Андрей после этого разговора обиделся на отца.

Постепенно на курсе в первые ученики выходили ребята, которые сидели над учебниками. Андрей считал таких тупыми зубрилами. Если бы не влияние отца, его бы выгнали из института после первой же сессии. Он считал, что не должен никому ничего доказывать, что правила написаны идиотами для идиотов. Он ненавидел учебу, институт, преподавателей. Один был бестолковый, другой – маразматик, третий – самовлюбленный павлин.

– А ты самый умный? – спросил отец, который все больше разочаровывался в сыне.

– Да, я самый умный. Я не собираюсь подлизываться к старому пердуну, который шамкает вставной челюстью.

– Этот старый пердун, чтоб ты знал, очень известный педагог. Он большой умница, и у него была очень непростая жизнь. Ты должен его уважать. – Отец уже кричал.

– Никому я ничего не должен. У этого великого препода слюна течет все время и сопли.

– Прекрати сейчас же. Имей совесть. Этот человек прошел лагеря. Он пережил то, что тебе и не снилось.

– Это его проблема. Не хочу, чтобы он мазал мою зачетку своими соплями.

Это был первый случай, когда отец поднял руку на сына. Он ударил его сильно, наотмашь. Так, что губа начала кровоточить.

– Видеть тебя не могу. Пошел вон, – сказал отец.

Андрей хмыкнул, вытер кровь и ушел. У его однокурсницы, которая давно смотрела на него влюбленными глазами, родители жили за границей. Андрею она никогда не нравилась – толстая прыщавая девица. Но в тот момент она была лучшим вариантом. Он покидал в сумку вещи и уехал.

– Мы вырастили чудовище, – сказал муж Надежде Михайловне.

– Он бывает таким иногда. Ты же знаешь. Как будто в него кто-то вселяется. Бес какой-то. А на самом деле он другой, – возражала она. – Вот где он теперь? На вокзале?

– У очередной девицы. Не волнуйся, он устроится.

– Нет, не говори так. Он хороший, порядочный, – плакала Надежда Михайловна.

Наверное, тогда их отношения с мужем разладились. Сергей решил, что сын должен жить сам – как знает, как хочет, как считает нужным. А Надежда не могла простить этого мужу.

– Он вернется, – убеждала она то ли себя, то ли супруга, – поймет, что дома лучше, и вернется. В конце концов, ему понадобятся деньги.

– Не обольщайся, – отрезал Сергей, – он найдет, за чей счет жить.

Отец оказался прав. Однокурсница, обалдевшая от счастья, кормила Андрея, поила и дышать боялась в его присутствии. Ее родители тоже были счастливы и уже готовились к свадьбе. Андрей не возражал. До последнего момента. Сбежал он после того, как однокурсница сообщила ему, что мама купила ей за границей свадебное платье. Не удержалась, похвасталась. Андрей чмокнул ее в пухлую щеку и уехал – не домой. К другу. Или к очередной подруге. Надежда Михайловна, которой он пообещал сообщать о своем местожительстве, не стала выяснять подробности. Жив-здоров – и слава богу. А то, что не стал жениться, так и правильно – мальчишка еще. О том, что чувствовала девушка, имени которой никто не помнит, и ее родители, можно только догадываться.

Надежда Михайловна долго, очень долго верила, что ее мальчик живет где придется, скитается по друзьям и знакомым, перебивается с воды на хлеб, и очень страдала. Андрей ей время от времени звонил и сквозь зубы сообщал, что у него все нормально.

– Нужно, чтобы он вернулся домой. У него нет денег. На что он живет? – доводила она мужа. – Позвони ему. Сделай так, чтобы он вернулся. Где он сейчас? В общаге? На грязном матрасе? Это же твой сын, в конце концов! Неужели тебе все равно?

Сергей не выдержал. Он не хотел говорить жене о том, где ее сын. Хотя знал – слухи распространяются очень быстро.

– Я тебя уверяю, он не спит на грязном матрасе. И ест нормально, – успокаивал он ее.

– Откуда ты знаешь? – Надежда металась из одного угла кухни в другой.

– Знаю.

– Что ты знаешь?

– Он живет у женщины. Она преподает в институте. Ей сорок лет, если тебе это важно. Она его содержит – кормит, одевает. И только благодаря ей его еще не исключили.

Отец швырнул ложку на стол и ушел в комнату. Ему было стыдно. Надежда Михайловна продолжала плакать, но, как всегда, мысленно пыталась оправдать своего Андрюшу – а вдруг это любовь? Ну и что, что она старше? Так ведь бывает…

Андрей окончил институт с обидой на весь мир, считая, что достоин большего. Куда большего, чем все его сокурсники, вместе взятые.

Удивительное свойство мозга, таланта, памяти. Если их не развивать, то все теряется… уходит, как и не было. Андрей к окончанию вуза стал посредственностью – во всех смыслах, и прежде всего в интеллектуальном. В него уже больше никто не верил, не прочил будущего. Сдулся, как шарик. А его способности, его блеск, стали пшиком. Никаких перспектив после института перед ним не открывалось. Вместо выпускного в институте он поехал домой.

– Андрюшечка, ты голодный? Кушать будешь? – засуетилась Надежда Михайловна.

Она сидела, смотрела, как ест сын, и была почти счастлива. Ее мальчик, такой любимый, такой замечательный, наконец дома.

– А почему ты не на выпускном? – вдруг спохватилась она.

– Не хочу, – ответил Андрей, – мам, я устал, пойду посплю. Ладно?

– Конечно, мой хороший. Иди.

Андрей ушел. А Надежда Михайловна мыла его тарелку и думала, что мальчик выглядит очень уставшим.

Он и вправду устал – утро было тяжелым. Марина, та самая сорокалетняя преподавательница, у которой он жил, умудрилась вывалиться за борт теплоходика. Это была ее идея – прокатиться по Москве-реке. Андрей плыть не хотел, но не стал спорить.

В чем-то Надежда Михайловна была права – Марина Андрею нравилась. Она была независимая, умная, циничная, расчетливая. Иногда очень тяжелая, невыносимая, а временами – совершенно девчонка, искренняя и наивная. Она ничего от него не хотела, не спрашивала, не требовала, не доставала его звонками и вопросами. Оба получали удовольствие от жизни – ели, спали, расходились по делам.

Марине было не сорок, как считал Сергей, а тридцать шесть. Она любила Андрея. В какой-то момент она подумала, что он никуда не денется, потому что зависит от нее. Сначала этот мальчик ее забавлял, ей нравилось проводить с ним время. Нравилось, что она такая умная и независимая, знает, как и чем его удержать. А потом… Потом все изменилось. Она оказалась не такой умной и не такой циничной и независимой. Марина была обычной женщиной, которая хотела… чего-то большего. Или она и вправду полюбила Андрея, как никогда и никого в жизни. Она захотела, чтобы он был ее, все время. Чтобы говорил, куда идет, чтобы возвращался не тогда, когда ему вздумается, чтобы… чтобы как у людей – отпуск вместе, выходные, гости. Чтобы если не семья, то хоть какая-то ее видимость.

Что на Марину тогда нашло – непонятно. Она выпила дешевого коньяка и начала плакать. Ей стало жалко себя, свою судьбу, жалко того ребенка, от которого она, не задумываясь, избавилась. Это была обычная бабская истерика. Настоящая и яростная. Она перестала быть сдержанной и мудрой. Вывесилась за борт и плакала куда-то в воду. Ей было плохо. Очень плохо. Она кричала, что Андрей ею пользуется, что он не мужчина, а эгоист и мерзавец. Он стоял молча и слушал. Марина не учла одного – погодных условий. Шел мелкий моросящий дождь. Она просто не удержалась и упала в воду.

Ее, конечно, выловили. С ней все было в порядке. Она помнила, что врач хмыкнула – мол, на пьяных ни одной царапины. Но ей было наплевать на врача, на себя – она искала глазами Андрея и не находила. Его не было рядом. Не было и тогда, когда ее вылавливали, вытаскивали из воды, вызывали «Скорую». Он ее бросил.

Марина пролежала неделю дома – с банальными соплями и кашлем, а потом вышла на работу. Андрея в ее жизни уже не было.

Я вот думаю, сколько судеб может сломать один человек? Пусть не сломать, но наследить, как грязными ботинками по чистому полу. И не обернуться. Пойти дальше, оставляя за собой комья грязи.

Андрей был из таких людей. Я всегда вспоминаю, как он говорил мне про того ученика, Вову Алексеева, что я не обратила бы на него внимания, будь он посредственностью. А то, что он был маленьким мерзавцем, привлекло мое внимание. Выходит, и Андрей был выдающимся, выбивающимся из общего ряда, толпы. Он, как говорила моя мама, был из «сволочных». Но я его вспоминаю, как никого другого. И те годы были самыми яркими в моей жизни.