Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи - Владимир Безгин

девушки служит, по мнению народа, и очень ранний возраст «согрешившей»… если она, употребляя юридический термин, «действует с полным разумением», а не вовлечена в связь с любовником насильно, обманом или по неведению, хотя говорить о «неведении» крестьянских девушек, даже и не достигших еще половой зрелости, вряд ли и возможно, так как в крестьянском быту даже и маленькие дети уже очень хорошо понимают все относящиеся до половых отношений мужчины и женщины… сами родители слишком уже явно и открыто, нисколько не стесняясь присутствия малых детей и подростков, не только говорят обо всем том, что и знать детям было бы вовсе не нужно, но и совершают в присутствии этих последних, нисколько от них не скрываясь, почти открыто все физиологические акты, а в том числе и половые отношения»{502}. Таким образом, сельская повседневность выступала для подрастающего поколения, в том числе и для девочек, своеобразным уроком «полового просвещения», где невольными педагогами выступали порой сами родители, близкие, соседи.

Жизнь бабы, сотканная из ежедневных трудов, семейных хлопот, забот и страданий, оставляла ей немного времени, когда она могла почувствовать себя женщиной. Однако стоит согласиться с утверждением современных исследователей, что сексуальный мир русской крестьянки был ярче и многообразнее, чем об этом было принято думать ранее{503}.

Из всего многообразия форм времяпрепровождения крестьянской девицы остановимся лишь на тех, где происходило сближение полов, а гендерные роли проявлялись зримо. По причине прозрачности деревенских отношений добрачные контакты парней и девушек с оговоркой можно отнести к публичной сфере жизни российского села.

Сближение полов в деревне происходило в рамках традиционных форм сельского досуга. В летнюю пору сельская молодежь собиралась на «улице», где парни и девки пели любовные песни и вели разговоры, полные недвусмысленных намеков и непристойных шуток. На праздники уходили за околицу, подальше от родительского ока, и там устраивали игры, сопровождавшиеся элементами чувственности (погоней, возней). С наступлением сумерек водили хоровод, во время которого парни брали из круга своих возлюбленных и отводили их в сторону. В Белгородской губернии такое интимное общение называлось «стоганием»{504}. В Данковском уезде Рязанской губернии после окончания хороводов девушки с парнями уходили попарно в «коноплю», «кусты», «за ригу», «в соломку»{505}. По наблюдению Л. Весина: «В Вятской, Вологодской губерниях по окончанию хороводов молодежь расходится попарно, и целомудрию здесь не придается особого значения»{506}.

После Покрова основным местом встреч деревенских женихов и невест становились посиделки. Девушки вскладчину снимали избу, в которой собирались по вечерам якобы для совместной работы. Но прихваченная из дому прялка была все же более для родителей, а сама девка спешила на вечерку совсем для иного. Вот как описывал народовед А. П. Звонков поведение сельской молодежи на посиделках в деревнях Елатомского уезда Тамбовской губернии: «Тихо собираются парни кругом избы и разом врываются потом через двери и окна, тушат свечи и бросаются, кто на кого попало. Писк девушек заглушается хохотом ребят; все заканчивается миром; обиженный пол награждается скудными гостинцами. Девушки садятся за донца, но постоянные объятия и прижимания мешают работе. Завязывается ссора, в результате которой ребята-победители утаскивают девушек: кто на полати, кто надвор, кто в сенцы. Игры носят дикий характер, в основе которых лежит половое чувство»{507}. Знаток обычного права Е. И. Якушкин сообщал, что «во многих местах на посиделках, беседах и вечеринках, по окончанию пирушки, девушки и парни ложатся спать попарно. Родители смотрят на вечеринки как на дело обыкновенное и выказывают недовольство, только если девушка забеременеет»{508}.

В деревнях Саратовской губернии, по наблюдениям А. X. Минха, «после посиделок девки оставляли парней ночевать. Ложась с избранными парубками, они дозволяли им себя целовать, но до греха дело доходило редко»{509}. Этнограф В. П. Тихонов, проводивший исследование деревень Сарапульского уезда Вятской губернии, утверждал, что почти все игры местной молодежи имели своим финалом вступление в половое общение. Нередки были случаи нравственного падения подростков в 14–15 лет{510}.

Приходской священник из Олонецкой губернии в начале XX века охарактеризовал посиделки молодежи следующим образом: «На посиделках взрослые мужчины и женщины никогда не бывают, следовательно, юноши и девушки представляются самим себе и проводят время нередко… в потемках… Без огня молодые девушки проводят время с молодыми парнями, которые к тому же очень часто бывают в пьяном виде. Чего хорошего можно ожидать от этого ничьим посторонним надзором не сдерживаемого сближения крестьянской молодежи: парней-«холостяг» и девушек? Здесь теряется и предается осмеянию охраняющая невинность души стыдливость. Здесь место необузданных речей и смеха, нецеломудренных взглядов и движений. Здесь на вечеринках зарождается та нечистая похоть, которая растлевает целомудрие души и часто на веки покрывает ее позором. Эти вечеринки училище срамословия, сквернословия, любодейных песен и плясок, пьянства, воровства и бесстыдства»{511}.

Следует отметить, что «срамные» игры сельской молодежи были присущи не всем регионам страны. В аграрных губерниях, где патриархальные устои были особенно сильны, вольностей в проведении досуга сельской молодежи старались не допускать. Так, на волостном сходе Садовской волости Бобровского уезда Воронежской губернии 9 декабря 1889 года было принято решение, которое обязывало сельских выборных лиц следить за тем, чтобы «лица моложе 17 лет не допускать в трактиры и пивные». Далее в мирском приговоре указывалось на то, что «пьяных малолеток сельская полиция и старосты должны были забирать в сельскую управу, освобождать их по вытрезвлению не иначе, как по просьбе родителей и опекунов»{512}.

Молодежные игры, предполагающие физический контакт их участников, в ряде мест также имели определенные ограничения. В селах Орловской губернии во время игр парню позволялось обнять девушку и даже поцеловать. Девушке в хороводе не возбранялось опереться на плечо парня и выйти вместе с ним из хоровода для разговора. Иные вольности не допускались. Девушка имела право ударить наглеца, распускавшего руки, — «дать леща». Получивший «леща» парень не принимался в хоровод до тех пор, пока не просил прощения не только у оскорбленной девушки, но и у остальных девушек и даже парней{513}.

При выборе партнера внимание обращали прежде всего на физические данные, а потом уже на внешнюю привлекательность. Красотой в деревне признавались: у мужчин — высокий рост, сила, ловкость, кудри, преимущественно белокурые, белое лицо; а у женщин — средний рост, длинные косы, белое и румяное лицо, средняя полнота и вообще правильное физическое развитие{514}. Вот как одна воронежская девушка описывала подружке внешность своего суженого: «А сам то он ядреный, да личманистый и морда ядреная,