Письма в древний Китай - Герберт Розендорфер

Первое, что бросилось мне в глаза, — лавки, устроенные в нижнем этаже. Да-да, ты не ослышался: в здании суда помещаются лавки! В то время как в верхних покоях вершится священная справедливость, внизу торговцы предлагают всем желающим штаны, подушки, цветы, кожаные футляры и музыкальные тарелки! (Об этих музыкальных тарелках я обязательно расскажу тебе особо; но это уж в другой раз.)

Комната, где заседает господин судья Мэй Ло, имеет вид более чем жалкий. В ней странно пахнет, и мебель вся давно обносилась. По размерам эта комната походит на собачью конуру, и тем не менее там сидят двое судей, которые пошевелиться не могут, чтобы не задеть соседа. По всей видимости, судей здесь не уважает никто — ни народ, ни даже власти, именем которых вершится правосудие. Господин Мэй Ло с болью в голосе подтвердил эти мои наблюдения, добавив, что нижние лавки занимают гораздо более обширные помещения и отделаны много лучше, чем каморки судей.

На господина Мэй Ло в Главном суде города Минхэня возложена особая обязанность. Помнишь, в первое время я удивлялся, как эти стремительные повозки Ма-шин, железные дома на колесах и все остальное, заполняющее каменные улицы гигантского города, ухитряются не стал киваться друг с другом? Однако позже я узнал, что удивляться не стоит. Они сталкиваются, и даже довольно часто. Повозки при этом ломаются, водители же получают увечья. Поломки бывают так велики, что починить повозку уже не удается; увечья тоже бывают велики, и тогда случается, что для водителя звучит последний гонг[48]. Если же водители остаются живы, то после лечения они затевают спор, кто виноват в столкновении, иначе говоря, — кто из них будет платить за починку повозки другого. Этими спорами в Главном городском суде занимаются шесть судей, и работы у них столько, что отдыхать некогда. Господин Мэй Ло — один из таких судей. Объяснив мне эти и другие подробности, господин Мэй Ло — другой судья, стол и стул которого также находятся в этой комнате, куда-то отлучился — поднялся с места и сказал, что ему пора готовиться к заседанию. Он повязал себе на шею особый белый платок или бант, похожий на те, что наши женщины носили в эпоху династии Тан, и надел черную мантию.

Со мной происходит все та же история: хоть я уже знаю, сколь низко пали нравы в этом мире хаоса, я всякий раз лелею надежду, что у большеносых осталась хоть капля почтения перед обычаями прошлого. Мне никак не удается оставить эту надежду. И всякий раз я испытываю разочарование. Я так и не закалил свою душу. Видно, человек, всеми нитями души связанный с далеким прошлым, не способен привыкнуть к разочарованиям. Зал, в котором должно было состояться заседание суда — господин Мэй Ло объяснил господину Ши-ми, как пройти туда, и мы долго шли по узкому темному коридору, — был на самом деле не зал, а комната, лишь немногим больше той, где стоит стол судьи. Самая маленькая горенка в моем постоялом дворе — дворец по сравнению с этим «залом». Ничто не говорило в нем о величии и достоинстве, приличествующих месту отправления правосудия. Мы сели на одну из задних скамей: она заскрипела, точно желая разделить мое настроение, вызванное этим убогим зрелищем. Людей в комнате было очень много: они стояли, переговариваясь громкими, низкими голосами — не только мужчины, но и женщины! — и листали разные бумаги, производя невыносимый шум. Я пытался определить, отчего комната выглядит так убого. Может быть, из-за скрипучей скамьи? Или из-за полуразвалившихся стульев в первых рядах? (Один из стульев совсем сломался, и его части были небрежно свалены у стены.) Из-за стен, покрытых вездесущей копотью? Из-за большеносых, шумевших, точно на рынке? Да, из-за этого тоже, но прежде всего — это пришло мне в голову, когда мы с господином Ши-ми уселись на скрипучую скамью, — из-за удивительно низкого потолка. Хотя роста большеносые все, как правило, довольно высокого (даже женщины; так, госпожа Кай-кун, например, или из-за полуразвалившихся стульев в первых рядах выше почти на целую голову), жить и работать они предпочитают в очень низких помещениях. Им едва хватает места, чтобы выпрямиться. Почему? На этот мой вопрос пока никто не сумел ответить. Наши храмы высоки, у дворцовых залов потолки — точно небо, и даже в частных домах мы стараемся устроить потолки так, чтобы они нас не подавляли. Большеносые же едва не касаются своих потолков головами. Как только это пришло мне в голову, я тотчас же спросил об этом господина Ши-ми. Он удивленно посмотрел на меня, явно не поняв сначала, что я имею в виду. Потом ответил:

— Да нет, к чему лишнее пространство над головой, Ведь это неэкономно. А так мы при той же высоте здания можем сделать в нем больше этажей. — И это произнес господин Ши-ми, слывущий в своем мире мудрецом!

Вслух я ничего не сказал, но подумал: большеносые нарочно строят низкие потолки, потому что боятся по-настоящему ощутить собственное достоинство. Ведь «лишнее» пространство над головой учит человека уважать себя. Почему же они этого боятся? Потому что достоинство может принадлежать лишь личности, каждому человеку в отдельности, будь он мандарин, мудрец или судья, — они же в своем мире не позволяют никому почувствовать себя личностью. Пускай лучше никто себя не уважает. Таков мир людей, не уважающих себя и вечно всем недовольных, и это они называют «властью народа». При этом многие большеносые, например, господин Ши-ми и мастер Юй Гэнь, очень хорошо понимают, что лишь достоинство создает порядок. Однако вслух они предпочитают об этом не говорить.

Прямо в толпу большеносых вошел судья, господин Мэй Ло. Некая дама, исполнявшая, как выяснилось, обязанности судебного чиновника и сумевшая даже этим болтливым большеносым внушить некоторое почтение, воскликнула: «Встать, суд идет!» Я, конечно, тотчас поднялся с места; поднялись и остальные сидевшие. Однако если ты думаешь, что вслед за этим они, как положено в настоящем суде, пали ниц, ожидая, пока судья займет место и позволит им вновь поднять лица, то ты жестоко ошибаешься. Никто из присутствующих и не подумал пасть ниц. Да и сделать это было бы довольно трудно, ибо пол был весьма нечист: на улице шел дождь, и в помещение нанесли много грязи. После того как судья дал знак садиться, я тихонько спросил господина Ши-ми, кто все эти люди. Оказалось, что многие из них — платные стряпчие. Здесь устроено так, что почти никто не ходит в суд сам. У большеносых имеется целое сословие людей, только тем и занимающихся, что ведут в суде чужие тяжбы. Отчего же тяжущиеся не ходят в суд сами? Оказывается, вовсе не от страха, а оттого, что ничего не смыслят в судопроизводстве. После, когда заседание окончилось, а высокопочтенный господин Мэй Ло сложил с себя мантию и белый платок, мы пошли в харчевню, расположенную тут же неподалеку, и долго с ним беседовали (я набрался смелости и пригласил высокопочтенного господина судью отобедать с нами, и он не отклонил приглашения).

Да, подтвердил он, нечто вроде справедливости в царстве большеносых поддерживается, однако справедливость эта, так сказать, расчленена, раздроблена на мельчайшие частицы и уложена в такое количество писаных законов, что запомнить их все никому не под силу, даже самому господину судье и его коллегам. Восстановление справедливости превратилось здесь в целую науку. Простые люди давно уже ничего в ней не понимают, а потому вынуждены нанимать стряпчих.

— Откуда же взялись все эти писаные законы? — спросил я.

— Их принимает государство, — ответил господин Мэй Ло.

Слыхал ли ты что-либо подобное, мой милый Цзи-гу? Судьи здесь не восстанавливают издревле царящую справедливость, непоколебимую, пока соблюдается порядок и поддерживается взаимосвязь между небом и землей, не указывают государству и его слугам, что тем следует делать для ее восстановления, а лишь выполняют указы самого государства, точнее, его нерадивых слуг, возомнивших себя его хозяевами, как тот министр-мошенник Чжи, варвар с юга, встреченный мною в Харчевне Раздевающихся Дам, — здесь государство решает, что есть справедливость! То, что при этом в общественной жизни нет порядка, меня уже нисколько не удивляет.

Но вернемся к заседанию суда. Все уселись, и судья тоже. Рядом с ним села довольно молодая дама со строгим, даже унылым лицом. «А это кто?» — поинтересовался я. Оказалось, это помощница судьи, умеющая быстро писать и записывающая самое важное из того, что говорят сам судья и платные стряпчие.

Из самих же тяжб, разбиравшихся в этот день, я не понял почти ничего. Судья вынужден был то и дело призывать стряпчих к порядку и тишине в зале. Я поразился его терпению. Очевидно, долготерпение — основная добродетель здешних судей.

Тяжб было несколько, и разбирались они с необычайной быстротой. Судья несколько раз раздраженно замечал стряпчим, что все произносимое ими представляет собой полнейшую ерунду. И тут проявился еще один порок всей системы: в ответ на это стряпчий лишь наклонял голову, разводил руками и сообщал, что он и сам это понимает, однако его подзащитный велел ему говорить именно так.