Автобиография - Прасковья Орлова-Савина

Нас венчали 1 сент. 1835 г. в церкви Рождества в Столешниках, хотя никто из нас не жил в этом приходе, но я непременно пожелала венчаться там же и у того же священника, где венчались мои родители и где он меня крестил. Нас венчали вечером, я, разумеется, ничего не ела; Утром ходила в Кремль к обедне и прикладывалась к мощам во всех соборах. Дома нашла огромную просви-РУ, присланную женихом, надо сказать правду, что °н тоже был очень религиозен! Мне кто-то сказал, что надо для счастья в замужестве выучить 50-й Псалом «Помилуй мя Боже». Я тотчас после сговора начала учить и к свадьбе уже знала его. Многие смеясь скажут, что это мистицизм, а я благодарю Господа и знаю, что это — вера и любовь к Богу.

'ут можно поместить рассказ моего брата из его напечатанных воспоми-. наний, что говорили о нашей свадьбе, а мне только упомянуть, что она была торжественная и блестящая. В церкви народу было такое множество, что многие и взойти не могли… зато некоторые догадались, и первый П. Г. Степанов, как сам говорил: высадили стекло, и хотя ничего не видали, потому что устроили это в другом приделе, но хоть пение-то слышали. Посаженым отцом у меня был М. Н. Загоскин, наш директор (автор «Юрия Милославского», «Рославлева» и др.). Матерью Мария Дмитриевна Дубровина. Ее муж был начальник Пробирной палатки, однокашник Ил. Вас. по Горному корпусу. У него — матерью — жена Вас. Иг. Живокини Матрена Карповна, а отцом не помню кто: чуть ли не Дубровин? Шаферами у него не помню кто, а у меня 2 — оба военные: Львов — молодой и Неклюдов — старый, столетний генерал екатерининских времен. Когда надели нам венцы и Львов хотел поддержать, то Неклюдов оттолкнул его. Я обратилась на шум, поблагодарила и сказала, что венец поддерживать не надо. Тогда носили прически с кокардами, и венец очень хорошо держался. В эту минуту я также взглянула на жениха и заметила, что у него венец набок, лицо красно и он смеется… все это мне очень не понравилось. Когда нас привезли домой, где жили родители, я пожелала, чтобы непременно был бал в день свадьбы, и хозяин квартиры уступил нам весь верх. Отец и мать, по московскому обыкновению, не были в церкви, а встретили нас с образами. И едва я приложилась, поцеловала матушку, она залилась слезами, и ей сделалось дурно… меня увели наверх, и я приписала это разлуке со мной. Но — увы! уже через несколько лет я узнала от родной, а потом и от его посаженой матери, что перед отъездом в церковь он с товарищами очень? много выпил шампанского, так что она почти с бранью приказала кончить и ехать в церковь. А я тогда и не догадалась. — После шампанского, во время чая, Мих. Ник. Заг. все успокаивал меня насчет участи будущих детей (?). Что по положению Горного корпуса, где и он воспитывался, все мой сыновья будут даром приняты в корпус, за то, что муж служил дежурным офицером, а девочки в институт. Не помню, чтобы меня радовали эти известия… но помню, что я была очень сконфужена!.. Начался польский — я пошла с заслуженным воином г. Неклюдовым; на полпути подлетел мой супруг и стал, по старинным правилам, отхлопывать. Неклюдов остановился, спрашивает: «Что это?» Сзади нас шел Загоскин с Дубровиной, он и другие закричали: «Надо уступить вашу даму» — «Ни за что!»— с этим словом начал тащить саблю из ножен… все расхохотались, и муж принужден был пойти с другой стороны. Старик торжествовал! Он и его сын, в то время уже полковник, давно были знакомы с Ил. Вас., а потом и я была дружна с семейством сына и бывала у старика, где он показывал нам свой зеленый мундир, весь исстрелен-ный во время взятия Очакова. Он лежал у него в особо сделанном ящике, под стеклом, и сверху рескрипт императрицы Ек<атерины> П, подписанный ее рукой. Это толстый пергамент, на котором вверху прекрасно нарисована крепость, и Неклюдов, на белом коне, первый въезжает туда, а в середине слова об его храбрости за подписью императрицы. Любила я слушать его рассказы: он был очень храбрый, но и буйный! Раза 2–3 был разжалован и снова выслуживался. Он умер после трех лет нашей свадьбы, на 104 году. Добрый был человек!

Началась кадриль, и меня ангажировал — он! бывший, а м<ожет> б<ыть>, и настоящий предмет моей страсти! Во время кадрили он задумался и ему кричали: «Щепин — опоздал!» Тогда, оборотясь ко мне, он сказал тихим, задушевным голосом, к которому я так привыкла в продолжение 5 лет: «Да, я всегда опаздываю!» Сердечко мое сильно забилось, и я поняла, что и тут Ил. Вас, зная лучше меня мое юное, неопытное сердце, поступил хитро: поторопил свадьбой, когда его не было, а приехал он за несколько дней. И как мы после объяснились, и ему было наговорено на меня разных нелепостей, и он не смел обо мне думать. Правду говорит пословица, что «старая любовь не ржавеет!..», так и мы всегда под видом дружбы очень любили друг друга. Я все уговаривала его жениться… и наконец он решился. Выбрал очень хорошую умную девицу Евдокию Павловну Петрову, побочную дочь П. С. Мочалова, лицом, особенно глазами, очень похожую на него. Я была у него посаженой матерью.

Наш свадебный бал кончился очень поздно — был ужин; много пили… помню, что провозглашали разные здоровья! Кричали: «Горько!», приказывали целоваться, что мне было очень противно! В Москве обычай — делать визиты на другой же день родным и почетным гостям. Мы так и сделали, поэтому вечером был первый семейный чай, где я принялась хозяйничать — и гостей было только двое, знакомых более брату, нежели нам. Только что я начала пить первую чашку, подходит Ил. Вас. и спрашивает: «Какая у тебя ложка?» Я показала и сказала: «Обыкновенная, серебряная, новая». Тут он закричал страшным голосом: «Алексей!.. Алексей!» Вбежал лакей. «Я приказал тебе подать барыне к чаю новую, нарочно приготовленную ложку; как же ты смел, мерзавец, не исполнить? — и с этим словом так сильно стукнул стулом об пол, что я вся задрожала, слезы полились из глаз и чашка упала на поднос. Гости бросились к нему, говоря: «Посмотрите, как испугалась Пр<асковья> Ив<ановна>». Он подошел меня успокаивать, но я тут же решила, что мне не сладить с таким характером, а надо молчать и все переносить. Я так и делала: никогда, ни в чем ему не противоречила, но зато поневоле должна была обманывать его. Бывало, чтобы спасти прислугу от брани и побоев, я скрываю, лгу, а иногда и сама примусь кричать на людей. Помню, за обедом нехорош был соус… «Позовите повара!..» Что делать? тут уж не спасешь, сейчас вскочит и надает оплеух!.. Но, к счастию, я и тут нашлась, не успел еще повар войти в столовую, как я закричала театральным голосом: «Как ты смел, негодяй! сделать такой гадкий соус?., я тебе брошу— все блюдо и с соусом в рожу!» Должно быть, я очень сильно и комично сказала это, что муж расхохотался и сказал дрожавшему повару: «Видишь, даже добрая барыня рассердилась, пошел, болван!» Тем и кончилось. Это здесь, в пустяках, а серьезное дело началось с первого же его крика и каприза! Когда мы встали из-за чая и я вышла в гостиную, вдруг, чувствую, что кто-то коснулся моего плеча, оборачиваюсь и вижу одного из гостей, он смотрит на меня со слезами и говорит: «Ангел мой! как мне вас жаль!» Первую минуту я, с негодованием, хотела сказать: «Как вы смеете трогать меня за плечо?» Но видя его слезы, я, глупая! поверила им и ничего не сказала. С тех пор начались его преследования, и самые упорные, сильные. Бывало, грозит пистолетом, ядом; раз привез скляночку и капнул на платок, в секунду платок прогорел! Я билась, как птичка в силках, а сказать мужу не смела; мне казалось, что он убьет и нас и себя!.. Так было воспалено мое юное воображение!.. Но Господь сжалился надо мной; муж сам заметил его преследования и, верно, понял, что я не так виновата, и вместо брани и крика спросил меня очень тихо, что такое между нами?.. Я так обрадовалась, что все ему рассказала и тем сняла с души страшную тяжесть. А с господином он, верно, объяснился, так что я не видала его более. Конечно, муж мой был ревнив, и это очень понятно: почти каждый день видеть Жену в чужих объятиях — это хоть кого так тронет.