Рубин во мгле - Филип Пулман

Он вытащил часы из жилетного кармана.

– Итак, пора, – бодро сказал он. – Ну, мисс Локхарт, вы решили? Едете или остаетесь?

Салли опустила глаза и, к своему ужасу, увидела у него на коленях открытое лезвие ножа. Голос ван Идена был мягким и хриплым, будто он говорил сквозь войлок, и Салли вздрогнула. «Спокойно», – твердила она себе. Но это была уже не мишень, нарисованная на стене, это был живой человек, и она собиралась его убить…

Она взвела курок, и он тихонько щелкнул.

Ван Иден наклонился вперед и быстро погладил ее по руке. Салли дернулась, но он был быстрее: одна рука метнулась к ее рту, другая приставила нож к груди. Ладонь, зажавшая ей рот, сладко благоухала; Салли почувствовала тошноту и выставила свою сумку между ними, словно обороняясь. Она слышала его тяжелое дыхание.

– Ну? – мягко спросил он, И она нажала на курок.

От выстрела кеб пошатнулся. Удар отшвырнул ван Идена обратно на его место; нож выскользнул из руки. Он зажал рану в груди, открыл рот, будто пытаясь что-то сказать, но, так и не произнеся ни звука, сполз на пол и замер.

Салли распахнула дверь и бросилась вон – подальше от того, что сделала. Из горла ее вырывались рыдания, она дрожала, она словно обезумела от страха…

Салли шла куда глаза глядят. И вдруг за ее спиной раздались шаги. Кто-то нагонял ее. Кто-то окликнул ее по имени. Она закричала:

– Нет! Нет! – и кинулась бежать. Только сейчас она осознала, что все еще сжимает пистолет, и с отвращением отбросила его; он сверкнул над мостовой и исчез в сточной канаве.

Чья-то рука схватила ее за кисть.

– Салли! Постой! Погоди, Салли! Послушай! Посмотри, это же я…

Она споткнулась и упала, мгновенно обессилев. Испуганно подняла глаза и увидела над собой Розу.

– Роза! Роза, что я натворила…

Она уткнулась в нее и разрыдалась… Роза крепко обняла ее и ласково гладила, опустившись на колени прямо на мостовой.

– Салли, Салли, я слышала выстрел – ты не ранена? Что он сделал?

– Я у-у-убила его, я убила его, это я…

И еще сильнее заплакала. Роза крепче прижала ее к себе и погладила по голове.

– Ты… ты уверена? – спросила она, глядя поверх плеча Салли.

– Я выстрелила в него, Роза, – прошептала она в шею Розы. – Потому что он собирался… собирался убить меня… У него был нож. Он убил столько людей. Он убил моего… О, Роза, я не могу называть его капитан Локхарт! Я же любила его, он был мне отцом, он заменил мне отца…

И такое отчаяние наполняло ее, что Роза тоже не могла удержаться от слез. Слова были тут не нужны.

Прошло, наверное, минут пять, прежде чем девушка мягко подняла Салли.

– Слушай меня, Салли, – сказала она. – Мы должны найти полицейского. Мы должны – не тряси головой, – просто-напросто должны это сделать. Все зашло слишком далеко. И с миссис Холланд, и со всем прочим… Не убивайся так. Все кончилось. Именно поэтому мы и должны теперь пойти в полицию. Я видела, что произошло… Я могу быть свидетелем. И все с тобой будет в порядке.

– Я не знала, что ты была там, – тихо сказала Салли, вставая и оглядывая свой испачканный плащ и юбку.

– А что, по-твоему, я должна была вот так прямо тебя и отпустить? Я поймала другой кеб – слава богу, он нашелся – и поехала за вами. И когда я услышала выстрел…

И тут они услышали полицейский свисток. Девушки переглянулись.

– Они нашли кеб, – сказала Салли. – Ну, пошли.

Глава двадцатая

Часовая башня

Необъяснимое, таинственное происшествие случилось около Ист-Индских доков ранним утром во вторник.

Полицейский констебль Йонас Торренс, опытный и надежный офицер, нес свою вахту в районе доков, когда, приблизительно в двадцать минут второго, он услышал выстрел.

Он поспешил на звук и через пять минут обнаружил кеб, покинутый на Ист-Индиа-Док-Уолл-роуд. Поблизости не было ни малейшего признака лошади или кучера, но, когда констебль заглянул внутрь, он обнаружил там следы отчаянной борьбы.

На полу и сиденье была кровь. П. к. Торренс оценил ее количество никак не меньше чем три пинты, а возможно, и гораздо больше. Было ясно, что никто не может потерять столько крови в такое короткое время и выжить, однако жертва нападения так нигде и не найдена.

При обыске под одним сиденьем был найден нож, того типа, который носят моряки. Лезвие было чрезвычайно острым, но следов крови на нем не обнаружено.

Констебль вызвал подмогу, была прочесана вся местность, но более ничего найти не удалось. В настоящее время тайна остается нераскрытой.

– Мы пробовали рассказать ему, – сказала Салли. – Ведь пробовали, правда, Роза?

– Мы сказали ему четыре раза, но он не слушал. Наши слова просто не проникли в его черепушку. Под конец он отослал нас прочь и сказал, что мы препятствуем ему в исполнении служебного долга.

– Он начисто отказался нам верить.

– Опытный и надежный офицер, – сказал Фредерик. – Так тут и написано. Думаю, он имел полное право отослать вас домой; я не понимаю, на что вы жалуетесь. А вы понимаете, Бедвелл?

Они сидели вокруг стола на Бёртон-стрит. Прошло три дня; преподобный Бедвелл приехал из Оксфорда узнать, что произошло, и принял приглашение отобедать. Роза тоже была здесь, – ту пьесу, в которой она играла, сняли с репертуара: спонсор потерял надежду вернуть свои деньги и, как следствие, Роза осталась без работы. Салли знала, что денежное положение на Бёртон-стрит теперь сильно пошатнется, но ничего не сказала.

Мистер Бедвелл немножко подумал, прежде чем ответить на вопрос Фредерика.

– Мне кажется, вы сделали правильно, что подошли к констеблю, – сказал он наконец. – Это было совершенно правильно и очень хорошо. И вы пытались рассказать ему – сколько, четыре раза?

Роза кивнула.

– Он подумал, что мы какие-то идиотки и только тратим его время.

– Тогда, я думаю, вы сделали все, что было в ваших силах, и его ответ есть не более чем слепота правосудия. В конце концов, все получилось по закону: нападавший был застрелен в целях самозащиты, у каждого есть право на это. Неужели не осталось ни следа от этого человека?

– Ни малейшего, – сказал Фредерик. – Скорее всего, он как-то добрался до корабля. Он или мертв, или двигается на Восток.

Мистер Бедвелл кивнул.

– Итак, мисс Локхарт я полагаю, вы сделали все, что от вас требовалось, и ваша совесть может быть совершенно спокойна.

– А я? – спросил Фредерик. – Я же намеренно убил этого подручного миссис Холланд. Я даже сказал этому негодяю, что прикончу его. Разве это не убийство?

– Ваши действия были оправданы тем, что вы защищали другого. Что касается ваших намерений, об этом я не могу судить. Быть может, вам придется жить с сознанием того, что вы намеревались убить человека. Но я сам дрался с этим малым, так что не мне вас судить.

Лицо Фредерика являло собой довольно устрашающее зрелище. Нос сломан, три зуба были выбиты, руки так изранены, что он до сих пор с трудом мог что-либо ими удержать. Салли, когда увидела его таким в первый раз, разрыдалась. Теперь она очень легко начинала плакать.

– А как там наш юный друг? – спросил мистер Бедвелл.

– Джим? Сломанная рука, полный набор фонарей под глазами и синяки по всему телу. Но чтобы нанести ему серьезный ущерб, его надо атаковать с гаубицей и кавалерийским эскадроном. Меня больше волнует то, что он потерял работу.

– Компанию закрыли, – пояснила Салли. – Там все в полном замешательстве. Об этом есть даже статья в сегодняшней газете.

– А малышка?

– Ничего, – отвечала Роза. – Ни слова. Ни следа. Мы все обыскали, побывали во всех приютах – она исчезла.

Роза не посмела произнести вслух то, чего они все боялись.

– Мой брат очень к ней привязался, – сказал священник. – Она помогла ему выжить в том жутком месте… И тем не менее… Мы должны надеяться. Что касается вас, мисс Локхарт – могу я называть вас мисс Локхарт? Или лучше мисс Марчбэнкс?

– Я была Локхарт шестнадцать лет. Когда я слышу слово «отец», я думаю о мистере Локхарте. Не знаю, какой у меня легальный статус и как по закону оцениваются рубиновые сделки… Я знаю только, что я Салли Локхарт. Работаю у фотографа. Вот и все.

Но это было еще не все. Прошла неделя, Аделаида не объявлялась, хотя Тремблер без конца прочесывал улочки и переулки, бегал по приютам и работным домам. Роза еще не нашла себе новой работы, более того, пьеса, в которой она репетировала, окончательно сошла со сцены. У них не осталось никакого дохода, кроме выручки в лавке, и это было самое скверное: ибо, заявив о себе и начав продавать свои стереографии, им было необходимо производить как можно больше продукции, чтобы укрепить свое положение и не растерять интерес публики, но денег на это не было.

Салли меняла одного поставщика за другим, но никто не мог предоставить им бумагу или химические реактивы бесплатно. Она убеждала, она умоляла, она описывала их положение так ярко и образно, как только могла, но взамен получала лишь вежливые отказы. Наконец, одна фирма дала некоторое количество фотобумаги, но этого было катастрофически мало; и это было их единственное достижение. Что касается типографии, с которой они заключили договор, то она отказывалась платить аванс, а выручка за продажи была слишком отдаленной перспективой, чтобы можно было всерьез на нее рассчитывать. В какой-то момент Салли пришлось останавливать Фредерика, собравшегося продать свою камеру. «Не смей трогать оборудование, – сказала она ему. – Никогда этого не делай. Каким образом, интересно, мы получим его обратно? Что мы будем делать, когда развернемся, если на первые же заработанные деньги нам придется выкупать всю аппаратуру?» Он смирился с ее логикой, и камера вернулась в студию. Время от времени он снимал портрет-другой; но дело, которое они взлелеяли, умирало.