Последний Совершенный Лангедока - Михаил Крюков

Он взял стакан, сделал жест, как будто чокается, и отхлебнул.

Голос у музыканта был сиплый и как бы севший, говорил он с очень сильным акцентом, казалось, ему трудно было строить фразы по-русски.

Мы вышли из гримёрки и вернулись к столу.

– Нехорошо огорчать гостей, но я всё-таки скажу, – наклонился к нам Армен. – У старика рак. Он умирает и знает об этом. Но всё равно приходит играть. Говорит, что не может наиграться перед тишиной. Дочь обкалывает его обезболивающим, и он выходит на сцену. Хорошо, что сегодня вы услышали его. Может быть, у него не хватит сил прийти ещё хоть раз.

Всю обратную дорогу Ольга промолчала, старательно отворачиваясь от меня и глядя в боковое стекло «Ауди».

– У нас есть вино? – спросила девушка, когда мы вошли в дом.

– Не такое, как у Армена, но всё-таки есть.

Мы сидели на веранде и пили вино, а вокруг нас была летняя ночь. Она отделила нас от всего мира прохладным, дышащим речной свежестью куполом, и центром мира стал абажур, и стол под абажуром, и бокалы, и разрезанные дольки яблока, и оливки.

Откуда-то из темноты возник Григорий Ефимыч, прыгнул в плетёное кресло, подрал его для порядка когтями, потом свернулся в мохнатый клубок и засопел.

А мы говорили, перебивая друг друга и подливая друг другу вино. Говорили о Москве, о прудах, на которых стояли палаты патриарха Гермогена, о доме Маргариты на Пречистенке, о музыке Мкртича, о жизни и смерти, и уже не помню о чём ещё, а ночь и дремлющий кот слушали нас.

В общем, проснулись мы в одной постели.

– Вот до чего доводят девушек занятия наукой! – сонно сказала Ольга. – Мы хоть предохранялись?

– А-а-а… Э-э-э… – Я почувствовал, что краснею.

– Ладно, забудь, – притворно вздохнула она. – Мужчины есть мужчины. И за что мне такое наказание? В лесбиянки что ли податься? Нет, противно…

– Если ты будешь лесбиянкой, тогда я запишусь в лесбияны!

Ольга на секунду нахмурилась, потом до неё дошёл смысл шутки и она засмеялась.

– Так, месье лесбиян, вы готовите завтрак – есть ужасно хочется – а я в душ!

– Погоди, какой душ? Воду же ещё надо согреть! Можешь поваляться ещё с четверть часа, а я пока включу нагреватель и приготовлю что-нибудь пожевать.

– Что, и кофе в постель будет?

– Легко. Любишь завтракать в постели?

– Ненавижу! Потом всё бельё в крошках.

– А зачем тогда спросила?

– Для порядка!

– Это правильно, – одобрил я, – порядок должен быть. Что хочешь на завтрак?

– Да всё равно на самом деле, что приготовишь, то и хорошо. А пока дай мне стакан сока.

Пока Ольга плескалась в душе, я наскоро приготовил завтрак, накрыл на стол и вышел в сад, чтобы ей не пришлось бежать мимо меня в свою комнату, завёрнутой в полотенце.

Потом мы сидели за столом, пили кофе и говорили о пустяках, старательно отводя друг от друга глаза.

– Спасибо, – сказала Ольга, ставя чашку, – посуда моя.

– Да что там мыть! Сиди, я помою!

Мы одновременно двинулись к раковине, столкнулись и… опять оказались в постели.

Со временем происходило что-то странное. Оно то растягивалось и едва ползло, подобно капле росы на травинке, то неслось безумным скакуном. Нас, двух взрослых людей, тянуло друг к другу, подобно подросткам, впервые переступившим запретную черту. Мы изголодались по близости, как будто прожили вместе целую вечность, и вдруг оказались разлучёнными. Мы прижимались друг к другу, как замёрзшие попугайчики. Мы то молчали, то вдруг начинали взахлёб говорить неизвестно о чём, перебивая собеседника. Оказалось, что мы ни минуты не можем прожить порознь. Стоило одному выйти из дома, как другой начинал тревожиться. Ольга зачем-то на четверть часа поднялась в свою комнату, а когда вернулась, увидела моё перепуганное лицо и рассмеялась:

– Послушай, так нельзя… Мы совсем сошли с ума…

– Ага! – радостно воскликнул я. – Иди ко мне!

– Да нет же, подожди! Давай хотя бы обед приготовим.

– Давай, я могу борщ сварить.

– А я тогда мясо потушу, в красном вине.

– Здорово! Только у нас есть нечего, нет ни мяса, ни картошки, да и вино мы всё вчера выпили. Придётся в магазин ехать.

Мысль о том, что придётся одеваться, куда-то ехать, терпеть взгляды посторонних людей, разговаривать с ними, а потом ехать обратно, так испугала нас, что Ольга встала и заперла входную дверь.

Вдруг Ольга постучала указательным пальцем мне по лбу:

– Эх, ты! Про Интернет забыл? Давай закажем всё, что нам надо, пусть сюда везут!

Идея нам так понравилась, что мы бросились искать сайт интернет-магазина и внезапно поняли, насколько проголодались. Быстро выяснилось, что продуктовых интернет-магазинов не так-то много, те, что есть, не хотят везти заказ за город, а те, что согласны привезти, могут это сделать завтра или послезавтра. Наконец мы нашли сайт, диспетчер которого, видно, соблазнившись суммой заказа, согласился прислать его «вот прямо сейчас». Мы так проголодались и обрадовались, что не надо никуда ехать, что заказали целую гору еды, с десяток бутылок вина, фрукты, а для Георгия Васильевича – коньяк. Часа через полтора приехал грузовичок из магазина и водитель начал выгружать на дорожку коробки и пакеты. Видно, в магазине кое о чём догадались, потому что в качестве подарка вложили в набор бутылку шампанского и орхидею.

Вскоре стол оказался завален свёртками, банками и пакетами.

– Так, мясо есть, даже не потекло. Вот это для борща, а это потушим. Картошка есть, лук, морковь, помидоры… Отлично! Интересно, вино мы выбрали хорошее? Давай попробуем?

В общем, борщ мы так и не сварили.

Глава 10

– Георгий Васильевич, я хотела спросить… – начала Ольга, но дьявол прервал её движением руки:

– Тот, за кого вы хотели просить меня, уже встретил тишину.

Ольга стремительно зажала рот ладонью, глаза наполнились слезами.

– Когда?.. – спросил я.

– В ночь на воскресенье. Вы побывали на воистину последнем выступлении.

Наш странный гость заговорил, и слова древней книги звучали мрачно и тяжко.

«…помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжёлые дни старости и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: «нет мне удовольствия в них!»

Доколе не померкли солнце и свет и луна и звёзды, и не нашли новые тучи вслед за дождём. И зацветёт миндаль; и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем.

И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его.

Суета сует, всё – суета».[89]

Что есть жизнь и что есть смерть?

Альбигойцы верили, что Люцибел (тут Георгий Васильевич усмехнулся) прельстил соблазнами и увлёк за собой на землю множество душ, иначе, ангелов, сотворённых Богом и живущих при нём в блаженстве. Люцибел сотворил тела и оживил их с помощью этих душ, обречённых тяжко страдать потому, что они заключены в тела. Тело отделяет воплощённые души от Света, в котором пребывает Бог. Смерть, избавление от тела означает слияние освобождённой души с Богом. Каждое новое рождение заставляет спуститься с неба одну из ангельских душ. Именно отсюда проистекал ужас еретиков перед воспроизведением жизни, который они полагали актом жестоким и насильственным, отнимающим душу у неба и низвергающим её в материю.

– Но ведь это всего лишь теория, хотя, надо отдать ей должное, довольно стройная и логичная, – возразил я.

– Вера, – поправил меня Георгий Васильевич. – Кроме того, «теория становится материальной силой, как только она овладевает массами».[90] Вы, атеисты, сами лишили себя веры и теперь пожинаете плоды безверия.

– Некоторые утверждают, что атеизм – тоже вера.

– Вера не может строиться на отрицании, – спокойно парировал дьявол. – Согласитесь, одно дело – верить в посмертие, и другое – в его отрицание.

– Эх, вас бы на наш семинар по философии… – мечтательно протянул я.

– Как можно?! Я же беспартийный!

– Так ведь и партии уже нет.

– Да? Разве?

– Давно. Впрочем, и семинаров давно нет, кого сейчас интересует философия?

– Я читала, что в Древней Греции философы разрешали споры в кулачных поединках, – заметила Ольга.

– Ну, а как ещё философ может убедить оппонента в своей правоте? – усмехнулся дьявол. – Впрочем, священники ничуть не лучше, и богословские проблемы решали кулаками. Вот, помню, в Византии в V веке бушевала несторианская ересь. Несторий, священник из Антиохии, стал патриархом Константинополя. Он утверждал, что в Христе неслитно существуют два естества и два лица: божественное и человеческое, причём божественная субстанция не может соединиться с человеческой. Поэтому дева Мария не могла родить бога Христа, она родила человека Христа, и её нужно называть не богородицей, а христородицей. Точно так же, рассуждал далее Несторий, на кресте пострадал не бог, а человек, ибо бог не может страдать. Он заявлял: «Я разделяю естества, но соединяю поклонение». Сильно подозреваю, что на самом деле Нестория богословские проблемы не особенно интересовали – он был ставленником богатых сирийских торговцев, и его заботили торговые преимущества своих купцов перед местными. Альбигойцы, кстати говоря, тоже не признавали крестных мук Христа. Но народ, простые священники и монахи принимали все эти распри за чистую монету и смута в стране нарастала.