Портрет миссис Шарбук - Джеффри Форд

— Саманта? — спросил я.

Ответа не последовало, и сердце мое забилось сильнее.

— Кто там? — сказал я и взялся за одеяло, чтобы сбросить его с себя.

— Не двигайтесь! — раздался голос.

Я узнал его — тот же голос я слышал и в ложе театра.

— Шарбук, — сказал я, — что вам надо?

Руки мои задрожали, а все тело от страха ослабло.

— Я держу вас под прицелом. Так что лучше уж вам оставаться на месте.

— Вы что — пришли меня убить? — спросил я, ожидая в любое мгновение услышать звук выстрела.

— Пока еще нет. Но может быть, это случится скоро. Я пришел сказать вам, что ваша картина — одна большая ошибка.

— Вы видели ее?

— Сплошное распутство, мистер Пьямбо.

— Классическая поза.

— Черта с два. Но в любом случае изображенная вами женщина — не моя жена.

— Вы ее видели?

— Я ведь ее муж, вы, идиот.

Я не сдержался:

— И в чем же моя ошибка?

— Вопрос в другом: в чем ваша правота? Я позволил себе добавить к картине несколько штрихов. Что же касается наброска, то пепел от него вы найдете в камине. Я дам вам одну наводку. — В этот момент он шевельнулся, и я разглядел смутные очертания пистолета в его руке.

— И что вы можете мне сказать? — Я побаивался, как бы моя настойчивость не разозлила его, но готов был рискнуть ради намека, пусть самого малого.

— Моя жена потрясающе красива. — Последовала длительная пауза. — И эта сучка — величайшая интриганка по эту сторону Геркулесовых столбов.

— Вот как? — сказал я, ожидая получить хоть одну точную физическую характеристику.

Я ждал ответа Шарбука, пока мне не стало ясно, что он ушел. В этот момент дверь в гостиную открылась, а потом закрылась. Я выпрыгнул из кровати и бросился по коридору. Добравшись до гостиной, я услышал, как по тротуару на улице удаляются шаги. Шарбук не погасил свет в мастерской. Я вошел и сел перед мольбертом. Картина была безвозвратно погублена: холст, проколотый и располосованный, свисал лоскутами, белея чистой стороной. Обрывки его валялись на полу. Я попытался представить себе, сколько злости он вложил в свое нападение, но вместо этого не выдержал и заплакал. Иначе не скажешь — я плакал, как ребенок. Хуже всего было то, что образ, который я так ясно представлял себе несколько последних дней, тоже был безнадежно утрачен. Я попытался найти его в своей памяти, увидел темную комнату, но миссис Шарбук там не было — ее фигура разлетелась на тысячи вихрящихся снежинок.

Это было полное поражение. У меня оставалось всего две недели, чтобы создать другой образ и завершить портрет. Задача эта в то мгновение казалась мне невыполнимой. Шарбук пощадил мою жизнь, но покончил с моей уверенностью, надеждой, волей к работе. Я ничуть не продвинулся по сравнению с первыми днями. Напротив, теперь я был еще дальше от цели. Нервы мои никуда не годились, Саманта совершенно во мне разочаровалась, меня обуяли сомнения — я не видел способа выйти из теперешнего положения и совершенствоваться дальше в своем искусстве. Прошло несколько часов, а я продолжал сидеть неподвижно перед клочьями своего видения.

Солнце заглянуло ко мне ненадолго — лучи, проникшие сквозь фонарь в потолке, из красных превратились в золотые, когда я услышал стук в дверь. Я встал на ноги и поплелся через дом к гостиной. Открыв дверь, я увидел Шенца.

— У тебя усталый вид, — сказал он.

— Я готов, — сказал я.

Он улыбнулся.

— Так ты закончил портрет?

— Идем, — сказал я и повел его в мастерскую. — Вот он.

— Ты что, писал бритвой?

Я рассказал Шенцу о том, что случилось — о моей работе и визите Шарбука. Когда я закончил, он покачал головой и сел на стул, который недавно освободил я. Нужно отдать Шенцу должное: я ясно видел, что он разделяет мою скорбь, потому что вид у него был такой же расстроенный, как и у меня.

— Так что эта игра окончена, — сказал я.

Шенц вытащил сигарету, закурил. Скоро нас обволок странный, сладковатый запах опия.

— Тяжелый случай, — произнес он и протянул мне сигарету.

Поколебавшись, я взял ее. Я впервые пробовал опий. Мы передавали сигарету друг другу два или три раза, а потом Шенц докурил ее до самого конца.

— И как она выглядела до того, как ее располосовал Шарбук? — спросил он.

Я бросил на него взгляд с того места, где стоял. Шляпу он снял и положил себе на колени. Что-то в его внешности поразило меня. Золотистые лучи солнца освещали его, и он со своей седой бородой, редкими волосами и морщинистым лицом был похож на какого-нибудь библейского пророка с картины Караваджо.

— Ты сейчас похож на святого, — сказал я.

— Святой Шенц маковой головки, — сказал он и с этими словами поднялся, шагнул вперед и толкнул мольберт. Тот рухнул на пол, подняв небольшое облачко пыли. По какой-то причине мне это показалось смешным, и мы оба рассмеялись.

— Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, Пьямбо.

— Что?

— Иными словами — вперед! Возьми себя в руки. Может быть, Шарбук оказал тебе услугу.

— С какой стати? Судя по его словам во время наших коротких встреч, он считает, что ему, возможно, придется убить меня в недалеком будущем.

— Тогда стоит поспешить. Тебе нужно закончить картину. Я, кажется, пришел в самый подходящий момент, чтобы отвезти тебя к Человеку с Экватора. Я гарантирую — он поможет.

— Мы что, куда-то едем?

— Как ты себя чувствуешь?

— Легкость какая-то. Моя голова полна света, и все кажется яснее, чем всегда.

— Возможно, ты увидишь и услышишь нечто необычное. Этот эффект продлится всего час или два. Потом тебе захочется спать. Так что поторопись. Снимай свою ночную рубаху, одевайся, бери пальто и шляпу.

Хотя я и знал, что Шенц пытается выдать желаемое за действительное, чтобы подбодрить меня, но все же испытывал некоторое воодушевление в связи с поездкой. Почему? Да я бы и объяснить толком не мог. Невзирая на весь свой новообретенный энтузиазм, я двигался словно в два раза медленнее обычного.

Мы шли по улице в сторону Бродвея, чтобы взять там кеб, и мир казался мне необычайно переменчивым, очертания зданий стали нечеткими и смешивались с небесами. В какой-то момент мне показалось, что я вижу Вулфа — одетый в женскую одежду, он шел по тротуару мне навстречу.

— Шенц, смотри, Вулф! — И я махнул рукой в сторону прохожего.

— Приглядись получше. Это полицейский.

На самом деле, когда человек поравнялся с нами, оказалось, что ошиблись оба. То была красивая молодая женщина в синем пальто и шляпке. Мы с Шенцом обменялись взглядами и рассмеялись.

— Ну, по крайней мере я знал, что это не может быть Вулф. Ты разве не читал в газете — на днях его пристрелил муж той женщины, к которой он отправился в Виллидж после нашего дела.

— Нет, не читал. Бедняга Вулф, он был мне симпатичен.

— Муж пронюхал о проделках жены и, как бы это сказать, убедил ее заманить нашего специалиста по замкам в ловушку. На Кухне ходят слухи, что его тело было погребено без замечательной руки-отмычки и кое-кто теперь ищет таксидермиста, чтобы ее сохранить.

— Очень поэтично на свой лад. Он будет помогать кому-то проникать в закрытые места, хотя его душа теперь и веселится на небесах.

— Или под землей, — заметил Шенц.

Мы добрались до Бродвея. Он поднял руку, давая знак проезжающему кебу. Мы сели, и он назвал какой-то адрес в Гринвич-Виллидже.

— Шенц, — сказал я, когда мы тронулись, — вот я говорю и вижу город двояко — то в обычном виде, то в руинах, словно это остатки древнего королевства.

Мой друг рассмеялся.

— Под опием чего только не увидишь. Но все это не настоящее, хотя есть много интересного. Например, когда мы проезжали Девятнадцатую улицу, мне показалось, что там женщина плачет кровью.

Я чуть было не высунул голову в окно — посмотреть назад, но остановил себя, вспомнив, что Джон Силлс просил меня помалкивать об этом. Моя озабоченность испарилась через мгновение, когда я увидел голубого джинна, вылетающего из выхлопной трубы авто.

ЧЕЛОВЕК С ЭКВАТОРА

Мы остановились перед небольшой лавочкой на Двенадцатой улице. На вывеске буквы в словах «Человек с Экватора» были не написаны краской, а словно высечены в камне. Перед входом стояла деревянная фигура, но не индейца, довольно часто охраняющего вход в табачные лавки, а очень худого человека, завернутого в мантию; мужчины или женщины — этого я сказать не мог. Голова с высокими скулами и выступающим подбородком была чуть наклонена вперед, глаза закрыты, на лице экстатическое выражение. Кудряшки волос ниспадают на плечи. В каждой руке — ладонями вверх — миниатюрный глобус. Меня заинтриговала эта резная диковинка, выполненная весьма искусно.

— Отличная работа, — кивнул я в сторону фигуры.

— Да, — согласился Шенц. — Кажется, восточная штучка.