Расследование - Алексей Иванников

Я спустился в зал и устроился в четвёртом ряду: так было достаточно близко и в то же время я находился на приличном удалении от будущих событий; работники всё ещё суетились, поспешно завершая подготовку к репетиции, а режиссёр пока не показывался: видимо, вмешательство требовалось и в то, что происходило в глубине театра. Но наконец он выскочил на сцену, и сразу посыпались команды: уборщиц он прогнал наводить порядок в другом месте, а декорации – в усечённом и неоконченном виде – были вынесены и поставлены у задней стены на сцене. Они изображали внутренности городской убогой квартиры, где, видимо, и происходило действие: с одной стороны кусок обоев был отодран и висел дряхлыми ссохшимися ошмётками, на стене была нарисована явно засиженная мухами картина, и даже окно примерно посередине имело несколько трещин, залепленных длинными бумажными лентами. Вряд ли это была подходящая обстановка для чего-то строгого и классического, и пьеса по идее была творением современного автора: вот так же точно Р. когда-то вынуждено разменивался на не стоящие того пустяки.

Откуда-то из-за кулис наконец стали выбираться актёры: сначала выполз молодой артист, первым пришедший в театр, за ним совсем уж молодая актриса, почти школьница: она появилась совсем недавно, и, судя по всему, очень волновалась, перелистывая какие-то бумажки; скорее всего там был записан текст её роли, потому что она иногда поднимала глаза кверху и шептала что-то себе под нос. Потом показалась актриса постарше: она выглядела гораздо увереннее и опытнее, во всяком случае без лишних церемоний она подошла к единственному стулу, стоявшему на сцене, и плюхнулась на него. Режиссёр стоял у края сцены и подёргивал ногой; скорее всего он ждал ещё кого-то, но больше из-за кулис никто не показывался: поток почему-то иссяк, и наконец режиссёру захотелось узнать о причинах безобразия. – «А где Семёнов?» – Он обращался ко всем сразу. – «Он вчера несколько того…» – «Что значит того: здесь театр или бордель?!» – «Ну зачем же бордель? Ни в коем случае. В-общем: перебрал малость, с кем не бывает.» – «Я этого паршивца давно хотел… вышибить к чёртовой матери! И передайте: если завтра не явится, может считать себя уволенным!» – «Зачем такие строгости? Он, может, ещё и сегодня подвалит: если с рассольчиком.» – Актёр захлопал ресницами, и режиссёр наконец заметил, что и сам заступник не очень твёрдо стоит на ногах. Режиссёр подвинулся чуть вперёд, а актёр наоборот попытался сохранить прежнюю дистанцию, но движение не помогло, и режиссёр снова забурлил, выплёвывая дымки презрения и лёгкой ненависти. – «Да и вы, я вижу, тоже хороши: вы что же, собираетесь сегодня репетировать?» – «А как же?» – «Я отстраняю вас.» – Приговор выглядел сурово, и, может быть, даже не совсем справедливо: ведь смог же он совершенно самостоятельно добраться в театр? Актёр подошёл теперь вплотную и невнятно забубнил, наседая на неожиданного обидчика, который, судя по всему, никак не хотел сдаваться: возможно, это было уже дело принципа и чести, и ради стоявшего перед ним трясущегося лицедея мэтр не хотел нарушать собственных установлений, которые я уже успел заметить и почувствовать: с бардаком и разгильдяйством он вёл, насколько я смог заметить, настоящую непримиримую войну, результаты чего, однако, мне не совсем были ясны: возможно, он всего лишь удерживал театр от полного и окончательного развала, не давая пропасть делу своей жизни; кроме мужичонки, получившего разнос, я не видел пока людей, стоявших на его стороне: скрытое недовольство строгостями зато ясно прослеживалось во всём, что здесь происходило: под внешней старательностью я хорошо видел скрытый саботаж, перемешанный со скоморошеством и угрюмым весельем. Режиссёру, безусловно, требовались ещё союзники, и я не удивился, когда понял, что наконец беседа перетекает в мирное русло: бурливые пороги и злосчастный водопад оказались позади, и режиссёр уже спокойно беседовал с проштрафившимся: очень быстро они пожали руки и разошлись в стороны.

Теперь, насколько я понимал, ничего больше не мешало началу репетиции: все, кто заслужил взбучку, уже получили причитающееся, и можно было перейти к главному делу; режиссёр снова забегал по сцене: теперь ему требовалось ещё что-то: я заметил, что он смотрит и указывает пальцем куда-то наверх, одновременно подзывая кого-то из-за кулис на сцену. Я решил, что появится всё тот же Ерофеич, но из-за декораций выглянуло чьё-то другое лицо. – «Где электрик? Почему нет света?» – «Он вчера уволился: вы же сами его уволили.» – «Ладно: почему нет света?» – «А не горит, и всё тут.» – «Что значит: не горит?! А вы на что?» – Можно было подумать, что режиссёр не выдержит и устроит очередную взбучку, и потому голова боязливо нырнула в темноту. – «А мне за это не платят. Я что: должен за всех отвечать? Хотите свет – значит платите… за электрика, а просто так…» – Судя по всему, человек спрятался ещё дальше, его голос доносился в конце уже совсем глухо, но его можно было понять: новая гроза надвигалась на работников храма искусства, по мнению режиссёра, не справляющихся со своими обязанностями: он кричал уже в полную силу, вспоминая всех близких и отдалённых родственников, имеющих какое-то отношение к данному скопищу обезьян, гадюк и попугаев, так что даже актёрам – ближайшим сотрудникам – перепало на орехи: мужчину он обозвал пьяницей и болваном, а женщинам почему-то достались библейские и исторические названия: он обличал их как Далил, Саломей и развратных Клеопатр, так что даже мне показалось, что он несколько перебрал с определениями. Успокоившись, он наконец сунулся за кулисы: сотрудник, ради которого он устроил только что небольшой спектакль, судя по всему, давно уже бежал, и режиссёр угрюмо полез наверх, где должны были находиться плафоны. Я видел, как раскачивается занавес и плотная тень поднимается всё выше и выше, и мне стало немного страшно за него: а вдруг планки и перекрытия не выдержат и обрушатся, погребя и занавес, и декорации, и надежду театра на полное и окончательное восстановление своих прежних позиций, но восхождение кончилось благополучно, и режиссёр уже расхаживал наверху, выясняя ситуацию. Можно было ожидать, что всё сейчас успешно разрешится и репетиция пойдёт своим ходом, но режиссёр, похоже, заметил что-то необычное: он надолго застрял в одном месте, и когда я прикидывал, что может последовать дальше, он высунул голову из-за занавеса, тревожно оглядывая зал, и, судя по всему, не обнаружив виновника, рявкнул уже в противоположную сторону, в глубину ходов и сообщений. – «Ерофеич: какая сволочь здесь лазила, куда делись лампы и провода?! Ты мне, гад, за всё ответишь!» – Снизу из-за сцены донеслись бормотания: Ерофеич, надо думать, уже явился на очередной допрос, но его ничтожный лепет перекрывал густой и тяжёлый бас, который иногда поднимался до визгливого баритона, обвинявшего теперь уже лично Ерофеича в воровстве и распутстве, и в качестве конкретного случая предъявлялась данная ситуация: кто-то в течение последних суток умудрился свинтить часть ламп и обрезать некоторые провода, соединяющие их в единый комплекс: по этому поводу и разорялся взбешённый режиссёр, бессильная ярость которого ничего не могла поделать с общей ситуацией.

«Здесь и не такое бывает.» – Я засмотрелся на зрелище и совершенно не заметил человека, который тихо вошёл в зал и устроился на следующем ряду почти у меня за спиной. – «Драчку вы ещё не видели?» – Я отрицательно кивнул. – «Тогда всё ещё впереди. Но вообще здесь бывает иногда весело.» – Я наконец обернулся: на сиденье за спиной у меня развалился молодой мужчина примерно моего же возраста; он с интересом разглядывал меня. – «А наилучшая картина получается, если все вылезают из своих нор и собираются здесь. Незабываемое зрелище.» – «И что же здесь тогда происходит?» – «Я всё равно не смогу описать: увы, бессилен. Но если повезёт, то вы ещё увидите.» – Я тоже решил приглядеться к нему получше, и мой интерес он воспринял как-то очень уж весело. – «Я забыл представиться: Миша. Вообще-то у меня сегодня нет репетиции, но вот решил заглянуть.» – «Так вы актёр?» – «Ну не рабочий же сцены?» – Его появление, и то, как он себя вёл, несколько насторожили меня: можно было подумать, что он как бы караулит мои движения, а навязчивость выглядела просто неприлично: он вроде бы заранее считал меня своим и полностью заочно согласным со всем, что он захочет сказать, хотя я не давал для этого абсолютно никакого повода; я вспомнил о трудностях, начавшихся с первого же дня: это могло быть их развитием и продолжением. – «Ну а сейчас что будет?» – «Раньше, чем через час, репетиция всё равно не начнётся: может, поговорим?» – Его взгляд стал мутным и липучим, как будто некий занавес спустился и прикрыл весёлую доброжелательность, парившую до этого в его глазах и поведении. – «Интересно: о чём?» – «Мне кажется, у нас найдётся достаточно много тем для разговора и точек соприкосновения…» – «Каких ещё точек?» – Он явно много знал, и – вполне возможно – был подослан моими недоброжелателями: скорее всего, А. – «Это мы определим, я надеюсь, достаточно быстро и без особого труда, а времени у нас будет достаточно много.» – Он выглядел как-то странно: если бы его фразы не выглядели такими связными и логичными, можно было подумать, что он бредит или заговаривается: его глаза были как-то странно заведены и видели явно не меня, а какие-то посторонние образы, которыми он мыслил и чувствовал. Если бы я не встречался раньше с наркоманами, я мог бы подумать, что он находится в трансе после принятия немалой сладостной дозы. – «А с чего вы решили, что я захочу с вами куда-то идти?» – «А почему бы вам и не пойти со мной: может, я принесу вам то, что вы ищете и никак не можете найти?..» – Это выглядело слишком многозначительно: всё его поведение в целом заставляло очень осторожно относиться к тому, что исходило от странного и навязчивого мужчины с обычным именем.