Фамильные ценности - Магдален Нэб

— Да, несомненно.

— Значит, нужен подходящий информатор. Во время нашей предыдущей беседы вы упоминали о попытке одного клана приписать похищение другому, соперничающему клану. Есть надежда на то, что этим незаслуженно обвиненным бандитам что-то стало известно?

— Надежда, что им стало что-то известно, есть, надежды, что они сообщат об этом нам, нет. Они выходцы из Оргосоло, а там недели три требуется, чтобы арестованный признал — заметьте, не назвал! — свое имя. В Оргосоло считают, что лучшая защита — абсолютное молчание. Человека невозможно ни уличить во лжи, ни поймать на противоречиях, если он не открывает рта. Они говорят: «Из ничего не выйдет ничего».

— Похоже на цитату из Шекспира, кажется, «Король Лир», если школьные воспоминания мне не изменяют. — Англичанин встал. — Мне понятны и их точка зрения, и ваши трудности, но сейчас вынужден вас покинуть. Мой самолет вылетает через час с небольшим. Господин прокурор. Капитан.

Капитан, который в молчании наблюдал этот обмен любезностями, поднялся, чтобы пожать ему руку после Фусарри. Англичанин вел себя подчеркнуто корректно. Безукоризненность манер подвела его лишь на секунду, когда, словно ниоткуда, перед ним возник инспектор Гварначча и тоже протянул руку.

— А, вы тоже здесь! Прошу прощения. Не заметил вас в углу, думал, это какой-нибудь охранник…

— Да, я здесь.

Всего лишь найти подходящего информатора!

Когда дверь закрылась, Фусарри рухнул назад в кресло, глубоко и шумно вздохнул и, подавшись вперед, уставился на капитана ясным взглядом:

— А ведь там каждому сардинцу известно, где она, ведь так?

— Более или менее.

— Но более или менее нам не подходит. Более или менее ее убьет. Мы должны знать точно.

— Да.

Фусарри откинулся на спинку. На минуту в кабинете повисло молчание. Затем он медленно повернул голову туда, где сидел инспектор, громоздкий и молчаливый.

— Кому это точно известно, а, инспектор? — спросил прокурор.

Инспектор неловко поерзал под его взглядом, посмотрел на свои руки, фуражку, ботинок, потом ответил:

— Надо спросить у Бини.

— Бини? Маэстренжело, кто, скажите на милость, этот Бини?

— Из местных карабинеров.

— А-а…

— Бини, — продолжил инспектор, — знает Салиса. И его жену. Жена Салиса не одобряет похищения людей.

— Счастлив это слышать, — отозвался Фусарри в некотором недоумении. — Вы что же, хотите сказать, что она может стать информатором, пусть даже против вражеского клана?

— Нет-нет… Она так не поступит.

— Она, как я понимаю, тоже из Оргосоло?

— Думаю, да. Бини уточнит.

— Тогда, инспектор… — Фусарри попытался поймать взгляд капитана, но ему это не удалось, — навестите-ка своего коллегу Бини.

— Да, разумеется, — сказал инспектор. — Если позволите, я отправлюсь прямо сейчас. После этой статьи времени осталось очень мало.

Бини был болен гриппом. Может быть, по этой причине он вел себя необычно тихо, пока колеса джипа вздымали пыль и песок по дороге. Инспектор глядел в окно на высокие темные горы, чьи плоские вершины терялись в клубах облаков. Несколько капель упали на ветровое стекло, но всерьез дождь не пошел. Время от времени Бини чихал и извинялся:

— Простите, ужасный грипп.

Время от времени инспектор вздрагивал, глядя на горы, и ничего не говорил.

Когда они прибыли, машины со срезанным верхом во дворе не было, собачья конура по-прежнему пустовала, грязная миска валялась вверх дном рядом. На веревке сушилось белье, неподвижное в сером воздухе. Несмотря на пасмурный день, в окне кухни не было видно света, хотя наружные ставни были открыты.

— Она дома, — чихнув, сказал Бини.

Он вылез из джипа, инспектор последовал за ним, бросив взгляд на овчарню слева, где когда-то, навострив уши в ожидании опасности, словно собака, спал мальчик-пастух. Его похоронили, собака все еще лежит в холодильнике морга. Салис сам решал свои проблемы. Сейчас ему известно только, что Пудду его подставил, и вот теперь его земля и его люди стали объектами для поисков и слежки. Конечно, Салис знал, что именно полиция успела обнаружить. Лишь одно было ему неизвестно — что к этому времени карабинеры уже поняли, почему все это оказалось на его территории.

Бини слегка постучал в окно и открыл дверь кухни:

— Разрешите?

Женщина не ответила, заранее решив не тратить слов. Топилась печь, и, повернувшись к ним спиной, она подложила дров и закрыла дверцу.

На пластиковой клеенке высилась горка пане фреза — тонко нарезанного сардинского хлеба, бледного и хрустящего.

— Можно нам присесть на минутку? Ты ведь не сама печешь этот хлеб? Пришлось бы не один час потратить, чтобы он получился таким тонким…

— Надо думать, вы явились сюда не за уроком по кулинарии.

— Нет. И мы не станем тратить ни свое ни твое время рассказами о том, что тебе и так известно. Ты же знаешь, что мы обнаружили на вашей земле. Твоему мужу придется ответить еще и за это похищение.

— Он никого не похищал.

— Это только слова. По-твоему, они могут как-то облегчить его участь? Это при его-то послужном списке и уликах, которые мы обнаружили?

Молчание.

— Улики совершенно реальные. Тайник самый что ни на есть настоящий. Женщина действительно там была, и у нас есть доказательства. Если хочешь знать, она написала кое-что на стене той пещеры, а ее сын подтвердил, что это могла написать только она. Что на это скажешь?

— Ничего не скажу.

— Найдем мы его или нет, не имеет значения. Приговор будет вынесен в его отсутствие.

Наверное, она с удовольствием придушила бы их собственными руками, но, согласно правилам гостеприимства, вместо этого поставила перед ними бутыль домашнего вина и два стакана. У инспектора рот пересох от страха перед тем, что они делали. Вино было кисловатым и крепким. Хотелось, чтобы она зажгла свет. Хотелось оказаться дома, с женой и детьми. За мыслями о доме пришли воспоминания о Катерине Брунамонти, о статье в газете. Потом он вспомнил завесу серых облаков над темными горами. Отхлебнул еще вина. Он чувствовал жар, идущий от печки, и все равно дрожал.

— Конечно, — продолжал Бини, — если бы мы выяснили, что это сделал кто-то другой, мы сняли бы твоего мужа с крючка, но, боюсь, будет слишком поздно. Мы думаем, что она, возможно, уже мертва, а в этом случае…

Они оба при этих словах пристально посмотрели ей в лицо, однако оно сообщило им так же мало, как и ее слова. У Бини не было другого выбора, как только продолжить:

— Мы не рассчитываем найти информатора. Люди Пудду не осмелятся пойти на это, а мы с большим уважением относимся к выходцам из Оргосоло. Просто мы подумали, что твой муж может кое-что знать. Мы его уважаем, а вот Пудду его явно не уважает. Может, Пудду считает, что имеет право…

— Возвращайтесь послезавтра, — перебила Бини женщина.

— Помни, времени очень мало. Говоришь вернуться — я вернусь, но никто не может гарантировать, что жертва все еще будет жива послезавтра…

— Возвращайтесь послезавтра.

Они в точности следовали инструкциям, поднимаясь на джипе наверх и хватаясь за ручки, когда машина подпрыгивала на ухабах. В указанном месте, очень высоко, поперек дороги лежала большая ветка. Бини остановил машину, и они вышли. Отсюда, не говоря ни слова, они пошли пешком. Только один раз Бини остановился, высморкался и пробормотал:

— У меня температура. Мне вообще не следует здесь находиться…

Им обоим не следовало здесь находиться. Хуже всего, они не знали, какое решение примет Салис, а ведь что бы ни случилось, они понесут ответственность за все. Сейчас они зависели от него. Здесь, на высоте, было холодно, к тому же моросил дождь, и все же спина инспектора покрылась испариной, его подстегивали мысли о глазах и винтовках, направленных на них. Помимо прочего, его беспокоило, что дорогу назад, вниз, им придется искать в темноте. Уже смеркалось.

Может ли быть, что укрытие находится так далеко? Может, они пропустили очередной сигнал? Нет, вон он, немного впереди, — белый лоскут, привязанный к колючему кустарнику. Они пошли по тропе направо и через полчаса увидели еще один белый лоскут, отмечающий поворот налево. Это была уже не тропа, а туннель сквозь кусты, достаточно протоптанный, чтобы его было хорошо видно, но труднопроходимый и тернистый. Оба были в старой, толстой одежде, и ежевика цеплялась и рвала ее, пока они продирались сквозь кусты. Время от времени приходилось останавливаться и выпутываться из колючек. Когда наконец они достигли свободного участка, который был отмечен четвертым, последним лоскутом, стало совсем темно. Они молча стояли и ждали, пока мрак не окутал их так, что они перестали друг друга видеть. Молчать не было никаких причин, но они не сумели бы выговорить ни слова.