Молитва любви - Тамара Лей

– Я покину монастырь, если вам будет угодно, – предложила Грей, которая уже думала об этом.

– И куда же ты пойдешь, дитя? – спросила настоятельница, беря ее за руку.

Грей уже обдумывала этот вопрос – и неоднократно с тех пор, как обнаружила, что внутри нее растет новая жизнь. Настоятельница подвела ее к скамье и усадила. Взволнованная Грей невидящими глазами смотрела, как мать Силия прошла к шкафчику у стены. Через минуту в руку ей вложили кубок с вином, разбавленным водой.

– Выпей до дна, дитя, – сказала мать Силия, опускаясь на скамью рядом с Грей.

– А теперь, – потребовала она, – расскажи мне об отце ребенка. Он женат?

Грей с болью сознала, что не может ответить на этот вопрос. В Медланде ей не пришло в голову узнать о семейном положении Бальмейна, но она предполагала, что жены у него нет.

– Не думаю, – пробормотала Грей, испытывая еще больший стыд от этой исповеди.

– Гм, – губы настоятельницы скривились. – Не думаешь ли ты, что он пожелает жениться на тебе, если у него нет жены?

Такая возможность казалась наиболее невероятной. Гильберт Бальмеин не захочет иметь какое бы то ни было отношение к ней, будь у нее незаконный ребенок или нет.

– Он не захочет, – сказала Грей, и ее горло болезненно сжалось. – Мне кажется, прежде всего он…

Голос у нее сорвался, она из осторожности не стала продолжать, оборвав слово, что чуть не сорвалось с языка.

Мать Силия понимающе кивнула:

– И он ничего не знает о малыше? Грей отрицательно мотнула головой.

– Ты вообразила, что любишь его, девочка? Грей несколько раз закрыла и открыла рот, прежде чем смогла выдавить из себя хоть какой-то звук.

– Нет! – выдохнула она наконец. – Он самый настоящий негодяй.

Мать Силия долго молчала, мысленно возвращаясь к тому письму, что получила в день возвращения Грей в аббатство. Барон, хоть и немногословно, объяснял в своем послании, что Грей хотела бы жить в монастыре. Не желая вчитываться в письмо, настоятельница не поняла тогда, в чем причина такого поворота событий. У того человека просто не должно было быть повода беспокоиться о будущей жизни Грей в монастыре, если только он не знал, почему она не может стать монахиней, и это не имело прямого отношения к нему лично, как подозревала мать Силия.

– Не беспокойся, – сказала она, похлопывая Грей по рукам, судорожно сжатым и сложенным на коленях, – о тебе позаботятся. – Настоятельница встала и направилась к своему письменному столу.

Извинившись, Грей выскользнула из комнаты и медленно пошла в скромную комнатку, где жила вместе с двумя другими девушками.

Холодная ветреная зима, которая последовала за отъездом Грей в аббатство, не улучшила настроения Гильберта. Теперь его дни были заполнены не только заботами по управлению разросшимися владениями, но и бесчисленными вылазками против разбойников, нападавших на деревни.

Не лучше были и вечера, когда ноги, налившиеся свинцом от усталости, еле двигались. Когда в конце концов сон приходил к нему, то часто в сновидениях его преследовали печальные светлые глаза, нежные губы, которые редко улыбались, и шелковистые пряди волос, что струились меж пальцев, как бесконечный поток расплавленного золота.

Чаще всего ночью он лежал без сна, и тело его горело от мучительного желания, подавить которое не могли покладистые девицы, согревавшие его постель. Вскоре он перестал отзываться на их приглашения и погрузился в еще более горькую муку, делавшую жизнь невыносимой. Он постоянно отгонял от себя образ Грей, даже пытался изгнать его с помощью блекнущих воспоминаний о леди Этрис, но это помогло ему не больше, чем утехи с женщинами. В результате ночи его стали беспокойными, а когда наконец наступало утро, настроение оставалось мрачным.

Пять месяцев спустя после отъезда Грей в Арлеси в замок прибыл гонец, который, добираясь до Медланда, проделал долгий путь в слякотную погоду, чтобы передать послание Гильберту. Барон, однако, находился в Пенфорке. Сэр Ланселин, управляющий Медландом, оставил посланца на ночь в замке, а утром, до рассвета, отправил его с небольшим отрядом – для большей надежности – в Пенфорк. Поэтому раздосадованный гонец был почти в таком же мрачном расположении духа, как и Гильберт, когда появился в большом холле донжона Пенфоркского замка.

После короткого вступления, которое барон оборвал нетерпеливым движением руки, гонца усадили на скамью в дальнем конце зала ждать аудиенции. Если бы он не был так напуган богатырской статью Гильберта Бальмейна, то, несомненно, испытал бы искушение ответить соответствующим образом на грубое обращение барона.

Время тянулось медленно, и когда гонца призвали, наконец, чтобы тот вручил Бальмейну послание, оказалось, что он заснул с недовольным выражением на лице.

Большую часть утра Гильберт провел, выслушивая монотонные причитания управляющего, который плаксиво перечислял все потери и убытки, причиненные разбойничьими набегами. Неудивительно, что барон не проявил снисхождения к усталому гонцу. Он освободил посланца настоятельницы от необходимости выполнять свои обязанности, отыскав письмо самостоятельно. Тот даже не проснулся, лишь недовольно заворчал.

Даже не бросив взгляда на затейливую восковую печать, скреплявшую пергамент, Гильберт сломал ее и прошел к столу, за которым склонился над книгами управляющий.

Барон тронул своего помощника за руку и сунул ему пергамент.

Гильберт мог бы и сам прочесть письмо, но считал книжные премудрости нудным занятием. Если была возможность, он предоставлял это управляющему или любому другому человеку, обладавшему редким талантом умения обращаться со словами. Устную речь он предпочитал письменной.

Опершись о край стола, барон Бальмейн нетерпеливо постукивал пальцами по его поверхности, ожидая, когда управляющий начнет читать.

– Это из аббатства Арлеси, – сообщил тот ему, разглядывая сломанную печать.

Гильберт притих.

– Здесь говорится: «Барон Бальмейн, я должна обсудить вместе с вами один очень важный вопрос, деликатного свойства… – управляющий прочистил горло. – Леди Грей Чарвик. Она…»

Прежде чем он смог продолжить, Гильберт выхватил у него пергамент. Не обращая внимания на удивление управляющего, он повернул пергамент к свету факела и, держа на расстоянии вытянутой руки, прочел письмо сам.

«Она беременна уже несколько месяцев», – читал он про себя, потом прикрыл глаза, горевшие от усталости.

Сердце безумно забилось в груди, в то время как он пытался сдержать шквал эмоций – смесь возмущения, неверия, гнева, подозрения и даже искры какого-то неведомого чувства, определить которое ему не удалось.