География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи - Эрик Вейнер

Мы знаем (или думаем), что возраст Земли составляет около 4,6 млрд лет. Однако в XVIII веке общепринятое мнение было иным: планете не более 6000 лет. Ведь так учит Библия, а убедительных данных в пользу обратного не существовало.

Однако не все люди этим удовлетворялись. У Джеймса Геттона, мягкого человека с энциклопедическими знаниями, возникли сомнения. Он принялся задавать вопросы и собирать данные и в итоге, не без помощи друзей, синтезировал свои находки в единую «Теорию Земли» (так амбициозно он назвал трактат, представленный им в Королевском обществе Эдинбурга). Поначалу коллеги были настроены преимущественно скептически. Однако еще при жизни Геттона скептицизм стал отступать, и мало-помалу вывод о древнем возрасте Земли стал научным консенсусом.

Молодой биолог Чарльз Дарвин узнал о выкладках Геттона из книг геолога Чарльза Лайеля, которые читал на корабле «Бигль» по пути к Галапагосским островам. Эти выкладки серьезно повлияли на рассуждения Дарвина об эволюции. Некоторые историки даже думают, что без Геттона не было бы и Дарвина.

Однако Геттона, при всех его блестящих достижениях, мало помнят даже в его родном Эдинбурге. На Королевской миле нет его статуи. Ему не посвящено музея, в его честь не назван ни один паб. Оказывается, он прозябает на окраине города. Место называется «Сад имени Джеймса Геттона», но больше напоминает мусорную свалку. То тут, то там валяются пустые сигаретные пачки, банки из-под рыбных консервов, конфетные фантики. К тому же очень шумно: с близлежащей дороги доносится стрекот отбойных молотков и гул машин. Народу мало. Я нахожу в саду лишь двух подростков; они курят сигарету за сигаретой, а окурки бросают куда попало.

К счастью, о Геттоне не забыли историки. Есть обстоятельные и доброжелательные биографии этого человека, который узнал, сколько лет Земле. Как минимум в одном важном отношении детство Геттона было типичным для гениев: он рано потерял одного из родителей. Геттон был еще ребенком, когда умер его отец, коммерсант. Дэвид Юм также потерял отца в младенчестве. Отец Адама Смита скончался до его рождения. Может, Сартр был прав, когда говорил, что лучший дар отца сыну – это ранняя смерть?

В городе хорошо знали Геттона с его шляпой-треуголкой и «незамутненной простотой». Вот еще одна особенность гениев: они чужды условностей. Геттону было все равно, что скажут окружающие. И таковы почти все гении. Вспомним хотя бы нос Сократа. Или волосы Эйнштейна: титан не уделял внимания прическе. Да и можно ли его винить? Ему не хотелось разбрасываться. Время, потраченное на уход за волосами, есть время, отнятое у размышлений о скорости света.

В жизни Геттона была какая-то неустроенность. Сначала занимался правом, потом медициной, потом фермерством. Но ничто не доставляло ему больше удовольствия, чем копаться в почве и собирать камни. Камни, думал Геттон, хранят ключ к тайнам прошлого. Камни умеют говорить. Да, геология была подлинной страстью Геттона. Но имелась маленькая проблема: геологии… еще не было.

Поэтому Джеймс Геттон поступил так, как многие гении: изобрел саму область. «Создание домена» есть высшая форма гениальности. Одно дело просто сочинять хорошую музыку, и совсем другое – выдумать новый музыкальный язык (как Густав Малер) или целую научную дисциплину (как Дарвин со своей эволюционной биологией).

А все началось с простого наблюдения. Геттон часто бывал в Шотландском нагорье, чтобы исследовать, как подземный жар создает гранит. А когда жил дома, устраивал долгие прогулки на «Трон Артура», гору на окраине Эдинбурга.

До горы недалеко, и я отправляюсь в поход. Даже на мой непросвещенный взгляд ясно, почему эти места влекли Геттона. Гора – настоящее геологическое чудо. Возникшая 350 млн лет назад в результате вулканического извержения, она пережила землетрясения и потопы, была погребена под волнами древнего моря, а затем под ледником.

Геттон тщательно фиксировал высоту и температуру. «Трон Артура» был его лабораторией, и она «каждодневно преподавала уроки философу», говорит Джек Репчек в своем замечательном жизнеописании Геттона.

Большинство из нас просто смотрит. Гений еще и видит. Когда возникала нестыковка, Геттон замечал ее. Не считал ее случайной и не спешил с объяснениями, но исследовал феномен глубже. Задавал вопросы. Скажем, почему Солсберийские скалы темнее скал по соседству? Как попали ископаемые останки рыб на вершины гор? Эти вопросы не давали Геттону покоя, мучили его. Тут явно действовал «эффект Зейгарник».

Блюма Зейгарник была советским психологом. Однажды в австрийском ресторане она заметила, что официанты отлично помнят заказы только до тех пор, пока не поставят тарелки на стол, а затем заказ стирается у них из памяти. Проведя серию экспериментов, она установила: незавершенные действия воспринимаются лучше завершенных. Нечто в нерешенных проблемах стимулирует память и заостряет мышление.

По-моему, гении подвержены «эффекту Зейгарник» сильнее, чем остальные люди. Видя нерешенную проблему, они не опускают руки и не успокаиваются, пока не решат ее. Это упорство говорит о творческом гении больше, чем пресловутые моменты озарения. Однажды Исаака Ньютона спросили, как он открыл закон всемирного тяготения. Он не стал ссылаться на падающее яблоко, а ответил: «Я просто постоянно об этом думал».

У Джеймса Геттона хватало времени для размышлений: подобно многим эдинбургским гениям, он так и остался холостым. Мир его состоял из камней и друзей. Камни давали материал для теорий, а друзья – советы, которые помогали развивать теории.

Последнее весьма существенно, ибо красноречие не относилось к числу многочисленных талантов Джеймса Геттона. Писал же он не просто плохо, а отвратительно и потому нуждался в помощи.

Здесь на сцену выходит Джон Плейфэр, друг Геттона и математик с тонким чувством языка. Он придал блеклой писанине Геттона живой, читаемый и даже яркий вид.

Артикуляция идеи, особенно революционной, значит намного больше, чем мы думаем. Одно дело быть правым, и совсем другое – убедить остальных в своей правоте. Что толку в том, что ваша голова полна светлых идей, если их никто не понимает? Впрочем, друг Геттона помог ему не только пиаром. Недаром слово «артикуляция» восходит к древнему корню со значением «соединять»: артикулировать идею – значит цементировать и укреплять ее. Придумать идею и выразить ее – вещи неотделимые друг от друга.

Однако эти качества нечасто сочетаются в одном человеке. Отсюда возникает необходимость в том, что я называю «компенсаторным гением». Компенсаторная гениальность – это ситуация, когда один яркий ум восполняет пробелы другого яркого ума. Она может иметь самые разные формы. Иногда, как в случае с Геттоном и Плейфэром, один гений компенсирует недостатки другого. Или гений просто реагирует на труды другого гения. Скажем, Аристотель отвечал Платону, Гёте – Канту, а Бетховен – Моцарту.

Иногда компенсаторный гений – это группа поддержки тем, кто пускается в плавание по неведомым интеллектуальным и художественным водам. Французские импрессионисты устраивали еженедельные собрания, неформальные встречи и выездные живописные сессии, укрепляя дух перед лицом неприятия со стороны старой гвардии. Без компенсаторного гения их движение могло бы и не выжить.

Иногда компенсаторный гений невидим. Вот пример: паровую машину часто считают самым славным изобретением шотландцев – однако это не так. Вопреки расхожему мнению, Джеймс Уатт не выдумал ее с нуля, а лишь существенно улучшил машину, созданную Томасом Ньюкоменом, – придал ей технически законченный вид. По сути же честь изобретения принадлежит обоим. Как сказал французский поэт и писатель Поль Валери, «для изобретения нужны двое». Один высказывает общую идею, а другой шлифует ее и избавляет от несообразностей и противоречий.

Вечереет. Тусклые краски солнца мало-помалу увядают. Пора идти вниз. По дороге я то и дело останавливаюсь, завороженный. Эта картина с лежащим в долине городом не столь уж сильно отличается от тех, что открывались взору Джеймса Геттона несколько веков назад. Прохожу по мемориальному саду. Юные бездельники ушли, и я замечаю надпись на мраморной глыбе: «МЫ НЕ НАХОДИМ СЛЕДОВ НАЧАЛА И НЕ ВИДИМ ЗНАКОВ КОНЦА». Эта лаконичная фраза резюмирует труды самого Геттона, а быть может, и все человеческое творчество.

У меня возникает мысль: а не принадлежит ли эта на редкость красноречивая для Геттона сентенция его другу, Джону Плейфэру? Сворачивая на улицу, ведущую к гостинице, и глядя на нежно-малиновое небо, я осознаю, что едва ли узнаю ответ. Да и зачем? Чтобы осознать яркость света, не обязательно знать его источник.

Говорят, Эдинбург основан на удивлении. Свои тайны он открывает неохотно и только тем, кто стремится их узнать. Удивление, а с ним и восхищение навевает топография Эдинбурга, где «ландшафт выделывает театральные трюки», как выразился Роберт Льюис Стивенсон. «Ты заглядываешь под арку, спускаешься по лестнице, которая выглядит так, словно ведет в подвал, подходишь к заднему окну закопченного жилища в переулке – и вдруг перед тобой открывается светлый и дальний простор», – писал он.