Алиби от Мари Саверни - Иван Аврамов

— Что ж вы запнулись? Продолжайте, мне необыкновенно интересно, — это вышло у Яворского так, словно он вел совещание, а его подчиненный, которому он внимал, внезапно потерял нить разговора.

— Валерий Яковлевич, вы даже пояснили москвичам, чем вызвана спешка — больны, мол, раком, дни сочтены, поэтому хотите оставить на память детям и внукам себя как живого.

— Но я действительно болен, — возразил старик. — Врачи утверждают, что протяну месяца три, не более.

— Извините, — Глеб почувствовал некоторую неловкость, — я предполагал, что ваша болезнь не более чем правдоподобный повод для форсированного выполнения заказа. Но… Но проверить, правду говорите или нет, особого труда не составит. Я, с вашего позволения, продолжу. Собственно, вы не очень-то удивили спецов из «Вечно живых» — к ним ведь обращаются самые разные люди, и у каждого свои прихоти. Мастерам, кстати, запомнилось, как вы, полушутя-полусерьезно, заметили, что пастижерам, которые заняты одним из самых трудоемких процессов — вплавляют в воск волосы, волосок, чтоб ты, Феликс, знал, к волоску, понадобится не месяц, как обычно, а, учитывая размер вашей плеши, гораздо меньше. Но по-настоящему огорошили вы их совсем другим — ваш вопрос, а нельзя ли сделать так, чтобы у воскового двойника глаза в течение часа закрывались минут на десять, а потом вновь открывались, загнал скульпторов в тупик. Вы, естественно, пояснили, откуда такое странное желание, рассказав о своем милом, смешном обыкновении засыпать во время чтения. «Дорогие мои, — сказали вы, — представьте, я, восковый, читаю книгу, и вдруг веки мои смыкаются, я впадаю в крепкую дрему — разве это не обеспечит у родных людей иллюзию, что их отец и вправду почти ничем не отличается от себя в натуре?» Замечу, что москвичи с этой задачкой справились, установив внутри фигуры часовое реле, благодаря которому запускался в действие хитроумный механизм, опускающий веки, внутрь которых были вмонтированы тончайшие проволочные дужки. Ну, сделать можно все! Открывают ведь и закрывают глаза детские куклы! Знаю, что «ноу-хау» обошлось вам дополнительно в очень даже кругленькую сумму. Но что для вас, миллионера, эти копеечные расходы?

Конечно же, вы позаботились и об одежде, купив в одном из модных бутиков, в каком именно, поверьте, я знаю, сразу две светло-серые кофты, две одинаковые бледно-голубые рубашки и два очень похожих галстука. Прежнее одеяние, в котором вы появлялись в кабинете-библиотеке, отправилось на покой в гардероб. Что еще? Да, в Москву вы явились, вооруженные всеми необходимыми материалами — отлично выполненными фотографиями, видеосюжетами, где вы в кресле, с любимой книгой в руках. Кстати, темно-зеленый томик Диккенса в тот день в руки вашего двойника вы вложили сами. Насчет кинжала… Он был приобретен в Москве, в одном из магазинов для охотников. Наш эксперт так и определил — оружие совершенно новое. Может, достаточно, Валерий Яковлевич?

— Ну почему? Если есть что сказать, то, пожалуйста, — живо откликнулся Яворский, и Глеб с Феликсом поразились его самообладанию.

— Надо ли говорить о том, что вы, восковый, ну, пятипроцентную специальную добавку, или добавки, как хотите, я не считаю, получились, как живой? Цвет лица, волос, глаза, зубы — да любой ваш знакомец в шаге от скульптуры непременно окликнул бы вас, дабы засвидетельствовать почтение!

Вы выбрали удачный день и осуществили свой замысел. Привели в действие жестокий приговор… Я, вернее, мы с Феликсом Андреевичем, в принципе, догадывались, почему вы убили Полину, но хотелось бы услышать об этом из ваших уст.

— Ничего особенного, Глеб Павлович, вы не услышите. Один раз Полина оставила меня в дураках. Я сказал, что прощаю и забываю, — совершил, дабы вы знали, некоторое насилие над собой, потому что не в моих правилах молча сносить обиды и оскорбления. Я, собственно, вам об этом уже говорил. Но когда она, о Виталии я уж умолчу, сын как-никак, оставила меня, нагло, оскорбительно и бессовестно, в дураках во второй раз, чаша терпения переполнилась. Никто и никогда прежде не наносил такой удар по моему самолюбию, по моей чести, по моему достоинству. Между мной и Полиной состоялся еще один тяжелый разговор, и самые мягкие определения, услышанные из ее уст в мой адрес, были — старый хрыч, облезлая обезьяна, я к тебе никогда не испытывала никаких чувств. Ни на капельку… Конечно, она громко оскорбляла меня, будучи в состоянии аффекта, но я, вынося ей приговор, не принимал это в расчет.

— Папа, неужели это все — правда? — воскликнул Виталий, но старик не обратил на него ровно никакого внимания.

— Знаете, Глеб Павлович, я ставлю вам наивысшую оценку. Я, грешным делом, думал, что мой план мести продуман до мельчайших деталей, комар, как говорится, носа не подточит, а в милиции сплошь да рядом тупицы. Выходит, ошибался. Скажите, как вам удалось догадаться обо всем?

— Вы действительно продумали алиби так, чтобы следствие не располагало по отношению к вам какими-либо уликами. В три часа дня уселись в кресло с книгой в руках, и ровно в пять минут четвертого поздоровались с Светланой Анатольевной Ландсберг, а чуть позже ответили на приветствие Спиридона Федоровича Усатенко. Сразу после этого ваше традиционное место занял восковый двойник, а вы спустились к реке. Убив Полину, спешно возвратились в «читалку» и, отодвинув кресло с куклой, тут же уселись у окна, успев еще раз продемонстрировать себя, живого, отставному генерал-полковнику. Этого свидетеля вы, Валерий Яковлевич, просто-напросто приберегали на всякий случай, на потом — зачем его называть, если вас и так наверняка уже видели несколько человек? Хотя бы та же Ландсберг… Возникает вопрос: почему вы держали Усатенко про запас? Ну, во-первых, всем известно, что во время чтения Диккенса Яворский ни на кого не отвлекается, а тут вдруг и поздоровался, а потом еще и сказал несколько слов. Расчет был верный: у следователя может возникнуть подозрение, что вы заранее постарались обеспечить себе алиби. Второй резон: если вдруг алиби окажется небесспорным, вы бросаете свой козырь — помилуйте, весь есть человек, который лицезрел меня собственными глазами… А насчет догадки…Догадка осенила меня благодаря…мухе. Да-да, разобраться в преступлении мне помогла самая обыкновенная муха, которая села вам, вернее, вашему восковому двойнику, на лоб, когда глаза у фигуры еще были открыты. Но, если честно, не эта деталь меня насторожила, а то, что муха полезла к вам, восковому, в нос, в ноздрю, когда глаза у вас уже были закрыты, вы, так сказать, дремали, это вот и смутило меня очень и очень крепко — подобную пытку, поверьте, ни один живой спящий человек не выдержит. Щекотно так, что мертвый проснется. Я вообще-то вырос в селе, а там мух полчища. По себе знаю, что не проснуться, если кто-то шевелится у тебя в ноздре, невозможно. Батя у меня был мастак похрапеть после обеда, и я всегда посмеивался, когда он себя судорожно хлопнет пальцем по носу, через секунду, правда, снова храпит. Да, Валерий Яковлевич, разгадать преступление мне помогла муха. Благодаря ей у меня зародилось подозрение, что вы каким-то образом решили провести следствие. Ваш план был безупречен, просто вы не учли, что иногда летом в комнату залетают мухи. А кое-кто стал свидетелем этого совсем незначительного действа, не придав, впрочем, ему никакого значения. А теперь позвольте полюбопытствовать: как, интересно, вы поступили с восковой фигурой? Расплавили?

— Нет, — вздохнул Яворский. — Она хранится в надежном месте. Теперь уж, конечно, покажу, где. Это за мной? — кивнул он на двух идущих к бересту милиционеров.

— Да, — вздохнул Губенко. — Вы не ошиблись.

Когда миллионера увели, Феликс пристально посмотрел на Виталия Яворского. Тот в полном молчании весьма достойно выдержал его взгляд.

— В принципе, теперь это уже не имеет никакого значения, можете вообще не отвечать на мой вопрос. И все же, вы оставили Мари в гордом одиночестве только для того, чтобы купить ей деликатесной икры и черешен?

— Если честно, после звонка Полины я поспешил к ней на встречу. По телефону она сообщила мне, что ситуация ужасна, что она в отчаянии. А потом, на берегу реки подробно рассказала о разговоре с отцом, папа, между прочим, точно передал его содержание. Полина очень сожалела, что сорвалась, — грубый тон, оскорбления. Она была уверена, что разрыв неизбежен. Не знала, что ей делать дальше. Но она не предполагала, что отец готовит ей смерть.

— А вы? — спросил Губенко.

— Я тоже не допускал такого исхода. Хотя какое-то нехорошее предчувствие меня и одолевало. Конечно, мы с Полиной очень и очень виноваты. Но она заплатила за свой грех слишком дорого. Дороже не бывает…

Феликс хотел было спросить молодого Яворского об его истинных отношениях с Мари Лакруа, но передумал. Как мужчина, он вполне понимал Виталия…

— Уже? Так быстро? — удивился Губенко вошедшему в кабинет приятелю.