Были и небыли. Книга 2. Господа офицеры - Борис Васильев

— А я верую в него больше, чем прежде. У меня большая семья, очень большая. Она будет молиться за вас каждый день, капитан Штоквич.

Лицо Китаевского сморщилось, плечи затряслись в бессильной попытке разрыдаться. И в уголках глаз вновь остро блеснули кристаллики соли: сухие слезы баязетской осады.

Выйдя от Китаевского и плотно закрыв дверь, комендант воровато оглянулся и, дрожа всем телом, старательно вылизал весь котелок жестким, как пергамент, покрытым язвами и трещинами языком. На стенках оставалась еще тонкая пленка влаги, и он ловил, всасывал, втягивал ее в себя.

В комнате Штоквича ждал Гедулянов. Он высох, рваная грязная форма висела на нем, как на вешалке, а в черной бороде впервые появилась седина.

— Тая умирает, — глухо сказал он.

Штоквич повесил на гвоздь фуражку, расслабил ремни, сел за стол.

— Умирает Тая, — без интонаций, словно про себя повторил Гедулянов.

— У нас нет воды.

— Она все равно не может ее пить. Даже то, что ей положено. Ее рвет. Мучительно, до судорог. Это же не вода, Штоквич, это какой-то… холодец из тухлятины.

— У меня в резерве — два ведра этого холодца, капитан. Для детей и раненых, если сегодня вылазка опять будет, неудачной.

— Будет! — Гедулянов зло сверкнул глазами. — Будет неудача, потому что мы ходим за водой точно по расписанию, которое прекрасно изучили турки. Вы слишком большой педант, Штоквич, для вас порядок дороже целесообразности.

— А вы предлагаете импровизацию?

— Я предлагаю провести вылазку днем, в пять часов.

— Самый зной, — вздохнул Штоквич.

— И в этот зной турки заваливаются спать. Я три дня наблюдал за ними: оставляют двух наблюдателей и уходят дрыхнуть в тень. Наблюдателей снимут пластуны, а от возможной атаки меня прикроют стрелки Проскуры.

— Вас прикроют?

— Да, меня: я сам возглавлю вылазку за водой, это мое первое условие.

— А второе?

— Второе? — Гедулянов помолчал. — Оно не второе, оно — главное: лишняя фляжка воды, которую вы не учтете.

— Но Таисия Ковалевская не может пить этот компот из падали.

— Я проберусь выше по течению, где свежая вода.

— Где полно курдов и нет возможности прикрыть вас огнем, — комендант подождал, ожидая возражений, но Гедулянов угрюмо молчал. — Вы любите Ковалевскую? Извините, я не могу иначе объяснить ваше безрассудство, капитан.

— Больше жизни, — хрипло сказал Гедулянов. — Больше своей жизни, Штоквич, чтобы не звучало так красиво.

— Понятно, — Штоквич устало потер заросшие щеки. — Я согласен, но у меня тоже есть условие. Вы пронесете две фляжки, которые я не учту. Вторую отдадите Китаевскому. Найдите Кванина, Гвоздина и юнкера: обсудим.

Дневная вылазка удалась. Разомлевших от зноя наблюдателей без шума, кинжалами сняли казаки, а когда турки опомнились, последние водоносы уже скрылись в траншее, что вела к отхожим местам цитадели. Однако Проскура навязал противнику перестрелку и вел ее, пока не вернулся Гедулянов. На нем был перепачканный глиной и кирпичной пылью госпитальный халат, которым он прикрыл от посторонних глаз две доверху наполненных фляги.

— Пей, — говорил он Тае. — Это чистая вода, я вверху брал.

Сделав несколько судорожных глотков, Тая пила теперь медленно, сдерживая себя. Бледное лицо ее чуть порозовело, и даже в потускневших глазах затеплился отблеск прежнего огонька. Глядя на нее, Гедулянов испытывал необыкновенное, доселе неведомое счастье. Оно настолько переполняло его, что он не мог сидеть спокойно, а все время теребил бороду, гладил лоб или потирал руки. И — улыбался в густую, совсем еще недавно черную бороду.

— Теперь я смогу поплакать, — сказала вдруг Тая. — Нам, женщинам, иногда очень нужно поплакать. Особенно — от счастья.

— От счастья?

Он почти не понимал, о чем она говорит: он только слушал ее голос. Слушал и улыбался.

— От огромного счастья, дорогой мой, родной, единственный мой Петр Игнатьевич. Теперь мы не расстанемся никогда, никогда в жизни не расстанемся, слышите? Только не подумайте, пожалуйста, что я навязываюсь, я просто буду жить рядом, нянчить ваших детей, ухаживать за вами…

— Тая, — он неуклюже опустился на колени, поймал ее руки, спрятал в ладонях свое косматое, грязное лицо. — Я никому не отдам тебя, Тая. Я не могу отдать тебя. У меня ничего нет, я — простой пехотный офицер, ты знаешь, но я… Я не могу без тебя.

— Господи, — со стоном прошептала Тая. — За что же мне такое счастье? За что, господи?..

В тот день они не знали, что до освобождения оставалось всего четверо суток. Из всех посланцев Штоквича до своих добрался один Тер-Погосов. Об осаде Баязета узнали быстро, но измотанные маршами войска Тергукасова нуждались в отдыхе и пополнении. Генерал бросил к Баязету конницу Кельбалы-хана, но она не смогла преодолеть турецкий заслон. Лишь 26 июня Тергукасов выступил со всеми силами.

28-го числа после восьмичасового боя противник был разгромлен наголову. Заслышав стрельбу, Штоквич приказал открыть ворота. Их разбаррикадировали, распахнули, очистили площадку и выкатили орудие. Пока поручик Томашевский громил со второго этажа турецкие цепи, его старший фейерверкер Яков Егоров картечью расстреливал отступающих в панике черкесов Шамиля; курды бежали в горы после первых же залпов.

Когда Тергукасов вошел в распахнутые ворота крепости, в первом дворе его встретил выстроенный гарнизон. Возле знамени 2-го батальона 74-го пехотного Ставропольского полка стоял капитан Гедулянов, поддерживая сестру милосердия Таисию Ковалевскую. Генерал принял рапорт Штоквича, до земли поклонился защитникам и обнял коменданта.

— Поспеши с представлением. И никого не позабудь. Никого, слышишь?

Вечером того же дня капитан Штоквич писал последний приказ № 23 от 28 июня 1877 года. Не надеясь на память, он все время рылся в приказах и донесениях, стараясь вспомнить каждый из страшных дней осады. Приказ получался длинным, а все казалось, что он перечислил не всех, кто достоин награды. И потому это был единственный из приказов коменданта, рыхлый по стилю, нескладный по содержанию и непривычно многословный.

«…а в особенности я должен поблагодарить за неусыпную бдительность, труды и распорядительность заведующего 2-м батальоном 74-го пехотного Ставропольского полка капитана Гедулянова…

…казачьих командиров войскового старшину Кванина и сотника Гвоздина…

…сестру милосердия Таисию Ковалевскую…

…командира 4-го взвода 4-й батареи 19-й артиллерийской бригады поручика Томашевского…

…командира роты Ставропольского полка поручика Чекаидзе…

…младшего врача 74-го пехотного Ставропольского полка Китаевского…

…юнкера Леонида Проскуру…

…старшего фейерверкера Якова Егорова…

…состоявшего при мне переводчиком Таги-бек Баграмбекова…

…а также всех нижних чинов пехотных и казачьих частей…»

Написав приказ, капитан еще раз внимательно сверил его с документами, опасаясь, не упустил ли кого, и только после этого подписал.

И лишь одной фамилии не было в этом приказе-перечне — перечне, который шел на представление к наградам, — фамилии самого коменданта цитадели капитана Федора Эдуардовича Штоквича.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В последних числах июля небольшой особняк на одной из тихих улиц Бухареста внезапно ожил, засветился окнами, заскрипел заржавевшими петлями. Хозяин его еще в январе уехал в Париж, заломив за аренду совершенно сумасшедшие деньги. Однако к означенному времени нашлась-таки мошна, выдержавшая запрошенное без торговли.

Поначалу Варя наотрез отказалась переезжать. В Кишиневе ее двойственное, а точнее, даже двусмысленное положение было еще терпимым: рядом находился Федор.

Роман Трифонович вел себя безукоризненно, был внимателен, ненавязчив и ни на чем никогда не настаивал. До ее отказа ехать с ним в Бухарест.

— Колеса мои заскрипели что-то, — вздохнул он. — Поглядеть надо, где застопорилось: то ли подмазать, то ли из грязи вытолкнуть, то ли подпрячь кого. Это на месте только решить можно, а потому не обойтись мне без вас, Варвара Ивановна.

Если бы он уверял, что дня не может прожить один, если бы умолял для себя, Варя не согласилась бы. Но он беспокоился о деле, просил помочь, нуждался в ней, и Варя, поколебавшись, дала согласие. И через неделю засветился огнями заброшенный особняк румынского богатея.

Вскорости по прибытии в Бухарест Хомяков навестил Варю в отведенной ей половине, был угрюм и озабочен.

— Варвара Ивановна, нижайшая и обязательная просьба: будьте хозяйкой ужина. Ожидаю гостей мне весьма нужных, которых принять надобно со всей любезностью.