Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. - Николай Погодин

На столе вкусно дышали пирожки. Чешская люстра излучала мерцающий свет. В его мерцании Ирочке казалось, что Иван Егорович уже полюбил Ростика и что Нина Петровна совсем разомлела от общения с такими замечательными людьми, как Елена Васильевна и ее красавец сын.

Ростик передвинул стул и оказался рядом с Ирочкой, Елена Васильевна разливала кофе и угощала гостей домашним тортом, приготовленным по ее собственному рецепту. Радушно раскладывая по тарелкам цветные куски мудреного теста, Елена Васильевна с комическим ужасом сказала Ивану Егоровичу, что теперь он погиб… Он один выпил бутылку крепчайшего рому, привезенного сыном из–за границы в прошлом году.

Нина Петровна ужаснулась.

— Что ж ты думал, такой дорогой напиток для тебя берегли? — сердито сказала она мужу.

Иван Егорович тихонько посмеивался про себя. Ром был высшего качества и доставил ему истинное удовольствие. Иван Егорович помалкивал, но теперь уже не от презрения к Ростику, а просто потому, что опьянел и боялся сказать что–нибудь лишнее. В голову сама собой лезла озорная чепуха. Ему хотелось, например, сказать «мадаме», что она еще ничего себе и вполне может пользоваться успехом…

Ростик решил, что атмосфера искренности уже создана и настала пора раскрыть душу. Склонясь к плечу Ирочки, он прошептал:

— Скажите, Иринушка, вы счастливы?

Ирочка вздрогнула. Неважно было, что он спросил.

Ирочку покорила искренность его голоса. Прекрасное лицо Ростика было так близко, что до него хотелось осторожно дотронуться.

Не дожидаясь ответа, Ростик стал говорить Ирочке, что он глубоко несчастен.

— Вам это может показаться смешным, — говорил он. — Физически я сильный человек, спортсмен. Мне как будто не к лицу такие слова. Но поверьте, я говорю правду. Что такое человек, лишенный счастья? Все это, — он обвел рукой вокруг себя, — мертво без личного счастья.

— А как вы понимаете личное счастье? — робко спросила Ирочка.

Она искренне ждала от него откровения и верила, что он может открыть ей все тайны, мучившие ее. А у него для таких случаев была давно приготовлена дежурная, пустая фраза:

— Любовь двух сердец.

Но для Ирочки и эта пустая фраза прозвучала великой правдой жизни, ибо всей силой своего взбудораженного сердца Ирочка сейчас готова была верить, преклоняться, любить. Наконец–то явился герой ее романа, каким она его всегда воображала…

Теперь можно было переходить к танцам.

Ростик подошел к заметно разомлевшему Ивану Егоровичу и с почтительной улыбкой, весело и в то же время учтиво спросил:

— Вы не танцуете?

Иван Егорович понял, что с ним шутят, и серьезно ответил:

— Танцую. «Казачка».

Такого танца Ростик не знал. Ирочка повисла на дяде и впервые за весь вечер расхохоталась. Ростик поставил пластинку, протянул Ирочке руку, и они прошли в другую комнату. Ирочке никогда не приходилось танцевать с настоящими мастерами, и ко всяческим стилям она относилась иронически. Но когда Ростик мягко и до изумления неслышно обнял ее и повел каким–то вкрадчивым, лисьим шагом, Ирочка с удовольствием покорилась ему. Он был вполне корректен и не допускал ничего такого, что позволяют себе танцующие мальчишки. С Ирочкой как бы прогуливался мужчина, полный чувства собственного достоинства, изящный, сильный. Он тихо говорил ей, делая паузы, когда этого требовал ритм танца:

— Я и мама живем скромно и тихо. — Пауза. — Мы очень дружны с мамой. — Пауза. — Она у меня молодая и красивая, правда?

— Правда, — ответила Ирочка, с радостью глядя на своего кавалера.

— Я часто бываю за границей. — Пауза. — Могу привезти вам что–нибудь. Пудру, например. — Пауза. — Эти поездки даются нелегко, но это моя работа. — Пауза. — Будем дружить? Хотите?

— Хочу! — радостно ответила Ирочка.

— Я очень люблю искусство. — Пауза. — Большой театр — мой второй дом. — Пауза. — Хотите, на той неделе пойдем в Большой театр?

— Очень хочу!

— Танцует Майя Плисецкая.

Пластинка кончилась. Ростик подошел к радиоле, склонился над ее приборами и повернул к Ирочке свое лицо.

— Будем продолжать? Хотите?

— Очень хочу, — покорно и радостно ответила Ирочка.

Глава двадцать вторая

На другой день. Володька

Впервые в жизни Володька не спал всю ночь. Ворочаясь до рассвета на своей койке, он мучительно думал об Ирочке, о дяде Деме и снова об Ирочке.

Придя раньше всех на работу, — а они уже перекочевали с Арбата в Замоскворечье, — Володька сам пошел навстречу бригадиру.

— Дядя Дема, — виновато и дружески сказал Володька, — что хочешь, то и делай. Я виноват. Характер!.. Дурость мозги замутила. Что хочешь, то и делай.

Дядя Дема обрадовался. Он вовсе не хотел ссориться с мастером, тем более серьезно, без надежды на примирение. Но радости своей он ничем не выдал. Пусть Володька Левадов — мастер, пусть у него высокий разряд, все равно он нижестоящий. Азбуку «нижестоящих» и «вышестоящих» бригадир знал превосходно и решил ответить Володьке со всем величием, на какое был способен.

Он засунул руки в карманы, выставил ногу вперед, чуть запрокинул голову. Все это он сделал в одно мгновение, согласно нехитрым правилам вышеназванной азбуки.

— Собирался я дело подымать, — величественно сказал дядя Дема, — мог бы утопить тебя запросто, но не хочу. Мне плевать, извинился, не извинился. Молодость твою жалею. Но ты помни… Помни, — повторил дядя Дема, пронзив собеседника грозным взглядом.

У Володьки заклокотала кровь. На угрозы дяди Демы он не обратил внимания, но тон бригадира возмутил его. Если бы не раздумья сегодняшней ночи, неизвестно, как бы он повел себя сейчас. Вспомнив об этих раздумьях и сразу успокоившись, Володька подумал: «Дему не переделаешь. Как был гадом, так и остался. Лишь бы самому не сделаться таким». Этой был тот вывод, к которому он пришел сегодня ночью.

Дядя Дема торжествовал. Володька отошел от него притихший и, значит, побежденный. Тут же началась сутолока первого рабочего дня на новом объекте. Надо было быстро наметить то, что именовалось у них «фронтом работ». И Володька снова пел свои песни, совсем как в то знаменательное утро, когда он впервые увидел Ирочку сквозь листву цветов на подоконнике.

Володька побывал под крышей. Дом был «тяжелый». Казалось, что его облицовка впитала в себя всю ту грязь, которая носится в городском воздухе и впечатывается ветрами в стены домов. Девушки также перешли на этот объект. Им отвели подъезды и нижние этажи. У дяди Демы было хорошее настроение. Он уверенно и легко наметил «фронт работ», никто не сомневался, что инженер из треста утвердит его наметки. Дядя Дема научился на войне искусству маленькой «взводной стратегии». Бригада уважала его за то, что он не мотал людей с места на место и твердо соблюдал нормы зарплаты.

Кстати, зарплату должны были привезти сегодня в обеденный перерыв. Никто не знал, откуда взялась у Володьки такая лихость; он давно уже не пел песен, а сегодня не закрывал рта. Дело было в том, что сегодняшней бессонной ночью Володька принял твердое решение не давать дяде Деме денег из получки. Дядя Дема никак не предполагал, что его режим артельщины и семейственности доживал последний день.

Володька на время работы снимал свои ручные часы, чтобы их не испортил песок. В сутолоке рабочего дня он не заметил, как подошел обеденный час. Внизу уже стоял автомобиль с кассиром. Тут же Володька открыл, что Ирочка сегодня на работу не вышла. Очень хорошо! Пусть потом удивится тому, что он за это время наворочал. Надо было торопиться. Володька свистнул. Его спустили на панель. Он подошел к Римме, незаметно взял ее за кисть руки и шепнул:

Отойди со мной. Слово скажу.

Римма подумала, что речь пойдет об Ире Полынковой, и без всякого интереса пошла за ним. Ее поразили глаза Володьки — хитрые, веселые, сияющие.

— Что с тобой? — грубовато спросила она.

— Ничего.

— Сияешь.

Торопливо, как о самом обычном деле, Володька заговорил:

— Ты вот что… Скажи девчатам. И сама тоже. Не отдавайте бригадиру ни копья. Хватит!

Римма в смятении молчала, не зная, верить или не верить его словам.

— Договорились? — быстро спросил Володька, уже убегая. Видимо, он не сомневался, что Римма его поддержит.

— Договорились! — с готовностью ответила Римма.

«Как хорошо!» Такова была ее первая мысль. Володька ей очень понравился сегодня, просто по–женски понравился. Ей хотелось что–то сказать ему от всей души, а он убежал.

Римма задумалась. «Хватит!» Дядя Дема очень долго заслонял ей жизнь, озлоблял ее против жизни, а как все просто вышло! Одно слово «хватит» — и ничего нет! «Значит, правда, — думала Римма, — что хорошее и плохое в жизни зависит от нас самих». Неужели она, как будто сознательный и грамотный человек, позорно считала, что они не в силах справиться с «режимом» дяди Демы? Видимо, заблуждалась. Володька сказал одно слово — и дядя Дема полетел вверх тормашками.