Арестант пятой камеры - Кларов Юрий

Но продавец, если не хочет остаться в убытке, должен быть любезен с покупателями, предельно любезен… Неудачи в Харбине многому научили адмирала. Без поддержки японцев, французов, американцев и чехов провал неминуем. На одних англичан ориентироваться нельзя…

Колчак рассматривал иностранцев как средство очистить Россию от большевиков. А союзники, в свою очередь, отводили честолюбивому адмиралу скромную роль белой пешки в разыгрываемой ими партии. Пешке предстояло превратиться в ферзя. Но и после этого чудесного превращения ее по-прежнему должны были передвигать те же руки…

На следующий день после приезда во Владивосток Колчак наносит визит временно обосновавшемуся в городе чешскому генералу Гайде, еще одной пешке в предстоящей партии…

«Брат-генерал», длинноголовый и длинноносый блондин с золотыми зубами («Уж не из русского ли золота?»), встречает его доброжелательно и с некоторой долей почтительности. Это объясняется теми сведениями, которые он успел получить за время пребывания во Владивостоке. Кто знает, может быть, красавцу адмиралу придется в недалеком будущем возглавить русскую Вандею? А если это случится, то почему бы ему, Гайде, не попытаться стать его правой рукой?

И снедаемый честолюбием двадцатисемилетний Гайда, еще недавно фармацевт-косметолог, а ныне «народный герой и освободитель Сибири», блестя зубами («Определенно из русского золота!»), обстоятельно докладывает Колчаку сложившуюся в Сибири ситуацию. Вся Сибирская магистраль очищена от большевиков. Над Омском развеваются два братских знамени: трехцветное России и красно-белое доблестных «войяков».

Развязный, с дурными манерами парвеню вызывает у адмирала то же чувство брезгливости, что и харбинские атаманы. Но когда тонущего вытаскивают на берег, он не присматривается, достаточно ли чисты руки У его спасителя. А контрреволюция тонет. И если богу Угодно, чтобы в ее спасении, помимо порядочных людей, приняли участие и подобные типы, то он, видимо, не будет возражать и против того, чтобы после победы над большевиками их отправили туда, откуда они появились.

- Как вы расцениваете возможности Директории, генерал?

Гайда разводит руками. Руки у него маленькие, женские, с холеной кожей. Они совершенно не соответствуют долговязой фигуре «народного героя».

- Скромно, весьма скромно… - говорит Гайда, и Колчак впервые замечает чешский акцент. - Но… это совершенно нежизненное образование при определенных условиях может стать жизненным…

- Что вы имеете в виду?

- Военную диктатуру.

- Чешский генерал во главе России? - усмехнулся Колчак.

- Нет, русский. И не обязательно генерал…

Чех явно намекал. Но осторожно, слишком осторожно…

Собственно, то, о чем говорил этот парвеню, не было для адмирала откровением. Впервые с ним о диктатуре говорил не кто иной, как начальник морского генерального штаба Англии генерал Холл, с которым Колчак встретился по пути в Америку в Лондоне в 1917 году.

«Что же делать, революция и война - вещи несовместимые, - сказал тогда Холл, - но я верю, что Россия переживет этот кризис. Вас может спасти только военная диктатура…»

Позднее этот вопрос обсуждался в русских посольствах в Японии и в Китае. Нечто похожее на мысли генерала высказывал ему и японский полковник Хизахиде, настоящий самурай, имевший почетную привилегию носить родовой герб у ворота кимоно.

Так же как и Колчак, Хизахиде считал, что революция в России - следствие ослабления государственного аппарата. «Государственный деятель должен быть военным по духу и направлению, - говорил он. - Что такое демократия? Это развращенная народная масса, желающая власти. Власть не может принадлежать массам. Известно, что решение двух людей всегда хуже одного, трех - хуже двух и так далее. Наконец, уже двадцать-тридцать человек не могут вынести никаких решений, кроме глупости».

Колчак улыбнулся и спросил:

- Сколько членов в Директории?

- Пятеро, - недоуменно ответил Гайда,

- Да, для борьбы с большевиками это, пожалуй, многовато…

В конце разговора Гайда спросил:

- Что бы вы предприняли, если бы вам предложили стать диктатором?

- Прежде всего подумал бы, - ответил Колчак.

Но адмирал лгал: свое решение он принял давно, в 1917 году, когда окончательно убедился, что Временное правительство ни на что не способно. А Директория, судя по всему, если и не сейчас, то несколько позже будет теми воротами, через которые большевики вновь вернутся в Сибирь. Пока это не произошло, Директорию должна заменить твердая, бескомпромиссная власть. И его обязанность - сделать все, чтобы это произошло как можно скорей. Адмирал Колчак - спаситель монархии, дворянства и порядка. Адмирал Колчак - во главе России. От одной мысли кружилась голова и вырастали невидимые крылья. Мог ли он об этом когда-либо мечтать? Стопятидесятимиллионная Россия, повинующаяся мановению руки сурового, но благородного властителя… Однако Гайда был только посредником, а посреднику слишком много знать не полагается. Кроме того, адмирал совсем не хотел афишировать свою заинтересованность. Пришло наконец его время, но его должны упросить взять власть…

После беседы с Гайдой Колчак встречается с приехавшим во Владивосток председателем «совета министров» «Всероссийского Временного правительства» Вологодским, с генералом Ноксом и полковником Уордом, а затем покидает оккупированный союзниками город. Но путь его лежит уже не в Севастополь, а в Омск, где ему должны предложить пост военного и морского министра.

- Это, как говорят русские, для почина, - объясняет недурно освоивший русский язык генерал Нокс, весьма довольный своим приобретением (для Англии, конечно, адмирал оказался бы несколько мелковат, но в России сойдет. Судя по Корнилову, русские не избалованы..,).

Поездка занимает 17 дней, но скучать ему не приходится: генерал Нокс - ненавязчивый спутник и очаровательный собеседник. Это настоящий англичанин: он привык везде чувствовать себя как дома, особенно в России…

Глава британской военной миссии - друг русского народа, а следовательно, сторонник военной диктатуры. Уже после провала корниловского заговора он доверительно говорил полковнику Робинсу: «Быть может, эта попытка была преждевременна, но я не заинтересован в правительстве Керенского. Оно слишком слабо; необходима военная диктатура, необходимы казаки. Этот народ нуждается в кнуте! Диктатура-это как раз то, что нужно». Теперь Нокс держал столь необходимый России кнут в своих руках и вез его в Омск…

Как Колчак смог убедиться, мысли генерала в главном совпадали с его… Впрочем, в пути они меньше всего говорили о политике. Джентльмены о политике не говорят, они политику делают.

В Омск адмирал прибыл в качестве частного лица. Об этом свидетельствовало все, в том числе и партикулярная одежда. Но посетившие его в вагоне представители Добровольческой армии Антона Ивановича Деникина - генералы Лебедев, Сахаров и Романовский - ничуть не скрывали, что рассматривают Колчака не только как одного из трехсот адмиралов несуществующего флота… И за завтраком картинно-красивый Романовский, подняв рюмку («После 17-го я избегаю всего красного, в том числе и вина»), многозначительно сказал: «За будущее России и Александра Васильевича Колчака, господа!»

Генералы молча выпили. «Кажется, в России говорят, что молчание - знак согласия», - подумал Нокс.

Это было в Омске, осенью 1918 года. Тогда там столкнулись три силы: эсеровская Директория, выдвинутый англичанами с согласия других союзников адмирал Колчак и ушедшие в подполье большевики. Директория просуществовала несколько десятков дней, диктатура Колчака - год…

Тогда осенью 1918 года вновь скрестились пути двух русских офицеров, познакомившихся в Порт-Артуре, Один из них служил теперь пролетариату России, другой - своему честолюбию, белому движению и интервентам. Одному предстояла победа - другому поражение, арест и эта комната, где он держит ответ перед Россией…

К окнам комнаты, где шел допрос, подступили ранние, зимние сумерки, и лица сидящих за столом потеряли четкость очертаний, стали расплывчатыми, плоскими и серыми. Электростанция, для которой не успели завезти топлива, не работала. Попов приказал секретарю распорядиться насчет керосиновых ламп. Лампы принес рабочий из боевой дружины. Бесшумно расставил их, вышел. Одна из ламп коптила. Колчак остановился на полуслове, аккуратно подкрутив фитиль, уменьшил пламя. На безымянном пальце «верховного правителя» тускло блеснуло золотое обручальное кольцо.

- Так будет лучше, - сказал Колчак. Ему никто не ответил.

Стрижак-Васильев, скрипнув стулом, вытянул занемевшие ноги. Рана напоминала о себе тупой, тягучей болью. «Русский патриот», - иронически подумал он, наблюдая, как подследственный тщательно вытирает носовым платком запачканные в керосине пальцы.