Гром победы раздавайся! - Николай Андреев

Даже Минаев поверил, что победа в этой войне стала намного ближе.

— Приготовиться к обороне. Скоро тут станет жарко. Турки не могли не вызвать подкрепления. Быстро. Быстро. Кому сказал?! — Минаев орал на подчиненных во всю глотку. До него уже доносились отдаленные звуки боев за соседние батареи и разрывов снарядов.

Настоящее сражение только-только начиналось…

Аксенов первым ступил на азиатскую землю. Здесь даже сам воздух отличается от столичного или крымского. Но почему-то чувства, будоражившие подпоручика, были те же, что и в Петрограде. Живо в памяти всплыли картины баррикад, лезущих на них восставших, треск пулеметов, разрывы гранат, винтовочные залпы…

Батарея располагалась не так уж далеко, но Василий Михайлович боялся того, что батарею все-таки занять еще не удалось. На берегу было уж слишком тихо, оттуда доносились только приглушенные ветром голоса, и было не разобрать, на каком языке кричали.

Плечо приятно оттягивал пистолет-пулемет, запасными магазинами к которому был туго набит мешок, висевший на плечах подпоручика. Примерно так же были вооружены и унтера его батальона. У солдат же были обычные трехлинейки, манлихеры и арисаки. С собой кроме орудия взяли только патроны и саперные лопатки.

— Взводам Михайлова и Грицко остаться для разгрузки. Пришлите кого-нибудь, когда начнут выгружать пушки. Остальные — за мной, быстро, быстро!

Аксенов не оглядывался, на бегу готовя пистолет-пулемет к бою. Мало ли, вдруг пригодится. Слишком уж все было легко. Вдруг эти самые «оперативные группы» не смогли взять батарею, и теперь они идут в ловушку? Но если так, то Минаев первым встретит опасность! Честь офицера не позволяла ему бросить вперед кого-то из подчиненных, под вражеские пули. Хотя многие друзья Сергея и погибли, руководствуясь этими идеалами. Но зато жалеть им было нечего, умирая за Родину, со словами «За Веру, Царя и Отечество» на устах…

Крутой берег, заброшенные траншеи и укрепления, куски ржавой колючей проволоки, в которой зияли широкие проходы: никто не следил за босфорскими оборонительными сооружениями…

Впереди показались какие-то силуэты, засевшие на гребне холма. Аксенов вскинул пистолет-пулемет, готовясь в любой момент пустить его в дело.

— Господа, где же вас черти носят? — Этот голос вряд ли мог принадлежать осману. — Мы все ждали, ждали, а потом решили, что тянуть уже нельзя, да и взяли эту проклятую позицию. Быстрее, быстрее! Скоро тут начнется такое, что всем хватит!

Человек встал во весь рост, вытянув вперед пустые руки. Жаль, что его лицо было скрыто ночною темнотой, иначе бы Аксенов увидел облегчение на нем. Да, десант здесь очень и очень сильно ждали…

Всех офицеров и унтеров собрали перед самым отплытием в здании севастопольского Собрания. То же самое происходило и в Одессе. Люди должны были понимать, как действовать в первые часы после высадки.

— Вашей главной целью будет закрепиться на позициях и ждать подхода войск второго эшелона. Всего против нас будут действовать две дивизии противника, которым понадобится около десяти часов, чтобы прибыть к позициям Верхнего Босфора. Несколько северных батарей уже должны быть заняты к тому моменту. Одновременно с нами будут действовать оперативные группы, в чьи задачи входит штурм со стороны материка турецких укреплений. Так что высадка должна пройти гладко. Около суток вам предстоит отбивать атаки противника, затем на берегу должно скопиться достаточно сил для наступления на Царьград и защиты азиатской стороны Босфора.

— А как же «Гебен»? — спросил какой-то поручик. Похоже, он был наслышан о кошмаре всего Черноморского флота. — Разве он не сможет с легкостью обстрелять наши позиции и отогнать прочь от пролива все силы? Ведь в прошлый раз весь флот…

— В этот раз… — Колчак поднялся во весь рост. — В этот раз уйти ему не удастся. Немцы потом будут с содроганием вспоминать тот бой, что мы дадим их доселе непобедимому дредноуту.

В этом голосе слышалось столько льда и металла, что собравшиеся поняли: командующий Черноморским флотом на самом деле убежден в невероятно горячем приеме, который устроят русские корабли «Гебену»…

ГЛАВА 15

Брезжил рассвет. Здесь, в считаных километрах от побережья Балтийского моря, было невероятно тихо. Солдаты нервно курили махорку в окопах, хмуро поглядывая на далекие-далекие, утопавшие в тумане позиции германца. Люди в основном помалкивали, лишь изредка перебрасываясь парой-тройкой ничего не значащих фраз. Ждали…

И вот, когда покрывало тумана над вражескими позициями стало истончаться, ожидание подошло к концу. Тишину разогнал рев моторов. Солдаты, повинуясь единому порыву, задирали головы вверх, глядя на ровный строй величественных «Муромцев», летящих высоко над землей по направлению к немецким позициям.

— Товсь! — разнеслись команды унтеров по окопам. Скоро должно было начаться.

Послышались молитвы, мат сквозь зубы — или просто шутки с прибаутками. Люди готовились к атаке как могли. Ведь многим из них, может быть, предстояло прожить свой последний день. А многим так хотелось жить…

«Муромцы», казавшиеся на таком расстоянии шершнями, немного снизились. Раздались отдаленные щелчки — это немцы пытались сбить наши аэропланы. Но что щелок может сделать шершню, так и норовящему вас ужалить? А эти шершни были что надо…

Из нескольких «Муромцев» что-то посыпалось на вражеские позиции.

— Чагой-то? Не бонбы, те б гудели, — глубокомысленно изрек один из солдат-георгиевцев.

Еще несколько «шершней» полетело дальше, ко второй линии обороны германцев. И тут же — полыхнуло зарево. Над вражескими окопами взметнулось яркое-яркое, как солнце в жаркий, безоблачный летний полдень, пламя. Огненные языки будто бы слизнули все вокруг. Горизонт заволокло огнем — так, во всяком случае, показалось нашим солдатам. Стали креститься — а пламя все не унималось. А кто-то из солдат внезапно улыбнулся:

— Ну-тка попляшут ерманцы, — щербато ухмыльнулся архангелогородец, окавший и долго-долго тянувший слова. — Отольются им наши слезки, братва, ох, отольются!

А пламя все горело и горело, не желая потухать, только, казалось, становилось все ярче и яростней. Началась канонада, наши начали пригибаться, юркнули в траншеи, закрыли головы руками — но ничего не происходило. Снаряды не падали, комья земли не сыпались на головы, осколки не норовили продырявить грудь или живот. Просто звуки от рвущихся на германских позициях снарядов слишком уж сильно походили на артиллерийский обстрел. Эта канонада все продолжалась, не желая смолкать, и к ней присоединилась новая, отдаленная — вторая линия обороны германцев тоже оказалась объята этим адским пламенем.

«Муромцы» повернули обратно, истратив весь запас напалма на германские позиции. Пилоты, летя в считаных десятках метров над землей, с содроганием смотрели на дело своих рук: вблизи зрелище было по-настоящему ужасным. Огонь не желал тухнуть, пока не сгорало все, что только могло гореть. Траншеи, доты, бункеры, пулеметные гнезда, орудийные батареи — все было скрыто за плотной завесой огня. Рвались огнеприпасы: словно дьявольский оркестр играл на ударных гимн войне, уничтожению и смерти. Но самым страшным было осознание, что человек создал такое оружие, перед которым даже смертоносный газ казался орудием миротворцев и пацифистов.

Человеческие крики, в первые минуты заполнившие все вокруг, уже стихли. Пилоты видели, как на позициях, которые не затронул напалм, суетились германские солдаты, более похожие с такого расстояния на муравьев, чей муравейник потревожил лесной пожар. Люди бежали прочь из окопов, бросая все, что сковывало движения и мешало бегству. Но даже пилоты не видели того, что видели немногочисленные выжившие после разбрасывания напалма германцы. Едва это вещество, напоминавшее смолу или даже нефть, попало на человека, как тот вспыхивал, превращаясь в обугленный труп в считаные мгновенья. И если даже пытались оттереть напалм, то становилось только хуже, огонь лишь яростней пожирал плоть. А когда хоть немного попадало в вентиляционные кубы или в прорези бункеров — меньше чем через минуту на земле становилось одной братской могилой больше. Поэтому было немудрено, что скованные ужасом немецкие солдаты бросали все, устремляясь в тыл, как можно дальше от безжалостного пламени. Немногие из офицеров пытались их остановить, сами объятые ужасом, глухие к крикам, раздававшимся отовсюду…

Огонь и страх проторили широкую дорогу сквозь позиции, брошенные германцами. Правда, сквозь места, охваченные пламенем, идти было нельзя: туда бы просто никто не сунулся. Но вот рядышком можно было пройти — и прошли. Конные сотни на рысях ринулись вперед, к брошенным окопам, чтобы пройти дальше, догнать убегающих германцев, отомстить, отплатить за те месяцы бесконечного сидения в мерзлых окопах под градом артиллерийских снарядов. Кавалеристы спешивались перед проволочными заграждениями, перерезали их загодя взятыми ножницами для резки колючей проволоки — и начиналось…