Девочка с персиками - Владимир Яременко-Толстой

Так говорила мне моя интуиция. И я был уверен, что она меня не обманывает. По опыту я знал, что если что-нибудь кажется, то так оно на самом деле и есть. Или будет. Ничего и никому не кажется просто так.

В этом я был абсолютно уверен.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Прогулка по Вене. Ночь вторая. Водка "Абсолют".

Гадаски хотел прошвырнуться по Вене. До начала второй ночи оставалось довольно много времени. Мы пошли на Марияхильферштрассе.

Проходя мимо церкви, перед которой в преддверии Рождества уже расположились деревянные будки с пуншем, я обратил его внимание на место.

– В этой церкви Марии Помощницы, по имени которой названа улица, в подвале есть бесплатная столовая для бомжей. Ее нашел Будилов. Ему кто-то дал наводку, поскольку он здесь на площади играл на гармони.

Он каждый день ходил сюда обедать, звал и меня, утверждая, что очень вкусно, но я так и не решился туда сходить.

– Эй! Кого я вижу! – услышал я голос Пауля Бреттшу.

Пауль был как обычно под градусом. Он стоял возле высокого столика для пьющих пунш в окружении своих друзей-подонков – югослава

Марио и еще двух каких-то обторчанных обсосов.

– Как дела в Бургтеатре? Вас видели по телевизору. Как Клавдия

Хам-Хам? – Пауль издал чавкающие звуки и сделал непристойный жест, красноречиво символизирующий орально-половой акт. – Вы там ее уже все натянули?

Подонки гадко загыкали.

– Пока что она нас натягивает, – грустно сказал я. – Запретила нам несколько перформансов. Вообще – это пиздец какой-то, с ней абсолютно невозможно работать, она ебанутая!

– Но вам заплатили?

– Да, заплатили.

– Ну, так какие тогда проблемы? Давай, угости нас пуншем! Слушай, ты должен проставиться, ведь это я тебя с ней свел!

– Хорошо. Сейчас куплю всем но стакану.

– Эй, мистер Гадаски! – завопил Пауль, хлопая по плечу Тима. -

Хау ар ю? Что нового в Лондоне?

С Гадаски Пауль познакомился в Лондоне, когда приезжал для сбора фильмов молодых британских режиссеров, которые затем показывал в

Вене на мероприятии, где я познакомился с Клавдией. Вернее, их познакомил я. Мы встретились, чтобы пойти на вернисаж немецкого галериста Майера в респектабельном районе Майфэр. Вернее, мы изначально собирались в другую галерею, но туда не пустили Пауля, поскольку там был дресс-код, и пускали не всех, а только тех, кто одет прилично. Пауль был одет в поебаные джинсы и рваную куртку, поэтому его не пустили.

Мы с Гадаски решили его не бросать и, наспех выпив по пару бокалов шампанского, забрали ждущего на улице Пауля и двинулись дальше, в надежде найти еще какой-нибудь вернисаж, куда нас пустят.

И буквально через пару сотен метров мы наткнулись на галерею, в которой в клубах сигаретного дыма клубился народ. Причем нард был странный – одни были одеты прилично, другие в поебаные джинсы и рваные куртки. Так примерно на фити-фифти.

Это была галерея Майера. Нас туда пропустили. На стенах висели черно-белые фотографии уличных люков и парковых решеток – типичные претенциозные выебоны начинающих фотографов. Почему все новички принимаются фотографировать люки, решетки и кирпичи? Потому что больше ничто не приходит в голову.

Мы взяли по стакану вина и тут на нас наехала камера Би-Би-Си.

Какой-то мелкий уебок в рэперских штанах и кепке "Пармалат", надетой козырьком на затылок, сунул нам под нос поролоновый член микрофона.

– Что вы можете сказать об этих работах?

– Фантастика, – сказал Гадаски. – Мне очень нравится. Я даже подумываю над тем, чтобы купить одну или две, только еще не выбрал, какие.

Я понял, что он гонит понты. Гадаски любил выпендреться.

– А что скажете вы? – уебок, уже потеряв интерес к Гадаски, перебросился на меня.

– Я даже не знаю, чьи это фотографии, – признался я. – Мы просто шли мимо и увидели, что здесь наливают. Зашли, чтобы на шару выпить.

Ведь современное искусство вторично по отношению к фуршету. Разве на так?

Мой ответ уебку явно понравился, он громко заржал и скорчил рожу в камеру.

– Это фотографии вон той девушки, – он кивнул в сторону высокой бабенки в высоких сапогах на высокой платформе. – Она подруга гитариста группы "Uriah Heep".

Он сделал экивок в другую сторону на окруженного толпой чувака.

– Теперь все понятно, – кивнул головой я. – Приятно, когда на художницу приятно посмотреть. Пока, мы идем смотреть на художницу!

Камера отъехала дальше. Я оглянулся в поисках Гадаски, но он куда-то слился. Мы с Паулем еще наебнули вина. Мы нашли его через какое-то время в дальнем углу уютно устроившимся на диванчике, что-то втирающим двум похожим друг на друга бабам. Женщины посмеивались. Одна была еще совсем молоденькая, а другая явно ее мамой. Это были дочь и жена Майера. Две холеные аппетитные пизденки.

Гадаски прямо весь истекал слюной, не зная, на кого же ему нацелить свой хуй, поскольку ему явно нравилась и та и другая.

– Ар ю ситерс? – плотоядно спросил он, пытаясь обнять их обеих.

– Какой негодяй, – польщено сказала мать, выворачиваясь из объятий Гадаски и уводя с собой дочь. – Сори, нам надо заниматься гостями!

Югослав Марио учился в Академии и был гомом. Они с Паулем вместе снимали квартиру. У Пауля была подруга – хорошенькая чешская девушка

Анна, но, похоже, иногда он все же поябывал Марио, поскольку Анна не давала ему, когда он был слишком пьян, а значит, довольно часто. В

Академии училось пару десятков югославской золотой молодежи, которая кучковалась вокруг Марио. Это были дети состоятельных родителей, им не надо было зарабатывать деньги на жизнь, а только тратить. Весьма гнилая, ущербная публика. Многие из них под влиянием Марио становились гомами, потому что Марио внушал им, что это модно и что без этого карьеры в искусстве не сделать. Отчасти он был прав.

Мы выпили пунша.

– А где наш друг Будилов? – поинтересовался Пауль.

– Сегодня уехал.

– Жаль.

Повторять все снова не хотелось, но ничего другого не оставалось.

Мы поплелись на Шварценгбергплац, где нас уже ждал Ив.

– Надо решать, как мы отпразднуем Миллениум, – сказал он.

– Вариант с виллой во Франции меня вполне устраивает, – сказал я.

– Можно будет выехать из Вены числа 20-ого декабря.

– Я бы тоже к вам подъехал, но только попозже, уже к самому

Новому Году, – сказал Гадаски. – Поеду из Лондона.

– Отлично, – обрадовался Ив. – Три распиздяя на одной вилле! Уху!

– А далеко там до Монте-Карло? – забеспокоился вдруг Гадаски.

– Зачем тебе Монте-Карло? В Бандоле тоже есть казино.

– Ну, в Монте-Карло-то казино, наверное, покруче!

– Хуйня! Неужели тебе не хватает казино в Лондоне?

– Хватало бы, если б нас с Толстым отовсюду не повыперали!

– Не надо было считать карты и мухлевать!

– Ни хуя себе, не надо было считать карты! А как же тогда выиграть?

– В казино ходят не для того чтобы выиграть, а чтобы проиграть и снять стресс, отвлечься. Это развлечение для денежных мешков, а не для нищих. Представляешь – ты новый русский, олигарх какой-нибудь, у тебя миллионы, миллиарды и тебе все прет и прет и прет по жизни в деньгах. А ты думаешь – ну ни хуя себе, неужели невозможно проиграть? Идешь играешь и проигрываешь тысяч пять или десять баксов за вечер. И думаешь – во, бля, ничто человеческое мне чуждо. Жалеешь себя и так далее. Это же психотерапия для наворишей. Неужели не ясно.

– Но если кто-то проигрывает, то должен же кто-то выигрывать?

– Конечно, должен, казино должно выигрывать, и оно выигрывает, а тебе они выиграть не дадут… Ты такой глупый, Гадаски! Почему ты такой глупый?

– Я не глупый, я – наивный, обиженно буркнул Гадаски.

– Ты никогда не станешь миллионером! – беспощадно добивал его Ив.

– И ты, Владимир, тоже не станешь!

– Почему, – возразил я. – А если Нобелевскую премию по литературе получу?

– Во-первых, тебе ее не дадут! А во-вторых, это не всегда миллион. Зависит от года. У Нобеля средства инвестированы в различных фондах. Премии выплачиваются с процентов с вложенных капиталов. В одни годы проценты больше, в другие – меньше…

– Да, другого шанса у меня, пожалуй, не будет.

– Да у тебя его вообще нет! Ты же знаешь, что Лев Толстой от

Нобелевской три раза отказывался?

– Угу…

– Ему как первому ее хотели вручить, а он заявил – "если вы мне эту премию дадите, то я оболью ее такой грязью, что вовек не отмоете". Потом он еще два раза категорически отказался, когда с ним списывались шведские академики, предлагавшие его номинировать.

– Деньги его не интересовали, у него денег предостаточно было. А премия тогда еще не была такой престижной, имела весьма сомнительную репутацию. Его можно понять, с моральной точки зрения, которая для него была превыше всего – не хотел он пачкаться. Ему это ненужно было.

Вторая ночь прошла по инерции. Уже не было той остроты. Это как с женщиной – интересен лишь самый первый раз, когда все любопытно – какая она в постели, брита или не брита ее пизда, какие у нее сиськи, возьмет ли она в рот и прочие детали. А потом уже все превращается в рутину. Увы нам, увы…