Её Я - Реза Амир-Хани

– Да будет благословен добрый знак присутствия его высокопревосходительства! Вознесем молитву!

Хотя Кавам, строго посмотрев на Эззати, сказал, что не нужно этого делать, некоторые хором прочитали молитву, другие хранили молчание. А сам Кавам обменялся приветствием с дервишем Мустафой и склонил голову, слушая проповедника. Ему принесли кофе. Взяв маленькую чашечку, он предложил ее дервишу, но тот отказался. Тогда его высокопревосходительство с важностью и с удовольствием выпил кофе.

Фаттах также из уважения к гостю вскоре оставил свой пост у дверей и, войдя в зал мечети, сел рядом с Кавамом, между ним и дервишем. Каваму с его полнотой как будто трудно было сидеть на полу, и Фаттах предложил:

– Ваше высокопревосходительство! У вас больные ноги, мы знаем. Сейчас принесут кресло…

– Нет-нет, хаджи! Спасибо, но не нужно. Слава Аллаху, ноги мои получше стали. Эту боль в ногах – хронический ревматизм – я получил во время тюрьмы, куда меня бросил этот подлец и негодяй…

– Вы имеете в виду Сейида Зию?[59]

– Да, хаджи. В то самое время я и сдружился с покойным.

– С моим сыном?

– Да, хаджи, да помилует его Аллах. Столько лет я был должником вашего сына и вот так и не успел отдать долг. Всякий раз, как соберусь поквитаться, он в Баку, а вернется – я уезжаю, ведь и я постоянно в разъездах… А я, когда попал в тюрьму при Сейиде Зие…

– Да простит ему грехи Аллах… это было лет десять назад?

– Да, хаджи. Это было десять лет назад. Из тех, кто попал тогда в тюрьму, я был единственным, кто отказался подписать прошение. Сегодня, правда, рассказывают, будто Фарманфарма тоже не подписал. Но нет, я все-таки был единственным. Подлец хотел мне за это отомстить. Прислали людей ко мне в дом, те отсоединили наше домашнее водохранилище от городской линии, лишили нас воды. Ну, питьевую воду еще привозили своими силами, но проточная вода арыка – ею распоряжается государство, и вот ее перекрыли. чтобы наказать таким образом моих близких, а через них и меня. В моей семье ведь очень привержены традиции регулярных ритуальных омовений. И кто тогда выручил моих? Ваш сын. Он вообще не был с нами знаком, но он был настолько благороден, что прислал своих людей, мальчиков-спортсменов из зурхане и других, – и проблема воды была решена. Да помилует Аллах вашего сына, ведь этим он и себе создал большие проблемы…

– Да помилует его Аллах… Но он мне ничего не говорил об этом, ваше высокопревосходительство!

– Тем не менее это так. Это правда. Я ведь не для утешения это выдумал: действительно, такой благородный человек уникален для Тегерана…

Фаттах поднялся на ноги и вернулся к дверям мечети, встал впереди тех, кто приветствовал гостей. Он не хотел показаться невежливым никому – пусть даже придут простые рабочие. Но иногда, стоя у дверей, оглядывался назад, в мечеть, все ли там в порядке. За всем нужно было присматривать: чтобы лампы не дымили, чтобы Мешхеди Рахман равномерно разносил присутствующим сладости, чтобы никто не оказался сидящим на неудобном месте, чтобы не унизить незнакомых и в то же время оказать должное уважение членам купеческой гильдии… Порой он подзывал Али и говорил ему:

– Внучок, дорогой! Скажи Мешхеди Рахману, пусть принесет кофе вон тому рабочему, что сидит рядом с сетчатым светильником, и халвы пусть не забудет. А то его словно никто не замечает.

Искандер между тем постоянно курсировал между домом и мечетью. Требовалось восполнить то одно, то другое. И Фаттах часто осведомлялся, когда Искандер проходил мимо него, как дела на женской половине. Искандер спрашивал у поваров, скоро ли будет готово горячее, нужно было и чтеца предупредить, чтобы тот время рассчитывал. Через занавеску, отделявшую женскую половину от мужской, Искандер подзывал Нани и узнавал о проблемах. Послал свою младшую дочь Махтаб в подвал принести еще один поднос со сладостями для мужчин. В общем, Искандер крутился без отдыха. На заднем дворе варился рис в котлах, крышки которых посыпали золой – чтобы рис лучше сварился. Тут же Карим сидел рядом с большим подносом с костями и выковыривал из них костный мозг. Фаттах дал строгое указание, чтобы ни одной косточки не было в мясных блюдах, иначе, дескать, неуважение к гостям. Если бы Фаттах увидел сейчас Карима, то обязательно сделал бы ему замечание: «Оставь что-нибудь и собакам, не отбирай у животных их долю…» И Искандер хотел сказать что-то Кариму, но от усталости забыл, что именно. А тот посмотрел на отца и объяснил ему:

– Я костный мозг не для себя достаю – для Али. Боюсь, что он и сегодня, как вчера, ничего не будет есть. А ведь так не годится!

Искандер вздохнул словно с облегчением и сел на ступеньку крыльца. Он посматривал на котлы на огне и одновременно прислушивался к голосу чтеца в мечети:

– …Обычай наш таков, что мы читаем «роузэ» – повествование о мученической кончине имамов. В первый вечер мы читаем об Аббасе, прекрасном, как луна племени бану Хашим[60], о том, как он добрался до воды, невидимый войскам за холмом. И он вошел в реку и встал в воде на колени. И взял он воду в горсть и начал говорить с ней. И он вспомнил пересохшие губы своего брата, и жажду святого народа, и мучения детей без воды… «О вода! Ты была приданым матери Хусейна, и ты позволяешь, чтобы птицы и звери упивались тобой, тогда как Хусейн остается жаждущим?..» И он выплеснул воду из горсти обратно в реку…

В этот миг у Искандера будто молния сверкнула в уме. Он вскочил на ноги и позвал сына:

– Карим! Беги быстро, скажи Махтаб, чтобы из залы вынесли стул…

И уже через минуту Искандер и Карим несли этот стул к дверям мечети и поставили его возле Фаттаха.

– Господин! – сказал Искандер Фаттаху. – Простите, что сразу не догадался принести вам стул! Вы здесь стоите, а мне только тогда ваша усталость ясна стала, когда я сам присел там, на заднем дворе. И как только присел, услышал проповедника, читающего об Аббасе праведном, и сразу вспомнил о вас, что с полудня на вы ногах…

Фаттах поцеловал Искандера в лоб и ответил:

– У имамов говорится: «Ля йагáс ахад бану ахль аль-бейт!»[61] Однако братство есть братство, а благородство есть благородство, доброе же дело равняет нас с ними, Искандер…

В конце траурного собрания проповедник вознес молитву, в которой просил милосердия Аллаха на души Абделя Исфаганского и сына Хадж-Фаттаха. Он воскликнул громким голосом:

– О Аллах Всевышний! Глаголя истину не низринь… Верни же долги должников, излечи болезни и реши наши беды! В этот вечер душевный прости нам, Аллах, наши грехи! Соделай, Всевышний, гостями имама Хусейна за этим столом Абделя Исфаганского и уважаемого сына Хадж-Фаттаха!

Гости провозгласили «Аминь!» и после этого начали рассаживаться для ужина. Проповедник сошел с минбара, а народ садился, не переставая воздавать молитвы. Сидели плотно, плечом к плечу, по всей мечети и даже в ее дворе. И все ждали, когда начнут подавать блюда, в это время дервиш Мустафа встал и подошел к минбару.

– Не сомневайтесь ни в чем, правоверные! – провозгласил он. – То, что мы делаем, необходимо и правильно. Собрание друзей Хусейна почему Хусейну посвящено? Потому что верующий – он в Господа верит. Если вы этого не поймете, знайте, что ничего вы не поняли. Друг Хусейна – он по Хусейну плачет. Кроме того, рабочий-исфаганец… Учитесь, друзья, у Фаттаха: если бы он заплакал по своему сыну, не сдержал бы слез, то эти слезы рекой потекли бы прямо до Кербелы. Таков этот путь. Таким образом ваши слезы становятся святыми, а глаза ваши как гробницы святого. В такие глаза ничто человеческое не попадает, только Богово. О, Али-заступник!

И дервиш сел возле минбара. Откашлялся и посмотрел вокруг. Мирза и Мешхеди Рахман сразу после его слов начали подавать блюда, доставляемые к мечети по человеческой цепочке от дома. Еще раз негромко возблагодарил Всевышнего дервиш, а потом обратился к Каваму:

– Политические деятели считают, что видят очень далеко. Да, видят, но не так уж и далеко. Если бы вдаль могли смотреть, иначе бы действовали. Повелитель правоверных, имам Али, – тот был и политик, и мученик духа. Вот он видел далеко-далеко, до самого Страшного суда и восстания мертвых из могил. О, Али-заступник!

Кавам только хотел взять с подноса еду, но слова дервиша остановили его. Он внимательно взглянул на дервиша Мустафу. Кавам был достаточно проницателен, чтобы понять скрытый смысл слов дервиша… А из всех писавших о Каваме историков ни один не задался вопросом: встреча с кем произвела на Кавама большее впечатление – со Сталиным[62] или с дервишем Мустафой? (Впрочем, это уже относится к главам из серии «Она»…)

Фаттах стоял у дверей. Искандер принес ему тарелку с едой, но Фаттах не притронулся к ней, сказал, что, пока не обнесли едой всех гостей до единого, он ничего есть не будет. Но когда подали еду всем гостям, настала очередь работников, тех, кто образовывал эту живую цепочку, рабочих с фабрики. Они брали тарелки и пристраивались кто где может. К воротам дома Фаттаха выстроилась целая очередь. Эззати и Дарьяни уже получили еду, сидели друг рядом с другом и ели. Соседей много пришло, и Фаттах с удовольствием наблюдал за всем происходящим. От радости за этих людей он даже временами забывал о смерти сына. Вон Али и рядом с ним Карим, который заботливо кормит Али костным мозгом, не забывая и себя, и на каждую ложку Али две ложки отправляет в свой рот. Глядя на это, Фаттах смеялся в душе. И вдруг Эззати быстро подошел к нему, держа тарелку и жестикулируя другой рукой, и сказал ему с набитым ртом: