Сказ о змеином сердце, или Второе слово о Якубе Шеле - Радек Рак

Но Якубу не дано было стать священником.

Однажды он отправился на Вислоку ловить рыбу. В верховьях эта река мчится стремительным потоком и бьется о камни, поднимая белую пену. В глубоких и коварных отмелях водилась форель, и именно ее ловил Якуб, цепляя на крючок оводов и перо щегла. Рыбы все время клевали – летний день притуплял их осторожность. Парень без особого труда наполнил корзину.

Июльский вечер красным заревом разлился по небу и медленно превращался в ночь, когда Якуб в последний раз закинул удочку. Спустя миг он вытянул из реки такую крупную форель, какой в жизни никогда не видал. Следом, словно на помощь товарищу, выпрыгнула другая рыбина, еще больше прежней. Якуб, недолго думая, медвежьей хваткой взял форель за жабры и швырнул на берег. Рыбы извивались, щелкали зубастыми пастями и подскакивали на высоту человеческого роста. Якуб собрался было оглушить их рукоятью ножа, но тут одна из форелей простонала:

– Не убивай нас, Якуб! Сжалься! Мы не рыбы, мы слуги Змеиного Короля! Меня зовут Азарадель, а моего толстого друга – Амазарак. Гнусный и мстительный маг Сумракород заколдовал нас, превратив в рыб.

– Просто взял и заколдовал? – нахмурился Якуб. Он хорошо знал, что могучий Сумракород тоже служит Змеиному Королю, и не доверял говорящим рыбам.

– Взял и заколдовал, чтоб у него мочевой пузырь лопнул! – отозвался второй – жирный Амазарак. – За одну маленькую шалость!

Не успел Якуб спросить, что это была за маленькая шалость, как из прибрежных зарослей тальника появилась сказочная свита. Перегрины вступили в вечер, словно таинственные Позоряне[19] из песни, что поют зимними вечерами, когда хотят вспомнить лето. Закованные в доспехи рыцари восседали на стройных шипастых змеях, а впереди ехала дама на пегом драконе, и лет ей было не больше, чем Якубу. Всадница сияла такой несказанной красотой, что парень не удержался и упал перед ней на колени.

– Встань, юноша, и скажи, как тебя зовут, – произнесла она, и от ее голоса, звенящего, как церковные колокола в священный праздник, мурашки пробежали по спине истинного змеиного сына. Впервые в жизни парень потерял разум.

– Я… Якуб, пани.

– Ваше Высочество! – рявкнул один из рыцарей, зрелый мужчина с широкой грудью и бородой, белой, как голубиное крыло. – Ты разговариваешь с Магурой, королевой гор, хам. С дочерью Змеиного Короля!

– Не будь к нему столь суров, Сумракород. Якуб, мы слишком далеко отдалились от дворца, и ночь застанет нас в пути. Нам нужна еда и ночлег.

– Все найдется, Ваше Высочество! – радостно воскликнул Якуб. Он закинул за спину корзину, полную форели, и повел королевскую свиту в свою родную хижину. Амазарак и Азарадель предусмотрительно молчали между рыб.

Отец Якуба сидел на пороге, потягивал пиво и смолил махорку, когда увидел сына, идущего с королевой Магурой и ее вооруженными людьми.

– Мать! Иди-ка сюда, глянь.

– Чего, старик, хочешь? – Женщина выбежала из хаты, вытирая руки о фартук, посмотрела на дорогу и заголосила: – Иисус и Мария!

Якуб рванулся вперед, хотя корзина с рыбой была очень тяжела. Он припал к ногам матери и поцеловал ее руки.

– Тише, матушка, это не Иисус и не Мария, а очень важные гости – сама королева Магура с дружиной!

– Иисус и Мария! – вновь простонала старуха.

Дверной проем хаты не был слишком низким для Магуры и ее рыцарей, и все с удовольствием съели жур, заправленный жареным луком. Якуб взялся разделывать форель.

– Отпусти нас, не дай нам умереть! – прошипел Амазарак, беспокойно оглядываясь по сторонам.

– Мы исполним твое сокровенное желание, – добавил Азарадель.

Но Якуб был мудр и не ожидал от жизни большего, чем она давала ему. Всем рыбам он отрубил головы, а тушки выпотрошил и поджарил. Да, Амазарака и Азараделя тоже. В ароматном масле и с горьким пивом форель имела великолепный вкус.

Утром гости уехали, будто их и не было. И случись такая история с кем-то другим, вся деревня наверняка еще долго завидовала бы хозяевам, принимавшим у себя дома Магуру. Но ведь это был Якуб, сын Йоякима, а потому никто из соседей не шушукался. Все даже радовались, что именно у него королева нашла приют.

Парень тоже радовался, но с тех пор нечто странное поселилось у него сердце и разрывало его изнутри, не в силах в нем уместиться. Перед глазами у Якуба стояла Магура – все время, днем и ночью. Особенно ночью. Его преследовали мысли и желания, подобные тем, что есть у всех мальчиков и в которых им приходится исповедоваться перед Рождеством.

Однако прошло совсем немного времени, и все это потеряло смысл.

К концу лета вспыхнул горизонт. Кровавая луна скользила по небосводу над полнощными равнинами. Города, селения и деревни гибли в огне. Те их жители, которым удалось убежать от погромов, рассказывали о страшных завоевателях с Востока – вроде бы людях, но не до конца, так как глаза у них были раскосые, кожа желтая или коричневая, а ноги кривые, словно всю жизнь они проводили на конских спинах. Люди так не выглядят; люди не вырезают ради забавы целые города; такими жестокими не бывают ни мадьяры, ни русы, ни даже польские паны. Они появлялись как из-под земли и исчезали будто под землей, почти всегда под покровом ночи. Их называли татарами, но бескидским хамам это название ничего не говорило. И все решили, что пришельцы – это черти, вышедшие из ада.

Однажды ночью крестьяне поднялись на высокую полонину наблюдать за пожарищем. Далекий и тихий, с такого расстояния он казался отблеском иного мира.

– Они до нас не дойдут, – сказал Йояким после долгого, очень долгого молчания.

– Они придут, отец, – ответил Якуб.

Все знали, что юноша прав. И все вернулись в свои дома, делая вид, что огонь никогда не наступит. Они пасли овец в горах и собирали яблоки в долинах. Они просто жили.

Ко дню архангелов Гавриила, Михаила и Рафаила черти принесли пожар и в Бескиды. Якуб был тогда в горах, пас овец на Бараньем склоне. Заметив огонь в долине, он кинулся к селу, но возвращаться было уже некуда.

На следующий день пастухи забили всех овец. Уже не было смысла держать скот, а мясо пригодится зимой. Залитая кровью полонина испускала пар. Горьковато-ржавый запах притягивал волков и ласок со всей округи. Обезумевшие от потери близких пастухи отгоняли зверье огнем и рычали, обнажая клыки, и хищники, глядя на них, убегали с поджатыми хвостами.

Стаи хамов, лишившись в своей жалкой жизни всего, кружили по горам. Грязные, оволчившиеся больше, чем волки, орысевшие больше, чем