Окончательная синхронизация - Сергей Шангин

— Все… ха-ха… в порядке… не обращайте внимания… ха-ха-ха, — выталкивал я слово за словом сквозь трясущиеся от смеха губы.

— Мы… не сошли… о-хо-хо… с ума… хи-хи-хи-и-и… сейчас мы… успо… ха-ха-ха-ха…… коимся, — силилась что-то сказать Эвелина.

Куратор смотрел на нас, переводя взгляд с меня на Эву и обратно, потом не выдержал и тоже захихикал — негромко, сдерживаясь, прижав руку к животу. Черт, мы совсем забыли, что он серьезно ранен, может быть ему нужна помощь, немедленная и неотложная, а мы радуемся тут, как ненормальные. Я так неожиданно перестал смеяться, что куратор сразу понял ход моих мыслей.

— Ничего, пока терпимо, сразу не помер, значит, жив буду! Если не помру! — улыбнулся он, — Рассказывайте, черти, что вы тут замутили, пока меня не было!

Мы, перебивая друг друга, кратенько обрисовали ситуацию, создавшуюся после падения вертолета.

— Можем или не можем, а нужно отсюда уходить. Чем дальше мы окажемся от места падения, тем сложнее им будет определиться с районом поиска. Даже с учетом того, что они могут регистрировать жив ты или нет. Не верю, что у них много сил. Не могу верить, не хочу верить! Если я не прав, то… — он замолчал, не договорив.

— Тогда что?

— Тогда все плохо, но пока это всего лишь версия. Что ты мне вколола там, в вертолете, кроме моего шприца?

— Промедол. Вспомнила из курса гражданской обороны, что при сильных болях он хорошо блокирует боль и спасает от шока.

— Промедол это правильно, это хорошо, — он поморщился, попытавшись сдвинуться с места, — а ты случаем не захватила еще парочку шприц-тюбиков?

— Некогда было, кто же знал, что вот так вот грохнемся. А потом уже не было времени, нужно было спешно удирать из-под обломков.

— Ясно, будем потерпеть, — криво улыбнулся куратор, — берите меня под белы ручки, несите в палаты белокаменные! Даже если сознание потеряю или материть буду, все равно тащите. Если надоест тащить, тогда пристрелите, чтобы не мучился, — попросил он на полном серьезе.

— Пристрелить не получится. Так что придется нам вас тащить до самого конца, ну или пока сами ходить не научитесь, — бодрым шепотом ответил я.

— Нечего раньше времени помирать, нас и так всего трое. Меньше разговоров, господа мужчины, давайте уже топать, пока десант не надумал обратно возвращаться.

— Десант в вертолеты грузится, — сообщил я, подключившись к лесному зрению, с радостью наблюдая, как десантники запрыгивают на броню.

— Мне вот одно не нравится, — охладила Эва мою щенячью радость, — десантники наши вовсе не похожи на зомби. Очень даже профессионально нас пытались прикончить, и глазки у них были очень даже умные и живые. Никто ими не командовал, точнее им отдали приказ, и они полетели нас отстреливать.

— Может ОН кого-то там в штабе держит за одно место и через него командует? Что-то мне направление твоих мыслей не нравится.

— Не нравится? А мне нравится от своих же бегать? Ты думаешь я мечтала сидеть под корягой и смотреть со страхом на людей, призванных меня защищать? Мы же в одной стране живем! Почему они нас хотят угробить? Не верю я в ЕГО всесилие, очень не верю!

— Я тоже не верю, что все это дело рук одного засранца, пусть даже очень сильного! Не верю! У нас тоже не дураки сидели, дело знали. Во что-то мы вляпались, ребятки, по самое не хочу. Знать бы кто нас так уделал.

— Молодцы, согласен, приветствую ваш здоровый пессимизм! А делать то что, куда нам сейчас податься? На месте сидеть нельзя, они все равно вернутся. Высаживаться не будут, с воздуха обработают лес какой-нибудь химией и сдохнем мы как бабочки под хлороформом. Нам бежать нужно, подальше и побыстрее, в любую сторону, лишь бы подальше!

— Дальше нам без оглядки нельзя переть. Продали, с-с-суки! Одни воюют, другие в спину стреляют! Ненавижу этих сволочей в чистеньких мундирах. Для них не существует человека в плоти и крови, только подразделения и задачи. Задача выполнена — хорошо, нет — послать следующее подразделение, потому что по плану, разработанному в штабе высота три ноля двадцать должна быть нашей к восемнадцати нуль-нуль. Они не лежат под осколками среди крови и разорванной в клочья человеческой плоти. Для них не существует боли и страха, потому что не им нужно их испытывать и превозмогать. Задача должна быть выполнена, даже если задача уже не имеет смысла. Просто забыли, просто увлеклись другими целями.

Куратор сплюнул и утерся разодранным в клочья рукавом комбинезона.

— Вот что, Сеня, давай-ка снова в меня влезай! Нужно выходить на след тех, кто нас подставил.

— Так у вас же нет больше антидота, как я туда залезу?

— Не знаю «как», но знаю, что надо! А раз надо, значит, сможешь — десант получает приказ и исполняет его, обсуждение возможности в его обязанности не входит!

— Мы не десант, — попробовала защитить меня Эвелина, — мы гражданский персонал!

— Были! Были гражданским персоналом, пока не начали стрелять. Теперь вы тоже десант, потому что другого выхода у вас нет! Или есть? — он весьма иронично посмотрел на нас.

— Хорошо, согласны, мы десант! Только это не решает проблемы — как я смогу пробиться через вашу защиту?

— Пробуй! Что я могу тебе посоветовать?

— Но вы же сенс! Или я не прав?

— Не прав! У меня есть некоторые способности, но я «химический» сенс. Меня сделали методом обработки всякой дрянью и накачки под гипнозом. Тонкостей я не знаю, но мы тупиковая ветвь одного из экспериментов. Они хотели научиться штамповать сенсов, как на потоке, освоить массовое производство. За большими результатами не гнались, надеялись решить вопрос массовостью внедрения. Один такой сенс должен был вести за собой взвод, роту и нащупывать опасности в непосредственной близости от себя. Такой отряд должен был действовать сплоченно и эффективно, как боевая машина.

— И что получилось?

— Ничего… померли все… или почти все. Сознание обычного человека нельзя трансформировать до уровня сенса.

— Но вы же выжили!

— Это как в анекдоте про менингит: «После менингита или умирают или остаются дураком. Мы с братом болели, так он умер!» Меня вытянули из пограничного состояния, и пристроили на работу. Память заблокировали, прикрылись. Этот шприц я хранил на самый крайний случай, стащил во время экспериментов в лаборатории. Они думали, что я все забыл, но просчитались, — он скрипнул зубами.

— Вы должны были забыть про шприц, если они вас блокировали, в вашей памяти этого просто не должно было остаться, — недоверчиво сказала Эвелина.

— Я и забыл, тут ты права, малышка. Только они просчитались, думая, что имеют дело с обычным мясом. В молодости, до армии, я увлекался психологией, — Эвелина удивленно вскинула брови, — запомнился случай, как один из пациентов, потерявших память, сумел ее восстановить. По кусочкам, цепляясь за знакомые образы, шаг за шагом он собрал достаточно крупную мозаику, и память разом восстановилась, когда он перешел через некоторый порог воспоминаний.

— Так вы сделали пометки для вспоминания?!

— Точно, — ухмыльнулся куратор, — только не совсем обычные пометки. Где бы я их оставил, если меня контролировали вдоль и поперек. Я поступил проще и надежнее — занял денег у старшины Пономаренко, аж триста рублей.

— А что же это за пометка, чушь какая-то?

— Нужно знать старшину, чтобы понять всю значимость пометки. Я завел его в котельную, долго мялся, извинялся, чтобы он посильнее испугался за судьбу своих денег. Потом попросил взаймы, и предупредил, что могу забыть про долг. Так вот, если я забуду, то меня нужно привести на это место, постучать мне по лбу и потом по ящику с пожарным шлангом. Постучать и сказать: «А ведь ты мне денег должен, Лексеич, вспомни, будь другом!»

— Дались ему эти триста рублей, по нынешним временам не деньги. Плюнул бы ваш старшина и все дела!

— Старшина Петренко на деньги плюнуть не может, генетически не может, медицинский факт. Для него нежелание кого-либо отдать долг — кровная обида. Он с тебя живого не слезет, пока деньги не вернешь.

— Ну да, все равно ерунда! Стали бы вы спорить с ним из-за трехсот рублей — отдали бы и все дела! Слишком слабая зацепка.

— Петренко отдать деньги? Ну, уж дудки! Он же иногда подкатывает без всяких оснований и требует вернуть долг — про это каждая собака на базе знала. Так что без веских доказательств деньги Петренко получить не смог бы.

— И сколько же он вас так разводил на деньги?

— Неделю, не меньше! Я же совершенно искренне не верил ему, что денег должен, так он меня по несколько раз в день тягал к тому ящику и стучал мне по лбу: «Вспоминай, Лексеич, вспоминай!» Никакая защита супротив старшины Петренко не устоит — она же на простого человека рассчитана, а Петренко на тропе борьбы за деньги — машина бездушная. Не все он сломал, но краешек завесы приоткрыл, вспомнил я про деньги и про тайник вспомнил.