Дарю, что помню - Евгений Весник

– Др-р-ра (то есть – да).

– Дети есть?

– Др-р-р-рвор-р-ре (что значит «двое»).

– Любишь их?

– Др-р-р-р-ра. Нр-р-р-ро льр-р-р-р-р-р-рва люр-р-р-р-р-р-р-р-рбир-р-р-рл нр-р-ре мр-р-реньр-р-р-р-рше (что означает «но льва любил не меньше»).

– Какого льва?

Дядя Вася объясняет, что был персональным сторожем циркового дрессированного льва. К концу рассказа у него появились слезы на глазах. Признался в том, что во время Отечественной войны у льва мясо воровал, благодаря чему семья дяди Васи выжила, а царь зверей Богу душу отдал.

Дядя Вася заплакал. Завыла собачка, за ней захрюкала свинья, заволновался гусь, мишка сочувственно зафыркал… Вошел Григорий Новак, напряг мышцы, и все смолкли. Мишка испуганно прилег. Дядя Вася прекратил плакать и на прощание сказал, что перед Богом чист, потому что батюшке покаялся и с давних пор в день смерти кормильца-льва раздает всему зверью мясца, рыбки и сладостей. Прощаясь со мной, тяжело вздохнул, и на выдохе у него выпорхнула стая – «р-р-р-р-р-р-р».

1955 год. Харьков. В помещении оперного театра прогорала концертная программа группы артистов с участием гастролера N. Меня и Геннадия Дудника – мы были модной парой – художественный руководитель этой группы Арнольд Григорьевич Арнольд срочно вызвал на подмогу.

Дневная репетиция перед первым нашим выступлением.

– Женя, Гена (кашляет)… вы выхо… (кашляет)… сходи… (кашляет), после паузы са… (кашляет) и ухо… (кашляет) или нет… (кашляет) еще не… (кашляет), а потом (кашляет). Уже потом в хоро… (кашляет) еще не… (кашляет), а потом (кашляет). Уже потом в хоро… (кашляет) и, если… (кашляет)… можете… (кашляет) и… (кашляет) в общем, все… (кашляет). Все, все, все (кашляет). Вы поняли? (не кашляет.)

– Поняли. Спасибо. Поняли.

Перед самым отъездом на первый вечерний концерт.

– Весник, ты в этих туфлях будешь выступать? – спрашивает Арнольд Григорьевич.

– Нет, нет.

– А куда?

Нас принимали великолепно. Перед последним концертом в местной газете появилась рецензия: «Не трэба нам таких гастролеров, як N.». Цитирую последнюю строчку рецензии: «И несмотря на то, шо Дудник та Весник гарно (хорошо значит) сполняли свои сценки, воны не смогли рятуваты (спасти значит) цего дуже поганого зрелища!»

Перед отлетом в Москву. Прощальный банкет в номере одного из участников концерта.

23.00. Тосты, тосты… Чокаемся, рассказываем веселые истории, хохочем.

1 час ночи. Арнольд поднимается:

– Ну что, молодежь? Ложиться не будете?

– Нет смысла. Автобус в аэропорт в 6.30 утра, а сейчас уже второй час.

– Ладно, а я пойду отдохну.

– Мы вас часиков в пять разбудим?

– Можно.

– Чайку подготовить?

– Можно.

– Рюмочку оставить?

– Можно. Пока.

5 часов утра. Звоним.

– Алло! Арнольд Григорьевич. Доброе утро. Подъем. Пять утра. Ждем вас.

– Кто это?

– Это мы – молодежь.

– Какая?

– Это мы… Вы просили вас разбудить. Чай готов. Рюмочка оставлена. Автобус в 6.30.

– А-а-а-а, понятно. Сколько вас там?

– Сколько нас? Сейчас… Раз, два, три, четыре, пять – шесть человек.

– Все живы?

– Все.

– Вас точно – шесть?

– Точно, точно!

– Пересчитай! (Шепотом и кашляет.)

– Раз, два, три… Шестеро, точно!

– Слушайте меня внимательно (кашляет). N. с вами?

– Да, да! С нами. Здесь он. А что, Арнольд Григорьевич?

Он долго кашляет и говорит с придыханием:

– Пошли всех шестерых «туда» и еще раз «туда» и «туда»…

– За что?

– За то, «шо не трэба мени таких гастролеров». Я немножко (кашляет) еще посплю, а в 6.30 к автобусу выйду, несмотря на то что «кое-кто не смог рятуваты цего дуже поганого зрелища» (закашлял). Понял?

6.30 утра. В автобусе. Мы – молодежь – спрашиваем:

– Арнольд Григорьевич, почему вы такой мрачный?

– Я себе думаю: в пять утра луна была во-он там, а теперь в 6.35 она уже вот здесь. И еще я себе думаю: кто из вас в пять утра выпил мою рюмку и мой чай?!

– Никто!

– А куда???

Очень большой композитор перед смертью постоянно говорил: «Только с почестями, только с почестями, только с почестями!» Знаменитый ученый задал вопрос: «И это все?» А Арнольд Григорьевич: «Если там есть манеж, я не пропаду: начну с клоуна, потом поставлю „Новый балет на льду“. Так что захватите коньки. Я вас жду».

О, Пари!

Необходимо уметь отстраняться от самого себя, от других, смотреть и смеяться, несмотря ни на что смеяться.

Одно слово «Париж» – и тобой овладевает душевный трепет! Как-никак – пятнадцать столетий этот город шлифовал историю не только Франции, но и мира!

1963 год. Задолго до гастролей в Париже стало известно, что у нас есть конкуренты: Театр комедии под руководством Н. П. Акимова и Большой драматический театр им. Горького под руководством Г. А. Товстоногова. Решался вопрос: кому отдать предпочтение? Решался не нами, не нашими ленинградскими коллегами-конкурентами и даже не Министерством культуры, не французскими товарищами и господами, а «господином Маяковским». И «он» решил его в пользу Московского театра сатиры! Едут «Клоп», «Баня» и на «прицепе» – «Яблоко раздора» Бирюкова.

Итак, началось: справки о здоровье, ажиотаж в связи с предстоящим знакомством с великим Парижем, недовольство тех, кого не берут, затаенное торжество едущих…

Лихорадочные поиски вариантов улучшения актерского исполнения: перемещения с роли на роль, снятия с роли, замена актера другим, более сильным исполнителем. Заявления в разные инстанции оскорбленных в связи с этими перемещениями, разбирательство этих заявлений, скрытые и открытые сожаления и торжества по поводу всех этих пертурбаций…

Очень серьезный репетиционный период во имя улучшения качества спектаклей (у меня он был особенно напряженным, так как пришлось не только вводиться то на роль Понт-Кича в «Бане», то на роль Ивана Ивановича в той же «Бане», но еще и проводить с 9 утра трудные репетиции по выпуску спектакля «Проделки Скапена» Мольера в моей, совместно с А. Столбовым, постановке).

Серия бесед о Франции, о специфике ее экономического и политического положения, о поведении советского гражданина в условиях буржуазной страны и множество разговоров во время этих бесед о том, нужны ли они – беседы – или нет.