Ночная смена (сборник) - Кинг Стивен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И тогда, судя по всему, вы притащите меня сюда и проделаете тот же трюк, что и с кроликом. – Моррисон пытался говорить с издевкой, но чувствовал, как его охватывает леденящий ужас.
– Вовсе нет, – возразил Донатти. – Место кролика займет ваша жена.
Моррисон лишился дара речи.
– А вы, – продолжил Донатти, улыбаясь, – будете наблюдать за ней в окошко.
Оказавшись наконец на улице, Моррисон бесцельно бродил больше двух часов в каком-то оцепенении. День был отличным, но он этого не замечал. Перед глазами стояла омерзительная улыбка Донатти.
«Дело в том, – пояснил тот, – что практическая проблема требует практичных решений. И вы должны понимать: мы действуем в ваших собственных интересах».
Он рассказал, что фирма «Больше не курим» была своего рода некоммерческой организацией, основанной человеком, чья фотография висела на стене. Этот джентльмен чрезвычайно успешно занимался несколькими «бизнес-проектами», включая игровые автоматы, массажные салоны, подпольные лотереи и бойкие (хоть и нелегальные) поставки наркотиков из Турции в Нью-Йорк. Морт Минелли по прозвищу Трехпалый был заядлым курильщиком, выкуривавшим по три пачки сигарет в день. Лист бумаги, который он держал в руках, был медицинским заключением с диагнозом рак легких. Морт умер в 1970 году, передав все активы «семьи» акционерному обществу «Больше не курим».
«Наша цель не заработать деньги, а просто покрыть текущие расходы, но главное, конечно, это помощь ближнему. К тому же статус некоммерческой организации позволяет значительно сэкономить на налогах».
Концепция «лечения» была ужасающе проста. Стоит Моррисону нарушить запрет на курение в первый раз – и Люсинду привезут в комнату, которую Донатти называл «крольчатником». Второе нарушение – и в «крольчатнике» окажется сам Моррисон. После третьего нарушения они с Люсиндой окажутся там вместе. Четвертое нарушение будет свидетельствовать об устойчивом нежелании сотрудничать и потребует более сурового наказания. Оперативник отправится в интернат к Элвину и займется мальчиком.
«Представьте, – говорил, улыбаясь, Донатти, – как ужасно это будет для парнишки. Он же ничего не поймет, даже если ему объяснят. Он будет только знать, что ему больно из-за папы. И ему будет очень страшно».
«Мерзавец! – беспомощно произнес Моррисон. – Жалкий, грязный мерзавец!»
«Поймите меня правильно, – продолжал Донатти, сочувственно улыбаясь. – Я уверен, что до этого не дойдет. Сорок процентов наших клиентов вообще не подвергались никакому наказанию, поскольку ни разу не срывались, и только десять процентов допускали более трех нарушений. Разве эти цифры не обнадеживают?»
Моррисона они не только не обнадеживали, но приводили в ужас.
«Конечно, если вы нарушите запрет в пятый раз…»
«Что тогда?»
Донатти расцвел:
«Вы окажетесь в «крольчатнике» вместе с женой, вашего сына изобьют во второй раз, и жену изобьют тоже».
Моррисон, утратив всякую способность соображать, бросился через стол на Донатти. Для человека, казавшегося благодушным и расслабленным, тот проявил удивительное проворство. Он резко подался вместе со стулом назад и ударил Моррисона ногами в живот. Дик отлетел и, согнувшись, закашлялся, не в силах вдохнуть.
«Сядьте, мистер Моррисон! – мягко произнес Донатти. – Давайте поговорим как разумные люди».
Отдышавшись, Моррисон подчинился. Этот кошмар не мог продолжаться вечно.
Донатти сообщил, что в фирме существуют десять степеней наказания. Шестое, седьмое и восьмое нарушения влекли за собой новые посещения «крольчатника» (с увеличением силы тока) и жестокие избиения. После девятого нарушения сыну Дика сломают руки.
«А после десятого?» – спросил он пересохшими губами.
Донатти печально покачал головой:
«Тогда мы сдаемся, мистер Моррисон. И вы войдете в два процента клиентов, не поддающихся исправлению».
«Вы действительно сдаетесь?»
«В определенном смысле. – Он открыл ящик и достал «кольт» 45-го калибра с глушителем. – Но даже в этом случае мы гарантируем, что и те, кто не поддается исправлению, никогда больше курить не будут», – добавил он, улыбаясь и глядя в глаза Моррисону.
В тот вечер по телевизору показывали полицейский боевик «Буллит», который очень нравился Синди, но через час непрестанных вздохов Моррисона и его ерзанья на месте она не выдержала.
– Да что с тобой не так? – поинтересовалась она во время очередной заставки телекомпании.
– Ничего… Вернее, все! – раздраженно отозвался он. – Я бросил курить.
– И когда? – рассмеялась она. – Пять минут назад?
– С трех часов дня.
– Ты что – действительно не курил все это время?
– Да, – подтвердил он и снова принялся грызть ноготь большого пальца, хотя и грызть-то уже было нечего.
– Какой же ты молодец! Но как ты решился?
– Ради тебя, – ответил он, – и… и Элвина.
Ее глаза расширились от удивления, и она даже не заметила, что закончилась реклама и показ фильма возобновился. Дик редко говорил о сыне. Синди подошла, бросила взгляд на пустую пепельницу, стоявшую справа от него, и заглянула ему в глаза:
– Ты правда бросил курить, Дик?
– Правда, – подтвердил он, мысленно добавив, что если он обратится в полицию, то тут же заявится банда головорезов и «разукрасит» ей лицо.
– Я так рада! И даже если у тебя ничего не получится, мы оба очень тронуты твоей заботой.
– Думаю, получится, – заверил он жену, вспомнив, как кровожадно вспыхнули глаза Донатти, когда он нанес удар ему в живот.
Той ночью Дик почти не спал, то проваливаясь в полудрему, то вдруг просыпаясь. В три часа ночи сон окончательно пропал. Желание закурить было столь сильным, что Дик дрожал, как в лихорадке. Он спустился вниз и прошел в кабинет, располагавшийся в середине дома. Окон здесь не было. Он выдвинул верхний ящик стола и с вожделением уставился на пачку сигарет. Потом обернулся и облизнул губы.
Донатти предупредил, что в первый месяц слежка будет постоянной. В следующие два – по восемнадцать часов в сутки, но в какое именно время – неизвестно. В четвертый месяц, когда большинство клиентов «срывались», наблюдение снова станет круглосуточным. А потом до конца года – выборочная ежедневная двенадцатичасовая слежка. А затем? Выборочная слежка до конца жизни.
До конца жизни.
«Мы можем проверять вас каждый второй месяц, – говорил Донатти, – или каждый второй день. Или постоянно неделю в месяц на протяжении двух лет. Вся штука в том, что вы этого никогда не узнаете. А если закурите, то считайте, что шансов у вас – как в игре против шулеров, у которых карты крапленые. «И следят ли за мной сейчас? А вдруг в этот самый момент выкрадывают жену или посылают громилу к сыну?» Правда, чудесно? А если и удастся украдкой выкурить сигарету, то ее вкус покажется ужасным. Как будто она пропитана кровью сына».
Но они не могут следить прямо сейчас, посреди ночи, в его собственном кабинете. В доме царила полная тишина.
Моррисон смотрел на сигареты почти две минуты, не в силах отвести от пачки взгляд. Потом подошел к двери, выглянул в гостиную и снова вернулся посмотреть на сигареты. Перед глазами пронеслась ужасная картина грядущей жизни, в которой сигаретам нет места. Как, черт возьми, ему удастся убедить сомневающегося клиента разными графиками и диаграммами, если в руке не окажется вечно дымящейся сигареты? Как без сигарет он сможет выносить соседей, которых Синди то и дело приглашает полюбоваться садом? Как вообще, в конце концов, можно начинать день без сигареты за чашкой кофе?
Дик проклял себя, что ввязался в эту историю. Проклял Донатти. Но особую ярость испытывал, вспоминая Джимми Маккэнна. Как он мог так поступить? Сукин сын все знал с самого начала! Руки так и чесались придушить этого Иуду.
Еще раз украдкой оглянувшись, Моррисон достал из ящика сигарету и с нежностью провел по ней пальцем. Совсем как в рекламном слогане: Круглая, ровная и плотно набитая. Лучше не скажешь! Он сунул сигарету в рот и прислушался, наклонив голову.
