Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание - Марк Еленин

— Да-с, стойкий у вас народ подобрался, э, идейный, капитан, — хмуро резюмировал ротмистр Издетский. — Но не все такие. К счастью. Придется и мне, господа, один случай припомнить — из недавнего прошлого, как говорят... Взяли мы четырех комиссаров. Стойкие... э... оказались скоты, ничего на допросах не показали. Повели на расстрел. Три мужика и баба. Еле идут... э... но идут: куда денешься — сзади штыки, спереди и с боку...« о... штыки... «Будете говорить, большевистская зараза?» Молчат... Поставили их к стенке. «Раздевайтесь, сволочи!» И вы, мадам, не стесняйтесь, никто ваших прелестей больше не увидит?..» Построили конвойных, командую: «По врагам России, взвод, залпом — огонь!..» Трое упали. Один стоит. Стоит под дулами винтовок в кальсонах и матросской тельняшке и глазом не моргнет. Улыбается даже. И я ему улыбаюсь: «По матросу, взвод!..» Он рубаху рванул, кричит: «Стрелять не умеете, господа офицеры! Учить вас надо!» А я вижу у него на груди... двуглавый орел вытатуирован, огромный — от соска до соска. Командую: «Взвод, отставить!» — и объясняю ему: «Простите, товарищ комиссар. Не могу в орла стрелять... Я тебя, сволочь, лучше повешу, голубчик». Так и сделал, вздернул «на вешалку»... Пришлось потрудиться — ничего... э... не поделаешь.

Разговор неожиданно принял иное направление. Все заговорили разом — горячо и взволнованно заспорили. Послышались возмущенные крики.

Молчавший до сих пор сановный полковник Виктор Николаевич Белопольский поднял руку, прося внимания, и все тотчас замолчали почтительно — то ли из боязни, то ли из подлинного уважения. Полковник был сравнительно молод. Узкое, породистое, гладко выбритое лицо его казалось замкнутым и отчужденным. Светло-синие глаза смотрели холодно. Поблескивали золотые нашивки за ранения на рукаве. На левом кармане — белой эмали мальтийский гвардейский крестик. Белопольский поправил портупею, отставил кавалерийскую саблю с надписью на гарде «За храбрость» и миниатюрным изображением ордена Св. Георгия и сказал голосом, привыкшим повелевать:

— И мы изменились, господа. Не следует закрывать глаза на это. Соблаговолите выслушать — пять минут внимания. Некоторые мысли и наблюдения... хотелось бы поделиться с вами, друзья. Разрешите?

Двое крикнули: «Просим!»

— Вряд ли кто-нибудь из присутствующих не помнит нашего первого командира Корниловского полка Генерального штаба полковника Неженцева. Мы были с ним однокашниками еще по Павловскому юнкерскому училищу и полку, куда мы, «павлоны», были выпущены с разницей в год.

— Помним! Еще бы! Выдающийся офицер! — раздались голоса.

— Идеалист, — резюмировал ротмистр Издетский.

— Идеалист? — возвысил голос Белопольский. — Не судите поспешно и не судимы будете, ротмистр. Да, это был зачарованный человек, он молился на Россию. У него было горячее сердце корнета и воля командира, полное отвращение к братоубийственной войне и горькое сознание ее необходимости. Пленных он стремился убедить в своей позиции, щепетильно относился к имуществу обывателей, неумолимо преследовал тех, кто давал волю своим низменным инстинктам, преследовал зверства. Неженцев, как известно, был смертельно ранен при штурме Екатеринодара и умер.

— Однако не понимаю, к чему вы? — нетерпеливо спросил Издетский, отрезая перламутровым ножичком конец сигары и зажигая ее.

Полковник оставил его вопрос без ответа.

— А вот другой офицер — полковник Блейш, командир Марковской дивизии времен Новороссийска, известный каждому. Кто таков господин Блейш, по моим наблюдениям? Храбрец? Но о храбрости у марковцев вообще не принято говорить. Сам Марков, Сергей Леонидович... известно ли вам, господа, что, блестяще закончив Военную академию, он получил секретную команду в Германию — снять фото с крепости Торн? Это еще до войны имело быть. Пробрался он к крепости, произвел все необходимые работы. За ним слежка, преследование. Он в солдатском туалете спрятался и до глубокой ночи там просидел — едва не задохнулся, сознания не потерял. Ночью бежал. Получил награду, был произведен в капитаны. Во время службы арестован, затем бежал на Дон, выдавая себя за денщика. Исключительных способностей и храбрости был человек. Глядя на него, и подчиненные старались. Одно слово — марковцы... Вот и Блейш. Он ходил в атаки во весь рост всегда впереди своей дивизии. Был жесток? Жестокости не замечали среди марковцев, они редко брали пленных. Начисто выбритый, надушенный, напудренный, он был равнодушен и к боям, и к расстрелам, брезгливо смотрел на грабежи, порки, притеснения мирного населения. С неизменным флакончиком кокаина.

— Позвольте, господин полковник! — негодующе воскликнул де Бальмен. — Как можно?!

— Помолчите, поручик! — оборвал его Издетский. Щека его дергалась, на скулах ходили желваки. — Пожалуйста, продолжайте, князь. То, что вы рассказываете, очень интересно. Извольте. — Белопольский откинулся на стуле, подозрительно посмотрел на ротмистра: про него говорили нехорошо. — Этот ледяной Блейш, с каждым боем все более молчаливый и мрачный, прошел до Орла и обратно, не выпуская из рук винтовки, — по трупам, через насилия, виселицы и пожары. Душа его была давно сражена, осталась лишь оболочка. Он никогда сам не участвовал в зверствах и грабежах, но и не порицал их. «Каменный гость», — говорили о нем. С дивизией он откатывался к Новороссийску, как известно. Но не все знают: когда обезумевшие люди кидались с пристаней в ледяную воду, Блейша везли в последний путь на лафете единственного уцелевшего дивизионного орудия. Он умер от сыпняка. За лафетом шли марковцы. Они плакали так, как едва ли плакали даже их бесчисленные жертвы. — Полковник замолчал, задумался.

— А что, простите, означают ваши сообщения, господин полковник? — Издетский усмехнулся и окутал себя облаком сигарного дыма. — Много достойных офицеров погибло. Но ведь не это вы имели в виду? Не только это?

— Именно, ротмистр, именно, — голос Белопольского звучал задумчиво и чуть грустно. — Путь от Неженцева к Блейшу — это два года нашей борьбы, ротмистр, путь, пройденный многими офицерами-добровольцамн, путь от мечтателя-идеалиста к железному, без души кондотьеру, живущему лишь ненавистью. Позвольте, я закончу мысль... Добровольческая армия умерла. Она трансформировалась. С этим фактом, надеюсь, никто не станет спорить? Черту подвел Новороссийск. Генералы, сыпняк, крещенский мороз, норд-ост помогли Буденному. Армия дошла до черты. И покатилась в море — без плана, без порядка и надежд. Мы осели в Крыму, огляделись. В армии уже нет идеалистов, подобных Неженцеву. Без конца мы толкуем о пробуждении монархического духа, о возможных кандидатах. Но мы, господа, без знамени. Был у нас тишайший Деникин — при поражении его хватило лишь на созыв Военного совета. У нас есть Врангель — он способный военачальник, но у нас по-прежнему нет знамени, господа!

Де Бальмен шепнул что-то Издетскому. Тот хотел было встать, но Есипов железной хваткой удержал его за руку и, задержав, так выразительно посмотрел на него, что ротмистр смешался. Только атмосферой взаимного непонимания, отсутствием единой идеологии объясняю я наши боевые неудачи. Что говорить, если идеологом белого движения в последнее время мог оказаться писака Суворин, возведший в мечту старый быт, в норму — намыленную веревку, произносящий слово «буржуй» так же, как матрос и буденновец. Гвардейская махновщина — иначе это и назвать нельзя. — Белопольский замолчал.

Воцарилась напряженная тишина.

— Что это значит? Что вы стараетесь доказать нам, господин полковник? — вскричал, не в силах сдержать себя, ротмистр Издетский. — Если б я не знал вас... э... достаточно, господин полковник...

— Так что? — спокойно перебил его Белопольский.

— Я должен... доложить обо всем... Как человек прямой... У меня... э... свидетели есть.

— Ну нет, к вам я в свидетели не пойду, — неожиданно решительно сказал вдруг до того молчавший чуть ли не весь разговор рыхлый капитан Дубяго и мизинцем с длинным ногтем поправил редкий ус.

— Сыскными делами занимайтесь и без меня, — поддержал его Есипов.

— Я требую объяснений, — упрямо бормотал серыми губами ротмистр. — Честь многих офицеров задета...

— Оставьте, поручик! — Полковник скользнул быстрым взглядом по собравшимся. — Я готов дать объяснения. Повсюду. И вас я не боюсь, ротмистр. Я не знал, что вы оставили свой эскадрон, а служите по жандармскому ведомству. Расстреливать других — несомненно больше шансов самому остаться в живых. Вы — находчивый офицер, ротмистр.

В этот момент к столику кошачьим неспешным шагом подошел вестовой и, взяв под козырек, щелкнул каблуками так, что малиновым звоном брякнули медали. Доложил:

— Их высокоблагородие господин генерал Доставалов срочно ждут их сиятельство господина полковника Белопольского! Приказано сопроводить-ссс!

Белопольский с неудовольствием поднялся. Сказал спокойно, с ленцой: