Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И мода признала царицу: теперь в Риме носили прическу «а-ля Клеопатра», косы укладывались сзади в пучок [4]. Общество здесь было крайне расслоено, статус ценился превыше всего. Значение имели служебное положение, образование, деньги. Клеопатра принадлежала к элите и хорошо ориентировалась в социальных взаимоотношениях. Изысканный римский ужин, сдобренный интеллектуальным общением, мало отличался от изысканного александрийского. Будучи чутким и умным гостем, Клеопатра быстро освоилась с политическими сплетнями и ученой неспешной беседой, которую весьма уважали в Риме – говорили даже, что она улучшает вкус вина. Один эрудированный современник так определял идеального сотрапезника: «Не нужно приглашать ни слишком говорливых гостей, ни молчунов»[75] [5]. В течение нескольких послеполуденных часов такой собеседник мог свободно рассуждать на множество политических, научных и культурных тем, затрагивавших вечные вопросы бытия: что было в начале – курица или яйцо? Почему человек с годами лучше видит вдаль? Почему свинина для евреев запретна? [6] Клеопатра пользовалась расположением Цезаря – так что просто не могла остаться без общества (Цезарь, со своей стороны, не обращал внимания на злословивших по поводу ее присутствия. «Его, однако, это совершенно не беспокоило», – утверждает Дион [7]). На вилле Цезаря ее окружали выдающиеся интеллектуалы и тщательно отобранные дипломаты. Она была утонченной, щедрой и харизматичной женщиной и наверняка завоевала расположение многих. У нас, однако, имеется единственное свидетельство – причем самого злого на язык (хотя одновременно и самого сладкоречивого) из римлян, который всегда «очень громко лаял» [8]. «Царица мне отвратительна», – шипел Цицерон. Историю пишут красноречивые.
Великий оратор, седой, шестидесятилетний, ко времени визита Клеопатры уже стал памятником самому себе. Выглядел он все еще прилично, хотя черты лица оплыли. В разгар вспыхнувшей писательской лихорадки Цицерон посвятил себя большому, многие темы затрагивавшему философскому труду. Год назад он расторг брак, в котором пребывал на протяжении тридцати лет, и женился на своей юной богатой воспитаннице, причем объяснял этот размен в письме Гнею Планцию примерно так же, как Клеопатра – свой приезд в Рим: «От тех же, кому, ввиду моих бессмертных благодеяний, мое спасение и мое имущество должны были быть дороже всего, я, видя, что из-за их подлости для меня в моих стенах нет ничего безопасного, ничего свободного от коварства, счел нужным оградить себя верностью новых дружеских связей от вероломства старых». Цицерон – самородок из провинциального семейства, пробившийся наверх исключительно за счет собственного интеллекта и остававшийся там благодаря непрерывным политическим интригам, – женился на деньгах.
Что он вообще нанес Клеопатре визит, не более удивительно, чем то, что вскоре он начал клеймить ее в своих опусах, причем очень грубо. У великого Цицерона имелось два режима: «виляй хвостом» и «ату его». Причем применять их он мог одновременно к одной и той же персоне: скажем, сегодня оклеветал человека, а завтра уже клянется ему в вечной преданности. Типичный великий писатель, иначе говоря – влюбленный в себя мужчина с раздутым эго и болезненной чувствительностью к обидам, реальным и вымышленным. Римский Джон Адамс, живший с постоянной мыслью: что скажут обо мне потомки? Он не сомневался, что мы будем читать его через две тысячи лет. Не менее талантливый сплетник, чем мастер красноречия, Цицерон старательно собирал информацию на каждого популярного римлянина – где живет, чем владеет, с кем общается. Продержавшись три десятилетия на римской политической сцене, он не собирался с нее уходить. Его неудержимо влекли власть и слава. Ни одной знаменитости не суждено было избежать его ядовитых укусов, особенно если человек обладал интеллектом, мировой известностью, возможностью содержать армию и умением развлекаться так, что в словаре римлян даже не находилось для этого слов. Цицерона тошнило от «репы» в любых проявлениях: он был убежденным поклонником роскоши.
Будущее царицы в римской историографии решилось благодаря недоразумению: Клеопатра пообещала Цицерону некую книгу, возможно из Александрийской библиотеки. И почему-то не выполнила обещания. Совершенно ясно, что она нисколько не заботилась о его чувствах. И еще глубже их ранила чуть позже, когда к вилле оратора подъехал вельможа из свиты царицы, посланный – как выяснилось – не за Цицероном, а за его лучшим другом. Здесь много неясного – уже две тысячи лет мы пытаемся прочитать, о чем умолчал философ, – но за глубокомысленными недомолвками и туманными намеками прячется скорее кто-то оконфуженный, а не оскорбленный. Он внезапно приготовился к нападению – либо устыдившись собственного обращения за услугой к царице, либо раздраженный самим фактом своего с ней общения. Похоже, все-таки попал под ее чары. Даже потрудился объяснить в письме к Аттику, что их контакты «имели отношение к науке и соответствовали моему достоинству, так что я осмелился бы сказать о них даже на публичном выступлении» [9]. Ничего предосудительного – посланник Клеопатры может это подтвердить. Однако достоинство Цицерона пострадало. Результатом стала стремительно накатившая ненависть. Что она и ее приближенные о себе возомнили? Мало кому в истории приходилось так дорого платить за забытую книжку: из-за своей оплошности она приобрела в Цицероне заклятого врага – хотя надо отметить, что он обрушил на царицу Египта свой благородный гнев только после ее отъезда из Рима, скорее всего окончательного. И, несмотря на неприязнь, частенько с ней общался – в обществе, если не на вилле Цезаря, – что, конечно, многое о нем говорит.
Впрочем, у Цицерона и помимо «книжного инцидента» имелось множество причин не любить Клеопатру. Оставаясь непримиримым сторонником Помпея, он весьма прохладно относился к Цезарю, который вел себя с великим оратором покровительственно и не воздавал должного его мудрости. Цицерон в свое время уже высказывался критически об отце Клеопатры. Он лично знал Авлета и считал его плохой пародией на царя: говорил, что «его александрийское высочество» вообще не царь – «ни по своему происхождению, ни по духу»[76] [10]. Республиканец до мозга костей, Цицерон гораздо больше времени посвятил египетским делам, чем ему хотелось бы: от них вечно попахивало бесчестным [11]. Когда Клеопатра была еще ребенком, он хотел поехать послом ко двору ее отца, но беспокоился, как это назначение воспримут грядущие поколения и римская знать. К тому же у оратора были странные отношения с женщинами. Он долго жаловался, что первая жена слишком увлекалась общественными делами и не слишком – домашними. Избавившись от одной самостоятельной, мыслящей, волевой женщины, он не испытывал симпатии к другой. А вот дочь свою обожал беззаветно,
