Гибель гранулемы - Марк Гроссман

— Леший его знает, — огорченно сказал Мирцхулава, будто был виноват в странных воззрениях своего шофера. — Неглупый парень — и на́ тебе!

Обстановку разрядил Петька. Он торжественно вошел в столовую и поднял вверх большой палец.

— Что, сынок?

— Уха — закачаешься, — объяснил Петька. — Ложка стоймя стоит в кастрюле.

Вскоре действительно в столовую вошла Татьяна Петровна, неся на вытянутых руках огромную кастрюлю с ухой.

Поставив ее на стол, она всплеснула руками:

— Боже мой, как надымили! Что вы тут делали, Проша?

— Жгли табак, как ты проницательно заметила, Таня, и рассуждали о любви.

— О чем? — покосилась Татьяна Петровна на дочь, вносившую в комнату тарелки, ложки, рюмки.

— О любви, Таня. Я еще раз поклялся Иванову, что украду тебя, когда станет темно. Он вызвал меня на дуэль. Будем драться.

— Врет, — засмеялся Прокофий Ильич. — Он еще в школе сочинения пописывал. И вот что, Ираклий: когда хотят красть, не оповещают об этом. Крадут — и все.

— И это муж, Таня? Он питека́нтроп. У него нет ревности.

— Странная логика. Ревность — продукт цивилизации.

— Ну да. И родственница любви. Если ты целуешь мою жену — это касается меня или нет? Или мне успокаивать себя тем, что друг моей жены — мой друг?

— Петька! — сказал Прокофий Ильич. — Сколько тебе раз говорить: тащи из холодильника бутылки.

— Ты ни разу не говорил, — удивленно посмотрел на отца мальчик.

— Ну, вот, — один раз сказал — и довольно. Беги на кухню.

— Так о чем вы тут говорили, папка? — спросила Татьяна Петровна, когда недовольный мальчик ушел.

— Пустое…

— Разве любовь — пустое?

— Я не это хотел сказать, Таня… Ну, хорошо — ты женщина — и лучше нас должна знать, что это за штука. Что требуется для любви?

— Прежде всего — уважение к женщине, — засмеялась Татьяна Петровна. — Мне никто не предлагает сесть.

— Извини, — смутился Мирцхулава, подвигая хозяйке стул.

— Одну минутку, я только позвоню.

Она подошла к столику с телефоном, набрала номер.

— Анфиса? Сейчас же приезжай. Ираклий извелся без тебя. Я попрошу Федю подъехать.

Раскрыв окно, крикнула Чикину:

— Федор Иваныч, Фиса хочет к нам. Поезжайте за ней.

Когда шум мотора за окном стих, Татьяна Петровна вернулась к столу, присела и тут же поднялась. Надо было расставлять тарелки.

— Итак, уважение, — продолжила она прерванный разговор. — Затем…

— Прости, Таня, — перебил ее муж. — Но уважение зарабатывают. Я уже как-то говорил об этом.

— Папа, — покраснела Люся, — зачем же адресоваться к маме? Ведь ты не ее имеешь в виду?

— Не ее. Но тебе не бесполезно послушать. На будущее.

Он повернулся к жене:

— Мы уже толковали до вас: «любовь» и «люблю» — разные вещи. Ты можешь любить, как Джульетта, но это еще не любовь. Нужен Ромео. Мужчина, который любит тебя.

— Я не чужда этой оригинальной мысли.

— Зря иронизируешь. Мысли сами по себе — только полдела. Любить — значит, вызывать ответную любовь.

— Что прикажешь делать?

— Я не лектор, и у меня нет готовых советов. Жить достойно — вот что делать. Это никогда не легко — и всегда надо. Тогда мужу будет интересно с женой, и жене — с мужем.

— Ну, что ж — против этого не стоит возражать. И все же я рискну поспорить с тобой. Для добрых дел нужны время и возможности.

Петька вошел в комнату с охапкой бутылок, поставил их на стол, вопросительно посмотрел на отца.

— Теперь, Петя, тащи закуску и все остальное. Нечего тебе слушать наши стариковские разговоры.

— Мне кажется, Прокофий прав, — после паузы сказал Мирцхулава, — и я хочу немного добавить. Ты знаешь, Таня: у нашей любви есть глупый и гнусный враг. Мещанство. Если препарировать мешанина, то легко обнаружить: вместо желудочков сердца у него один огромный желудок. Это — бездонный мешок. Мещанин, как древний идол, никогда не бывает сыт. Он лопает любое подношение своих поклонников: комоды и пуфы, сало и муку, тряпки и шубы. Он отгорожен от мира и общества, от долга и идеалов стенами своего дома. Шторм в море и ракета на Марс ничего не значат для него, если из них нельзя извлечь кусок сала.

— Вы преувеличиваете, Ираклий Григорьич, — заметила хозяйка. — Такой флюс в нашем обществе нетрудно излечить.

— Это не флюс, Таня. Это серьезнее и трудно поддается терапии. Мне кажется, нужен хирург. Мещанин всегда хамелеон. Он приспосабливается и перекрашивает свою шкуру применительно к политическому пейзажу. В нашем обществе он говорит одно и делает другое.

— Хамелеон — вполне точное слово, — поддержал товарища Прокофий Ильич.

— Ты забыл о теме нашего разговора, папа.

— Нет, не забыл. Мещанин глуп, самодоволен и равнодушен ко всему, что не умещается в его желудке. Любовь для него — тоже кусок сала, и мещанин заботится об этом куске ровно настолько, насколько от этого зависят его гастрономические свойства.

— Совершенно верно, — кивнул головой Мирцхулава.

— Мы с тобой коммунисты, Ираклий, и мы молимся совсем иному богу. Мы вправе рассчитывать, что наши семьи — одной с нами религии.

— Религия — не очень подходящее слово, — усмехнулся начальник флота. — Впрочем, как тебе угодно.

— Дело не в слове. Счастье за счет другого — подлость. В этом дело. Полагаю, я заслужил право на такую сентенцию.

— Конечно, папа.

— Если «конечно», хочу спросить тебя: может счастье гнездиться в своем кутке без веры, без порыва, в стороне от народа?

— Не знаю… Думаю: нет, папа.

— Настоящий человек, Люся, хочет быть героем в глазах своей любви. Так было всегда, так будет вечно. Но ведь даже мещанин не скажет вслух, что он проявил геройство и достал лишний ковер. Вот и выходит: герой и мелкая цель — на разных полюсах.

— Ты придаешь этому слишком большое значение, — заметила Татьяна Петровна. — И я хочу есть.

Было видно, что ей не нравится разговор.

— Петька! — крикнул Прокофий Ильич. — Иди кушать.

Он бросил взгляд на дверь и смутился. Там стояла Анфиса, из-за плеча которой выглядывал Чикин. Шофер вежливо усмехнулся, будто говорил этой усмешкой: «Я же вам толковал, Фиса Ивановна, блажат старики-то!»

Павел взглянул на гостью. Она была еще очень молода и ярко красива. Шелковое платье плотно облегало стройную фигуру, русые волосы, уложенные в замысловатую прическу, были похожи на праздничный торт. Она сощурила длинные ресницы и рассмеялась:

— Я стою уже здесь полчаса, и муж, который извелся без меня, даже не замечает этого.

Подошла к Павлу, кокетливо протянула ему руку:

— Молодой человек, я отдаю себя под вашу защиту.

Павел вскочил и, покраснев как свекла, подставил Анфисе Ивановне стул.

— Прости, Фиса, — извинилась Татьяна Петровна, — мы заговорились и не заметили тебя.

— Я не в претензии. Но ближе к делу. У меня пересохло в горле, и я хочу есть. Весь день ждала мужа и постилась.

— Награда последует немедленно, — наливая рюмки, сказал жене Мирцхулава. — И за «ждала» и за «постилась», дорогая.

Уха была густая и вязкая, как разведенный столярный клей, но все проголодались и ели с аппетитом.

— Отменная уха, — сказала Анфиса Ивановна, пробуя печень трески. — Озерная и речная рыба вкуснее морской, Ираклий. Хорошо, что ты поехал на озеро.

— Ну, вот, — недовольно покачал головой начальник флота. — Жена рыбака и не отличаешь морскую рыбу от пресноводной. Обидно, все-таки.

Анфиса Ивановна отставила тарелку, усмехнулась.

— Ты тоже не различаешь, где болгарский крест, а где гладь. Однако, я не виню тебя за это трагическое незнание вышивки.

— Это разные вещи, Фиса. Вышивка — досуг, а рыба — моя работа. Если б семью кормила вышивка, я бы знал ее. Можешь поверить.

— Ну, не ворчи, — примирительно сказала Анфиса Ивановна. — Налей мне еще немного вина.

Татьяна Петровна расставляла перед гостями тарелки со вторым. Молоденькая женщина, сидевшая рядом с Павлом, ожидая свою тарелку, медленно тянула из рюмки вино.

«Они поженились совсем недавно, — думал Павел об Ираклии Григорьевиче и Анфисе. Мирцхулава вдвое старше жены. Кажется, они не насмерть влюблены. Но может, так надо вести себя в гостях?»

— Вы родственник Прокофия Ильича? — услышал он тихий вопрос.

— Нет, — тоже почему-то переходя на шепот, ответил Павел. — Я посторонний.

И тотчас почувствовал, что употребил не то слово.

— А-а… — протянула Анфиса Ивановна и повернулась к Прокофию Ильичу. — Когда я пришла, вы казнили мещан и толковали о высокой любви. Это все-таки интересней рыбы.

— Анфиса Ивановна, — сказала Люся, — вы должны меня поддержать. Мне кажется, папа слишком прозаически относится к любви. И ваш муж тоже.

— В чем дело? — откликнулась немного захмелевшая женщина. — Сейчас мы пустим наших мужчин ко дну. Кайтесь, злодеи.