Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Выступала Марго и в Петергофе, и в Эрмитажном театре, вызывая всеобщий восторг, особенно у мужской части двора. И впрямь она была весьма соблазнительна. У Бенкендорфа появилась масса завистников. Достаточно часто он ловил злобные взгляды обер-гофмейстера Нарышкина, который после каждого концерта пытался увезти Марго к себе в Зимний.

Успех Марго объяснить несложно. Перед глазами не слишком избалованной русской публики предстала вовсе не парижская дива с вульгарными движениями и слабеньким голоском, а величавая женщина, обворожительная и несчастная, сжигаемая преступной страстью к пасынку. Декламируя одна на сцене отрывки из «Федры», Марго добивалась, как ни странно, бо́льшего эффекта, чем в ансамбле. Богатая мантия небрежно покрывала царский стан. Мягкие округлые руки, в которых ощущалось что-то лебединое и оттого обреченное, призывно обращались к невидимому божеству. Плавная и вместе с тем энергичная походка — само женское достоинство! Лицо Марго покрывала бледность. Бриллиантовые слезы сверкали в глазах, которые так и хотелось назвать очами. Но когда ее охватывал любовный порыв, взор мутнел, и казалось, внутренний огонь сжигает ее душу. Подталкиваемая неестественной страстью, Федра быстро приближалась к краю пропасти, увлекая за собой очарованных и взволнованных зрителей.

Император не отрываясь следил за каждым ее движением и мизансценой. Но для организаторов интриги, увы, настали трудные дни. Марго пока не снискала его сердечного расположения. А ведь в интриге были задействованы мощные силы, возможно, сам император. Ведь граф Толстой получил тайное предписание через министерство иностранных дел содействовать бегству мадемуазель Жорж. Что за сим стояло? Желание видеть актрису в Петербурге или стремление уязвить Наполеона?

Стихи Расина Марго произносила как бы в забытьи, будто кто-то диктовал ей. Мощный и свежий голос преодолевал преграду, которую всегда стремится воздвигнуть зритель, по природе своей скептик. Словом, Марго везде добилась абсолютного успеха. Единственным критиком выступил великий князь Константин Павлович. С драгунской непосредственностью ценитель совершенно иного типа женской красоты иронически бросил после премьеры яростному поклоннику мадемуазель Жорж обер-гофмейстеру Нарышкину:

— Вы бы лучше пополнили состав комической оперы, чем выписывать нам образец трагедии. Впрочем, что бы вы там ни говорили, ваша мадемуазель Жорж и в трагедии, не стоит моего выездного коня на параде.

Но Нарышкина мнение великого князя не поколебало, и мадемуазель Жорж продолжали приглашать на дворцовые вечера.

В сумерках, продленных белым небесным светом, если они оставались дома, то устраивали ужин для близких друзей: приглашали князя Сергея Волконского, братьев Орловых, князя Шаховского, графа Василия Валентиновича Мусина-Пушкина-Брюса, графа Михаила Воронцова, если, конечно, те находились в Петербурге. Вечеринки у Бенкендорфа не носили политического оттенка, хотя там и велись масонские разговоры. Но больше, времени уделяли театральным новостям, предстоящим премьерам Марго и будущей войне с Наполеоном, в приближении которой никто не сомневался. Иногда Марго приглашала на вечеринки коллег — летучего Дюпора, знаменитого танцовщика и биржевого игрока, разбогатевшего при Консульстве и дававшего уроки корсиканцу, Оскара Манвиля с женой и младшую сестру Марго веселую Бебель, покорительницу кавалергардских сердец, правда, несколько удрученную тем, что чужая слава затмевает ее успехи. За Бебель усердно ухаживал Лев Нарышкин, сын обер-гофмейстера и соперника Бенкендорфа. Развлекали гостей вечные спутники Марго актеры Форжер и Флорио. Марго охотно демонстрировала приобретенное в годы нищей молодости умение приготовить быстро и экономно вкусный салат и жаркое. Теперь она овладела и русским стилем.

— Я придаю сейчас всему казацкий вкус, — смеялась она. — Мой друг Бенкендорф очень любит и почитает казаков. Нас часто посещает атаман Иловайский.

Разумеется, подобное счастье — любовь, прогулки и вечеринки пополам с успехом у публики — не могло длиться вечно. Дурные предчувствия угнетали Бенкендорфа. Он не представлял себе, как разлучится с Марго. Но антракт в Юсуповом саду близился к концу. Одновременно с днем дебюта приближался и день отъезда в армию, которая вела изнурительную войну с турками.

Бог рати он!

Бенкендорф шагнул вслед за Воронцовым в покосившуюся избу. Он не узнал сразу князя Петра Багратиона, несмотря на давнее знакомство и характернейшую физиономию, где твердость и мужество смешались с чисто грузинским добродушием и готовностью улыбнуться. Улыбка постоянно таилась у губ Багратиона, хотя сейчас он был раздражен и вовсе не благостен. Князь Петр сильно исхудал, и без того длинный нос на костистом лице заострился еще более и напоминал птичий клюв.

— Наконец-то! Ты ли это, Бенкендорф?! Ну, дай я тебя обниму! Господи, наконец-то! Я уже не знал, что и предполагать. Проклятые французы! Как ты не попал им в лапы? Ну да вашего брата семеновца голыми руками не возьмешь. Молодец! Дай я тебя обниму! Быстро сказывай — и отдыхать. Чай, задницу намозолил? Карту! — велел он ординарцам.

Вмиг огромной картой, как скатертью, накрыли стол.

— Что государь? Здоров ли?

Багратион с нетерпением нервно разодрал пакет.

— Слава Богу! — воскликнул он, прочитав первые строки. — Значит, мы, граф Михайла, не ошиблись, что ускоренным маршем бросились на Слоним. Слышишь, что государь требует: идти к первой армии, сиречь к Барклаю, через Новогрудку и Вилейку. А где сейчас сам государь?

— В Свенцянах. В Свенцянах, если все как намечено, — ответил Бенкендорф. — Туда приказано стянуть пятый корпус. Затем, вероятно, он отойдет к Даугелишки, где намерены обосноваться главной квартирой. Французы бьют встык, князь Петр, между тобой и генералом Барклаем. Государь быстро раскусил маневр Бонапарта. Коли через Новогрудку и Белицу у тебя не выйдет — отступайте на Минск и Борисов. Но, ради Бога, не теряй из виду Барклая. Государь соединению армий первое место отводит.

— Правильное решение. Я так помыслил: Бонапарт будет рваться через Ковно на Вильну. Иероним от Гродно висит у меня на хвосте. Значит, кого-то отправят к Минску, чтобы путь перерезать. Если припомнить постулат Бонапарта: в главном месте всеми силами, то против нас надо ждать Даву, и никого иного.

Он скользнул орлиным оком по карте и показал Воронцову предполагаемое движение войск. Недаром чуткий русский солдат расшифровал его грузинскую фамилию на свой лад: Бог рати он!

— Итак, спешим к Новогрудке. Двадцать второго, а если постараемся, то и на день раньше там будем. Как зайцы побежим — вприпрыжку. Ты, Бенкендорф, с нами. Из Новогрудки поскачешь назад, когда наступит полная ясность. Господа офицеры, — обратился он к присутствующим, — рескрипт государя указывает нам единственно верный путь к победе, на который мы вступили и по которому идти продолжим.

Своего достоинства и верности принятому решению гордый Багратион никогда не умалял.

— По коням, господа офицеры! «На зачинающего Бог!» — вот слова государя. Жизни своей не жалеть. Но прошу помнить, что России нужны солдаты, а не трупы.

Сказать точное и вдохновляющее слово Багратион умел, и за то его любили и почитали в армии.

— Воронцову — в арьергард. Диспозицию довести вплоть до батальонных начальников. Казаков Иловайского из третьего и четвертого полков — в разъезды. В сшибку не вступать, а катать назад к нам с донесением. Вперед, господа офицеры! Выступаем. Бенкендорф, если задница болит, садись на фуру. — И он радостно засмеялся смехом человека, у которого давно лежащий камень свалился с души.

Князь Петр поразил Бенкендорфа чутьем. Пятнадцатого государь действительно приехал в Свенцяны, где и провел в семидесяти километрах от Вильны неделю. На следующий день узурпатор с боем взял Вильну, наметив разъединение первой и второй Западных армий, и, не теряя ни часу, повернул сорокатысячный корпус Даву на Минск. Через четверо суток, то есть 12 июня, Семеновский полк отошел к Даугелишки.

В Свенцянах получили окончательное оформление стратегические идеи императора. Лейб-казачьи разъезды сразу доложили, что части Барклая отступают к этому городку. Именно здесь император решил назначить начальником штаба первой армии генерала Ермолова, а генерал-квартирмейстером полковника Толя, давнего противника генерала Фуля и Дрисского лагеря. Именно здесь он дал карт-бланш Барклаю, сказав:

— Сохраните мою армию — у меня нет другой!

Именно здесь он ощутил до конца, что означала победа Кутузова над великим визирем на берегах Дуная, и начал торопить переброску войск с южного фланга, посылая туда гонцами флигель-адъютантов.

В Новогрудке Багратиона догнал другой посланец императора — генерал-адъютант барон Винценгероде. Бенкендорфу приказано присоединиться к нему, чтобы помочь в организации отдельного отряда. Винценгероде предстояло идти к Велижу, действуя вполне самостоятельно. Бенкендорф, однако, с ним разминулся.