Королевская охота - Амеде Ашар

— Мне ваш голос кажется знакомым, — заметил вдруг Эктор. — Не могу вспомнить, где я его слышал.

Наступившие сумерки не позволили Эктору всмотреться в лицо собеседника.

— Возможно, мы уже встречались. Я много путешествовал. Но надеюсь, наше знакомство не прервется, и если вы направляетесь в Версаль, мы сможем там встретиться.

— Прошу вас верить, — пояснил Эктор, — что мой вопрос вызван только желанием продолжить знакомство.

— Благодарю вас. Это и мое желание тоже. И если почему-либо случай нам в этом не поможет, я сам постараюсь вас найти. — В голосе шевалье слышалось нечто большее, нежели простая вежливость.

— Если вам понадобится протекция, мой друг герцог Рипарфон готов будет вам её оказать, — прибавил Эктор, желая ответить на любезность любезностью.

— Благодарю вас, но у меня есть письмо от одного из моих друзей к отцу Тельеру.

— Духовнику короля?

— Да.

— Его называют всемогущим человеком.

— Он священник, сударь.

Ответ прозвучал явно двусмысленно. Эктору так и осталось неясно, придавал ли шевалье слову «священник» высокий или, наоборот, самый незначительный смысл.

Далее они перешли к рассказу собственных историй. Эктор простодушно передал все подробности своей жизни. Шевалье, казалось, собирался сделать то же. Но в его рассказе о себе интересные и важные подробности как-то тонули в искусном описании незначительных мелочей. Впрочем, эти мелочи были изображены просто прелестно.

В результате у Эктора сложилось мнение, что шевалье был благородного происхождения и отменного воспитания. Утомленный многочисленными путешествиями, он направляется в Версаль, чтобы поправит свое разоренное состояние и помочь своему семейству.

Следует также добавить, что Эктор все же постеснялся назвать имя своей любимой. Не стал он говорить и о дуэли с аббатом Эрнандесом.

Они разговаривали довольно долго, как вдруг над одним из флигелей замка поднялось яркое дрожащее зарево.

— Пожар! — воскликнул Эктор и побежал к замку, чтобы поднять тревогу.

Шевалье задумчиво последовал за ним, нисколько не спеша, с видом поэта, подыскивающего подходящую рифму.

ГЛАВА 20. НАКОНЕЦ-ТО ПАРИЖ!

К тому времени, как Эктор прибежал во двор замка, там уже было полно народу. Но никто не тушил разрастающийся пожар: все только кричали, не двигаясь с места. Эктору все же удалось навести хоть какой-то порядок. Ему помогли Поль и Рипарфон. Кок-Эрон кинулся, разумеется, в самую гущу тушивших, подавая примеры храбрости. Сидализа при виде такого великолепного зрелища хлопала в ладоши. Шевалье хладнокровно прохаживался в стороне.

Хозяин дома появился гораздо позднее: его апартаменты были расположены довольно далеко от пожара. Прибыв на место, он немедленно кинулся к тушившим слугам и принялся колотить их тростью. Затем подошел к Эктору:

— Сударь, велите своему молодцу прекратить, — сказал он, указав на Кок-Эрона.

Эктор повиновался, ни о чем не спрашивая.

— Вы должны понять, — продолжал Мазарини, — пожар — промысел Божий, и я не потерплю, чтобы ему препятствовали.

Совершено обескураженный Эктор лишь молча поклонился. Сидализа хохотала вовсю, а Рипарфон прикидывал, не обратиться ли срочно к методам обращения с сумасшедшими. Тем временем Мазарини, смотревший, как пламя гаснет, заметил со вздохом:

— Вы ему все-таки помешали…

— Какая досада! — подхватил Поль.

— И ведь пламя могло переброситься на замок. Ваш друг господин Шавайе очень виноват, что вмешался в это дело.

— Не сердитесь, — отвечал Фуркево, едва не лопаясь от смеха, — мы все здесь ошибались, но действовали без дурных намерений.

Тем временем начавшийся мелкий дождь быстро довершил дело. Все двинулись в дом. На крыльце Мазарини, остановившись, произнес:

— Похоже, что Божественному Провидению неугодно было, чтобы замок в эту ночь сгорел.

Утром, собираясь к завтраку, Эктор и Поль заметили, что шевалье отсутствует.

— Не ждите его, — сказал Кок-Эрон, — он уехал. И велел передать, что его самым большим удовольствием стала надежда на встречу с вами в Версале.

— Очень любезно с его стороны. Кстати, скажи, не напомнил ли он тебе кого-то, с кем мы уже встречались?

— Мне тоже что-то показалось знакомое, но только не его лицо. Нет, не припомню.

После завтрака, не поддавшись на настойчивые уговоры хозяина, гости простились с ним — они спешили в путь.

Когда они выехали на Большую Королевскую дорогу, разговор снова коснулся личности шевалье.

— Я принимаю его за хорошего человека, — сказал Поль. — А вы, Ги?

— Я мало его видел и ничего не могу сказать.

— Значит, вы плохо о нем думаете. Когда не объясняются, стало быть, о человеке думают плохо.

— Ну вот, вы уже и заболтались. Скажу просто: он человек хладнокровный, осторожный и наблюдательный. Управляет собой лучше, чем вы своими пистолями.

— Да, к сожалению, — пробурчал Поль.

— С таким характером можно быть либо большим мошенником, либо очень честным человеком. Кто он, решить не могу. А вы, милый кузен, что думаете? — обратился Рипарфон к Эктору.

— С вашей характеристикой я согласен полностью, а вот с вашим вторым предположением — нет. Правда, сам не знаю, почему. Ведь сначала он мне не был неприятен.

— Вот мило, — заметил Фуркево, — все трое говорят по-разному: я — да, маркиз — нет, вы, милый герцог, — может быть.

— Ладно, пусть решит вопрос Сидализа.

— Скажу просто, — вступила в разговор Сидализа, — он ужасный человек.

— Проще не скажешь, — заметил Рипарфон, — но пусть каждый выскажет, по каким причинам он так думает.

— Ну, — первым начал Поль, — кавалер спокойно выпил три бутылки за ужином и так же мало спотыкался, как девушка на балу. Стало быть, у него сердце на ладони.

— Вы, Сидализа? — спросил Рипарфон.

— Мои причины… Они исходят от сердца, и их труднее объяснить.

— Ничего, не стесняйтесь.

— Что ж, попробую. Когда я упала с лошади, он первый поспешил мне на помощь.

— Воспитанный человек! — заметил Поль.

— Не спешите, Поль. Воспитанность может идти и не от сердца. Он, этот воспитанный человек, стал на колени, чтобы принять меня в свои объятия. Но мои волосы при падении распустились, и он прекрасно видел, что я женщина, а не паж, хотя и была в костюме пажа. Я была одна и, заметьте, распростертая в его объятиях. Так он не поцеловал даже моей руки, господа!

— Даже руки! — воскликнул изумленный Поль.

— Ни одного поцелуя, когда он мог сорвать их десяток. Весь труд — лишь нагнуться, и все тут.

— Какой труд? Одно удовольствие, — смеясь, добавил Поль.