Поэма тождества - Содом Капустин

Когда бы твоё тело не стояло на страже, посту и должности твоего охранителя, сберегателя и вынашивателя, оно бы в момент переместило бы себя с тобой в более комфортное, удобное и чистое место в рамках, твоего узилища. Но здесь, в бетонном кубе, мегалите и микролите, когда Папа и все его сподвижники, производные и интегралы были уверены, как доморощенный спирит, ставя тарелку на лист бумаги с буквами, верит, что вызванные им духи невесть кого дадут ему верные советы по разрешению его личных проблем, или как нож картофелечистки тупится, срезая слои глины с попавшего в нее камня, что ты нейтрализован, ему казалось удобнее, приятнее и надёжнее всего дожидаться момента, когда ты появишься в его плоти, славе и орденах и представишь всем своё столь долго, моментально и безвременно выношенное творение, книгу, которая остановит стрелки часов, овоскопы и гороскопы, которая помирит, оправдает и застопорит движение луны вокруг солнца, солнца вокруг земли и земли вокруг луны, которая отменит физические, химические и математические константы, формулы и уравнения и сделает макромолекулы атомами, атомы элементарными крупицами, а их рассеет по бескрайним гравитационным полям, она распрямит спирали, разомкнет круги и выведет из циклов лишь для того, чтобы одним своим появлением убить всех тех, кто иначе мог бы стать ее читателем, поносителем и восхвалителем.

– Я помогу, освобожу, извлеку и избавлю тебя от этой ноши, тяжести, мрака и усталости.

Золотарь, отбиваясь, лягаясь и отбрасывая забившие унитаз челюсти, кисти и палитры хозобозников, пробирался, прорывался и продирался к тебе, словно барсук, докопавшийся в своих поисках червяков до водоносного слоя, удирает по обрушивающейся песчаной норе, или грейдер, вгрызающийся в гущу сельвы, выкорчевывая молодые деревца и распугивая своим тарахтением мелкую живность, прокладывает просеку для скоростной трассы, невзирая на гадящих на его голову химер несерьёзного отношения, поношения и разношения, несмотря на плевки сибаритствующих, гедонизирующих и агонизирующих троллей, не обращая своих слов к покрывающим его узорами, матом и вышивкой привидениям, призракам и теням ручных, домашних и диких трамваев, автобусов и такси.

– Ты безбрежен, безумен, бескорыстен и беспощаден в своих милостях, шалостях, пропастях и прощении! Ты неоценим, непознаваем, неугомонен и неистощим в своих проказах, показах, поддавках и шахматах! Ты открыт, распущен, ветренен и куртуазен в своих забавах, забиячестве, замысловатости и задушевности! Ты неосмотрителен, непослушен, непривередлив и неоскорбителен в своих прятках, прыгалках, салочках и классиках!

Отряхиваясь от туалетных принадлежностей, талончиков и пробитых, разорванных и проштампованных билетов на посещение кинотеатров, концертов и консерваторий, устилавших его путь, движение и стремление к тебе, Золотарь стучал молотками простыми, отбойными и бронебойными, деревянными, дубовыми и стеклянными кувалдами и ломами изо льда, лития и ласки, кроша, круша и разбивая сковавший, заточивший и затупивший тебя камень.

– Вот погоди, постой, потерпи и подумай еще немного, чуть-чуть, самую малость и капельку, и мы с тобой вырвемся, убежим, скроемся и освободимся из этого мрака, тюрьмы, невежества и косности. Я подкуплю, подпою, задарю и подорву охрану, караул, соглядатаев и шпионов, и мы выйдем за ворота, границы, калитки и таможни этого острога, форта, темницы и каземата!

Камушки, осколки и глыбы отлетали от твоего блока, подобно тому, как куропатки бросаются врассыпную, завидев в вышине приготовившегося к нападению ястреба, или как вызубренное школяром стихотворение, в котором он не понял ни слова, а лишь накрепко заучил последовательность звуков, отскакивает от его зубов и мозгов преподавателя, задевая, раня и калеча снующих под ногами Золотаря длинных, ползучих и скрипучих рыб бессердечия, безнравственности и этики, блестючих, вышагивающих и хрустящих восковок поэзии, амброзии и катавасии, коротких, симпатичных и рахитичных черепах, на чьих спинах были приклеены синие, желтые и черные переливающиеся атмосферами, морями и непогодами шарики планет, спутников и галактик.

– Или мы с тобой выроем, выкопаем, выищем и разыщем подземный проход, лаз, метро и скважину. Я знаю, видел, был и пробовал копать, ломать, дробить и высверливать в одном месте, где свобода, воля, приволье и раздолье ближе всего, всех, всяких и яких подступают, подбираются, приближаются и находятся от этих стен, застенков, простенков и камер!

Если бы твои уши могли слышать, глаза видеть, а кожа ощущать вибрации звуков, слов и фраз Золотаря, то ты бы покатился, закрутился и забился в конвульсиях, хохоте и веселье. Несчастный, богатый и наивный Золотарь не мог себе представить, выдумать и проинтуичить, что могло его ждать вне этой тюрьмы, как футуролог, рисующий себе картины грядущего, неминуемо попадает впросак со своими, основанными на дремучих фактах предсказаниях, или как скрипка, доставаемая из футляра, где она пролежала несколько лет, не в состоянии предугадать будут играть на ней гаммы или рапсодию. Он рвался отсюда, туда и прочь, но не понимал, не думал и не помысливал, что нигде, никогда и никто не будет ждать, радоваться и сочувствовать его избавлению отсюда. Ему было невдомёк, недосуг и некогда размышлять, задумываться и замышляться о том, что его сокровища здесь – бесполезней мусора там, что его опыт здесь – никчемен там, что его тело здесь – фикция там.

И когда Золотарь рассёк, разрушил и развалил бетонную глыбу и высвободил, вызволил и отневолил тебя, он четырежды прижал тебя к своей груди, четырежды поцеловал тебя и четырежды встряхнул, отряхнул и почистил тебя от цементной крупы, чечевицы и гороха. Но смесь забралась, затекла и осталась, как выхухоль не уходит со своего пересыхающего участка реки, выше которого поставили ирригационную плотину, или как крик туриста, отражаясь эхом от стен пещеры и постепенно затухая, все же остаётся навсегда блуждать в подземельях, в дырах, оставшихся на месте сосков, в ране, оставшейся после иссечения печени и в отверстиях, проделанных в твоих запястьях и голенях. Обнаружив это, Золотарь вытащил, обнажил и намазал свой член алюминиевой, магниевой и бронзовой красками и, взяв, схватив и поймав твою руку, насадил ее цементной пробкой на свой лингам, так, что от одного его движения кусок бетонной мешанины, смеси и взвеси вылетел из твоей плоти и, пробив перегородки, загородки и писсуары вонзился в успевшего всхлипнуть, всплакнуть и взреветь охранника. Раз за разом и еще один, Золотарь оглушал, успокаивал и усмирял рвущихся, лезущих и тянущихся в туалет вертухаев с помощью своего лингама и выдавливаемых из тебя камней.

Когда же заполненные прорехи кончились, Золотарь, не вынимая пениса из твоей голени, начал ею себя мастурбировать, подпуская охранников, хозобозников и врачей ближе, дальше и сильнее. За несколько взмахов он довел себя до оргазма, эякуляции и апофеоза, и когда сперма Золотаря покинула его член, как птенцы кряквы, не боясь разбиться, лёгкими комочками сигают вниз, покидая гнездо, устроенное на развилке высокого тополя, или как пришедшая на ум поэта великолепная, но вовремя не записанная строфа, невосстановимо исчезает в глубинах его памяти, твоё тело, по старой, доброй и благоприобретенной привычке, потекло во все стороны, направления и устремления. Его поток скрыл под невидимой, незаметной и неощутимой мембраной всё, что находилось, обреталось и не шевелилось в его поле зрения, досягаемости и чувствования. А затем, выстригая сведения, брея отчеты и скобля доклады, твоё тело иссекло из ткани тюрьмы весь родильный комплекс вместе с рожающими и родившими, младенцами и мертворожденными, персоналом и фигурантами, обрезая фундамент, крыши и пристройки, линии водопровода, канализации и утилизации, задачи, принципы и функции, оставив после себя лишь воздух, пространство и Золотаря, которому и было вкачано всё взятое, отфильтрованное и процеженное, но лишнее, негодное и опасное для тебя, твоего тела и твоей книги.

Ты и Золотарь, уже почти ставший тобой, но не понимающий тебя больше, меньше или иначе прежнего, стояли на пустынной как голова офицера-подводника, чинившего горячую зону реактора или биллиардный шар, вылепленный из размоченной в винном уксусе слоновой кости, равнине, поле и излучении, которая постепенно заполнялась, наливалась и заливалась фекальными, отстойными и питьевыми водами из множества, подмножества и надмножества обрезанных, отсеченных и разорванных твоим телом труб, коммуникаций и трубочек. Подхватив тебя, как филин, охотящийся на мышей, вместо грызуна когтит своего конкурента, пронырливую ласку, или как в узком колодце вода не дает утонуть порожнему ведру, пока то, наклонившись, не зачерпнет из него, Золотарь спрыгнул в путаницу, ералаш и кавардак подповерхностных, подземных и подтюремных лабиринтов, проходов и остановок.