Пламя под пеплом - Ружка Корчак

Гетто отрезано от всего света, не знает, что творится на фронтах, слышит лишь лживые, самоуверенные сообщения немецких источников. А ведь каждый здесь знает, что его жизнь и смерть в большой степени зависят от того, что делается там — на Восточном фронте. И любая, просачивающаяся сюда новость, перелицованная, неточная, а порой и просто ложная обрастает бесчисленными толкованиями, окрашенными то надеждой, то страхом и отчаянием.

Временами в гетто молнией пробегает ошеломляющее известие: "Слыхали? Немцы отступают!" Кто-то слыхал от кого-то, кому, в свою очередь, передал приятель, что новый фронт откроют скорей, чем ожидают. Такого рода известия размножались особенно бурно по воскресеньям, потому что евреи в этот день не работали и могли подзаняться политическими новостями.

По правде говоря, у нас не было особого повода для оптимизма. Лица юношей и девушек мрачнели, когда они читали сводки с фронта. На дворе стоял 1942 год: победный марш фашистских полчищ, враг — у ворот Москвы, приближается к Сталинграду. И однажды — лаконичная информация в нашем бюллетене, всего несколько слов: бомбежке подверглись Хайфа и Тель-Авив... Враг на подступах к Эрец-Исраэль...

В окрестных местечках проводятся акции. Гетто ликвидируются. С разных концов поступают известия о массовом уничтожении евреев. В Вильнюсе ходят слухи о новой "чистке", а сердце заходится: Эрец-Исраэль в опасности, над Эрец-Исраэль нависла угроза уничтожения!

Стоя на пороге смерти, уже не надеясь на личное спасение, мы с новой силой ощутили связь со своей страной.

...Бюллетени... и героические дни и ночи Сталинграда. Бюллетени... и советское наступление. Красная Армия продвигается на запад! Сердца бьются в унисон с ее поступью, переживают за каждый метр отвоеванной земли, за каждый освобожденный город.

В гетто уже больше не прислушиваются к вздору воскресных слухов. Из уст в уста передается информация из источника, которого не знает никто. Уже проникли в наши стены отзвуки гигантской битвы на востоке. Взоры прикованы к маршу советских танков, которые на пути к победе быть может разрушат и стены гетто.

Каждый день, выходя спозаранок на работу, я уже точно знаю, что мне уготовано на улице. Ведь я ежедневно выхожу в один и тот же час и иду одним и тем же маршрутом. И знаю, что близ ворот наткнусь на еврейских полицейских, которые тщательно следят за тем, чтобы никто не находился на улице без "шейна". Поодаль, на улице Завальной, стоят немецкие солдаты и литовские полицейские. На изгибе улицы — длинная очередь женщин к продуктовой лавке. А еще дальше я встречу польских рабочих, торопящихся на работу. Но время от времени все они перестают занимать меня. С момента, как мы выходим из ворот, мы думаем только об одном: повстречаются ли нам сегодня ОНИ, или мы их больше не увидим?

Мы замечаем их с расстояния в несколько сот и метров на улице Венгерской. Они идут со стороны Завальной, как обычно, как каждый день. Масса, растянувшаяся рядами, медленно ползет, тяжело волочит ноги, обмотанные тряпьем, а иногда и босые. Затем различаем сотни существ, изможденных, жалких, оборванных. Многие — с непокрытой головой. Вокруг — немецкий конвой с винтовками наперевес. Посредине мостовой, подобно нам, идут бывшие солдаты Красной Армии — военнопленные.

Обе колонны сходятся на улице Новогрудской. Колонна евреев, идущая на принудительные работы в ИВО, и колонна советских пленных — тоже на принудработы где-то за городом.

Немцы регулируют движение. "Хальт!" — и группа, подошедшая первой, ждет и освобождает проход для второй группы. Теперь, когда мы стоим на месте и дожидаемся, можно разглядеть их лица. И мы смотрим во все глаза, пряча любопытство, потому что немцы тоже следят, чтобы не было ни малейшего контакта между евреями и русскими.

Перед нами проходят старики и молодые, но разница в возрасте почти неразличима, до того все лица измождены — кожа да кости в грязной щетине. Потухшие глаза, согнутые головы, выражение отупелого отчаяния, мертвые лица.

У нас у всех лихорадочно бегают глаза. Пытаемся запомнить каждого, заглянуть поглубже, уловить хоть какое-нибудь живое движение, отзвук, малейшее изменение этого мертвого, тупого взгляда. Это удается редко-редко. Лишь немногие лица привлекают внимание выражением упорства и силы. Мы украдкой улыбаемся им. Иногда вроде бы ловишь светлый ответный отблеск, но вот человек уже прошел, и снова тупые измученные лица.

Есть много немецких "эйнгейтов", (рабочие отряды-единицы) где евреи и русские пленные оказываются рядом. Если евреям хоть какое-то передвижение все-таки дозволено, то пленным не разрешают даже сойти с места. Их усиленно стерегут.

Особенно усердствуют пособники немцев — украинцы, изменившие родине и объявившие себя фольксдойче. Они превосходят немцев во всем, что касается измывательства над своими братьями. Паек пленных неописуемо скуден, а так как нет у них никакой возможности добыть еды каким-нибудь окольным путем, их мучает постоянный голод. Как и евреев, их донимает страх и неуверенность в завтрашнем дне. Они уже знают об участи своих бесчисленных братьев, таких же пленных, которых немцы массами отправляют на тот свет; знают о братских могилах, рассыпанных по этим местам, могилах, где покоятся советские солдаты. И они одни, наедине со своим голодом, отупением и бессилием. Всякий контакт с ними на местах работы категорически воспрещен. Но за спиной у конвоя, буквально у него под носом советским военнопленным оказывается помощь. Не поляки им помогают, хотя работают тут же, да еще на вольном положении. Советским военнопленным помогают евреи.

Штаб ЭФПЕО издал приказ, которым все члены организации обязываются оказывать постоянную помощь бойцам Красной Армии, попавшим в плен, а также женам советских командиров, заключенным с начала войны в больших блоках на улице Субоч 37. Поначалу это была мизерная, ничтожная поддержка вроде ломтя хлеба или щепотки табака, передававшихся пленным с великими предосторожностями. Потом наши товарищи провели сбор денежных пожертвований и одежды "для бедняков", а на самом деле — для пленных.

Девушки из ЭФПЕО стараются установить с ними контакт. Трудности невероятные. Обе стороны опасаются провокации, предательства. Трудно определить, кому можно доверять. Пленные замкнуты. На первый взгляд, все они — на одно лицо. Многие из них кажутся либо недоразвитыми, либо полностью отупевшими. (Со временем мы убедились, что самыми отупелыми среди них прикидывались их главные организаторы).

Потребовалось очень много времени, энергии и выдержки, чтобы выудить из этой серой массы кого-нибудь, с кем можно было установить связь. Это удалось Басе Зивкович, работавшей в казармах 5-го полка. Блюме Маркович в ХКП и Мире Руденьской — на железной дороге. Ключиком послужил подпольный бюллетень ЭФПЕО. Новости, пришедшие ОТТУДА, с родины, впервые за долгое время, не выводят их из молчания, но по суровым, немым лицам ползут слезы. Для них — измученных, обреченных — это был привет из родного города, голос родных полей, гром борьбы их далекой отчизны. Но по сводкам, немец все идет вперед, оккупируя Россию, и головы гнутся еще ниже, и глаза еще гуще наливаются угрюмостью. Только нашим девушкам удается время от времени заставить эти лица немного посветлеть. Помощь оказывается тактично, с искренним сочувствием и невзирая на риск и террор. А тем временем с фронта начали поступать ободряющие вести. Блюма Маркович шепотом передала знакомому советскому бойцу о наступлении Красной Армии, прорыве немецкой обороны, о победах. И в замученные души закрадывается надежда, на лицах появляется отсвет проснувшейся воли.