Однажды в Лопушках (СИ) - Лесина Екатерина

Остановился Беломир Бестужев у речушки. Правда, ведомый одному ему понятною дорогой, выбрался он вовсе не туда, куда ведьма водила. Нет. В этом месте река прорезала землю глубоко, ушла на самое дно расщелины, укрывшись под пологом растопыренных корней. И те, темные, переплелись сетью, защищая драгоценную воду от лунного света.

Тут было тихо.

И даже ветер замолчал. Где-то далеко тревожно ухнул филин.

А нога провалилась в мягкий мох по самое колено. Но хуже всего, что Николай ощутил знакомый отклик.

— Стой, — сказал он напряженно.

Темная сила его растеклась, чтобы впитаться в землю.

Мох.

И корни.

И кости там, ниже, под корнями. Множество костей, в которых сохранились капли недожизни…

— Назад, — сипло произнес Николай, отступая.

— Чуешь?

Дядюшка втягивал ночной воздух, чтобы выдыхать его громко, сипло.

— Здесь… Старое святилище. Неподалеку.

— Святилище?

— Морриган. Или Мораны. Моры. Белоликой… у неё много имен. И много святилищ, правда, редко какое остается живым. Но ты прав, дальше соваться не след. А вот рядом… самое оно место. Сюда он точно не сунется.

— Дед?

Николай огляделся. И плечами повел. Надо же… святилище. А почему в сопроводительных документах о том ни слова? И когда снимали план местности, когда проводили рекогносцировку, никто и словом не обмолвился о действующем — а он теперь слышал отклик — святилище Моры?

— И его… у моего отца есть старый… не знаю. Не друг. Это не те отношения. Но и слугой его назвать будет неправильно, — дядюшка опустился на покрытый мхом ствол и погладил его нежно. — Когда-то, в годы молодые, отцу пришлось выполнять… некоторые поручения императора. Именно тогда он и обзавелся кровником… из народа холмов.

Николай вздрогнул.

— Матушка не говорила.

— На самом деле теперь я думаю, что Игнат, — полукровка, все-таки истинный д’харэ скорее сожрал бы собственный язык, чем пошел бы служить человеку. Да и спустя годы от человека его вовсе уже не отличить. Вполне возможно, отец оказал услугу Темному двору, за что и получил столь… специфический подарок. Но служит он верно.

Кости ворочались там, в глубине, спеша выбраться к тому, кто способен услышать их.

— И сделает для отца все.

— В каком смысле?

— Во всеобъемлющем… — дядюшка наклонился, чтобы вытащить из-под штанины узкий клинок. Он провел по кромке пальцами, будто странным этим образом желая проверить её остроту. Цокнул языком. И перерезал запястье. — Кровью клянусь, что ни мыслью, ни словом, ни делом не желаю вреда тебе и сестрам твоим, равно как и моей сестре. Что не стану действовать ни тайно, ни явно против вас, без вашего на то согласия.

Кровь упала на мхи.

Потекла.

— И пусть место это будет мне порукой.

Кровь уходила глубже.

И кости затихли, а Николай ощутил присутствие чего-то несоизмеримо более древнего, чем все, чего ему доводилось касаться. И это вот, древнее, пробовало кровь.

Смотрело.

А дядюшка протянул клинок.

— Я слишком долго бегал… и понял, что устал. Да и не так много мне осталось.

Нож был небольшим, удобным для тайного ношения. Рукоять его, согретая теплом человеческого тела, сама легла в руку. А клинок вспорол кожу, выпуская кровь.

— Тебе, — только и сказал Николай, чувствуя, как с кровью тянут и силы. По капле, по струйке, по… в какой-то момент даже показалось, что вот сейчас выпьют досуха, но нет. Кровь остановилась сама собой. А сила… опустевший источник вновь наполнялся чернотой и столь быстро, что Николай даже испугался: справится ли.

Справится.

— Я позволил ему изуродовать себя… и Сашку… Наташа оказалась умнее нас обоих и вовремя сбежала. Но вернулась она зря. Все-таки женщины слишком жалостливы. Пускай. Теперь нельзя допустить, чтобы он подмял и вас.

Дядюшка погладил руку, на которой истаивал шрам.

— Хуже то, что у Сашки, кажется, был ребенок. И я по глупости своей проболтался о нем. И теперь нужно найти его раньше, чем сделает Игнат… найти и перепрятать. Поможешь?

Николай кивнул. Можно подумать, у него выбор имеется.

Глава 19 Где колка дров оказывает целебное воздействие на разум человеческий

Мужик сказал — мужик сделал. Поэтому мужики такие тихие и молчаливые!

Разбудил Олега петух. Громкий голос его проник сквозь деревянную стену, подушку, разбивая такой хороший спокойный сон.

— Твою ж… — Олег попробовал перевернуться на второй бок. Кровать заскрипела. Прогнулась. Тотчас стало жарко.

И неудобно.

И петух опять заорал.

— Вставай уже, — крикнула хозяйка. — Завтрак готов!

Завтрак.

Вставать.

Олег спросонья не сообразил даже, где находится. А поняв, мотнул головой и сел. Это ж надо… стоило бы охрану взять. И с охраной уже… охрана точно лишнею не будет.

Пашке позвонить опять же.

И…

Он потер сонные глаза и зевнул. Почему-то думалось обо всем лениво, отстраненно. И мысли эти продолжались уже за столом. Петух вновь завопил. Вот это голосище…

— Дров наколи, — велела хозяйка, выставляя крынку с молоком, тарелку, на которой высилась стопка пухлых блинов. Рядом встали миска со сметаной и вторая, с вареньем. — Ешь хорошо, а то до обеда я на огороде.

Олег кивнул.

Колоть дрова он совершенно не собирался. Но в какой-то момент вдруг обнаружил себя подле сарая, с топором в руках. Топор был старым, но наточенным до того, что в полено входил с легкостью, разделяя его на ровные чурочки.

— И что я творю? — поинтересовался Олег у кошки, которая растянулась на поленнице, поглядывая на человека с обычной кошачьей снисходительностью. — Занятия другого нет?

И не ответив себе, поднял топор, чтобы с каким-то воистину мазохистским удовольствием опустить на полено. Правда, на сей раз то не распалось пополам, но вцепилось в клинок.

— Вот так… — Олег хмыкнул.

И потянул за топорище.

А ведь не забыл… дома-то колоть приходилось часто. Старая печь требовала много дров, и даже зимой, когда топили не ими, но кусками жирного черного торфа, тетка все одно подкидывала дрова. С ними огонь живее.

К чему это?

Чурку он разбил на куски и уже на кошку глянул, мол, видишь. Могу еще.

Кошка отвернулась. Паскуда, как и все бабы. Но думалось об этом без обычной злости, да и вовсе, словно… словно и она, и раздражение, накопившееся за годы, и все-то, что было, ушло в топор. А потому Олег с радостью поставил новую колоду, замахнулся и ударил с коротким хеканьем. И снова, и снова… и, кажется, именно этого ему и не хватало.

Дурь, конечно.

Остановился он, лишь когда солнце поднялось уже высоко, зависло, приклеилось к небосводу. Палило нещадно. И пот тек по шее, спине и животу. Этот пот напрочь пропитал старую майку, выданную хозяйкою. И штаны тоже. Еще хотелось пить.

Олег огляделся.

И застыл.

— Доброго дня, — в старом платье, бледно-голубом, с вышивкою по горлу, Калина гляделась до странности незнакомой. Темные волосы свои она заплела в косу, которая выглядывала из-под соломенной шляпы.

— Доброго, — голос почему-то был сиплым.

— Пить хочешь? — она склонила голову к плечу.

— Хочу.

Пальцы вцепились в топорище. И пришлось сделать над собой усилие, чтобы отпустить топор. Не хватало… Олег вогнал его в колоду.

И сделал шаг.

А она подала высокий кувшин, до краев наполненный ледяною колодезной водой. Стоило сделать глоток, как занемели зубы, а горло и вовсе перехватило.

— Осторожно, — сказала Калина, глядя куда-то в сторону. — А то ведь и застудиться недолго.

— Не… застужусь, — Олег допил-таки до дна, ибо вода эта оказалась вкусной до того, что оторваться было невозможно. И ничего-то вкуснее он в жизни не пил. — Как-нибудь… спасибо.

— Пожалуйста.

Она оглядела двор, засыпанный ровными… почти ровными, все-таки давно он ничем-то подобным не занимался, чурочками.