Когда мы состаримся - Мор Йокаи

— Говори, кто тебе дал списки, с которых ты изготовил эту копию?

Я стиснул зубы. Не скажу. Хоть режьте меня, всё равно ничего не узнаете.

— Ну-с, будешь отвечать на мой вопрос?

Проще всего было бы сказать: приходил, мол, какой-то длиннобородый незнакомец в очках и зелёном плаще, и пускай себе ищут на здоровье. Но тогда пришлось бы глаза прятать.

Нет! Врать не стану. Но и правды не скажу.

— Будешь отвечать? — прикрикнул в третий раз директор.

— Не буду.

— Прекрасно! Это почему же? Не знаешь, что ли, этого человека?

— Знаю. Но не хочу выдавать!

Я думал, директор, самое меньшее, запустит в меня чернильницей и я сделаюсь чернее арапа.

Вместо этого он достал табакерку и зарядился понюшкой, поглядывая искоса на сидевшего сбоку господина Шмука, точно говоря: «Другого ответа я и не ждал».

Господин Шмук, перестав вертеть пальцами, обратил ко мне своё приветливое лицо.

— Милый Дезидер, ну зачем так отчаиваться без особенных причин? — принялся он самым доброжелательным, даже умильным тоном меня уговаривать. — Не думай, пожалуйста, что вы такое уж большое преступление совершили, ты и тот, кто тебе списки передавал. Заблуждение — да, но не преступление; преступным его может сделать только запирательство. Поверь, я на всё готов, лишь бы с вами ничего плохого не случилось. Но и ты пойди нам навстречу, ответь на наши вопросы по-хорошему.

Настояния его чуть было меня не поколебали. Хотелось надеяться на лучшее, так ласково, утешительно всё это звучало.

— Нет, нет, совсем наоборот! — поспешил вмешаться директор. — Я вынужден опровергнуть сказанное нашим уважаемым коллегой в защиту этих юношей и заявить прямо противоположное: содеянное ими — тяжкое преступление, чреватое серьёзными последствиями. И виновные будут отвечать по всей строгости закона!

Гневом и непреклонной суровостью дышали эти слова; но меня вдруг осенила безошибочная догадка: именно он, строгий гонитель, хотел бы втайне помочь нам выбраться на сушу, а тот, благодушно увещевающий pater familias,[96] готов, напротив, утопить.

Господин Шмук опять принялся вертеть большими пальцами.

— Кто поручил тебе это переписать? — снова обратился ко мне директор. — Почему ты отказываешься назвать его?

— Я не знал, что это запрещено, когда брал переписывать, — стоял я на своём. — Вы мне сказали, что это тяжёлое преступление, хотя я всё равно не понимаю, почему, но верю вам на слово. Вот я и не называю поручившего мне эту работу. Ведь мне, не знавшему, для чего она, грозит более лёгкое наказание, чем тому, кто знал.

— Но поразмысли-ка, дружок, какому риску ты себя подвергаешь, — пожурил меня ласково господин Шмук. — Подумай: твоё запирательство делает ведь тебя соучастником в том, в чём ты на самом деле неповинен.

— А разве не вы, господин учитель, — оборотился я к нему, разве не вы рассказывали в классе героическую историю Муция Сцеволы, не вы учили декламировать: «Romanus sum civis».[97] Делайте со мной, что хотите, но предателем я не буду и могу только сам повторить: «Longus post me ordo idem petentium decus!»[98]

— Убирайся отсюда! — рявкнул директор, и педель увёл меня.

Через два часа мне сообщили, что я оправдан и могу идти домой. Директор, свирепый, грозный наш директор, оказывается, особенно ревностно добивался нашего оправдания. Даже самым рьяным выдумщикам из первых учеников, которые от страха бог знает что на себя наговорили к вящей забаве гимназического суда, дали по нескольку дней карцера, только и всего.

Я уже думал, что тем всё и кончится.

И, едва освободясь, поспешил к Лоранду, гордый сознанием, что удалось вызволить старшего брата из беды.

VIII. Всякое начало имеет конец

Когда его высокородие господин надворный советник вошёл в комнату, её высокородие, прекрасная госпожа Бальнокхази играла со своим попугаем.

Она любила его больше всех на свете (мы говорим о попугае).

— Ну-с, дорогая, — сказал господин Бальнокхази, — как твой Коко, научился уже выговаривать: «Лоранд»?

— Нет ещё.

— Ничего, научится. Так известно вам, дорогая, что сословное собрание распускается?

И Бальнокхази непринуждённо опустился на козетку рядом со своей супругой.

— Ну и пусть распускается.

— Но ведь столько замечательных танцоров уедет. Это не может быть вам безразлично, дорогая. Все депутаты помоложе разъедутся.

— Я их не задерживаю.

— Ну, конечно, конечно! Лоранд всё равно ведь останется. Но это и для него небезопасно, моя милая. И ему не мешало бы скрыться побыстрей.

— Что это вы такое говорите?

— Говорю, чего не должен бы говорить. Только вам сообщаю, моя дорогая. Как мы с вами условились. Вы меня поняли?

— Более или менее. Вы подразумеваете нелегальную газету?

— Да, моя дорогая, и прочее, о чём узнал тоже от вас.

— Да. От меня. Я рассказала вам, чтó под строгим секретом доверил мне Лоранд, приняв за поклонницу своих энтузиастических идей. Рассказала, чтобы вы воспользовались услышанным для своего возвышения. Сведения, для вас поистине бесценные; но я поставила условием: сообщившего никакой опасности не подвергать и дать мне знать, буде таковая возникнет. Ему что-нибудь грозит?

Бальнокхази склонился к её уху.

— Этой ночью будут аресты.

— И кого это коснётся?

— Вожаков, заводил из молодых депутатов. Особенно — распространителей рукописной газеты.

— Но чём же это Лоранду угрожает? Он всё сжёг до единого клочка, у него в комнате ничего не найдут. Газета, даже если в чужие руки попала, ничего не докажет. Почерк он свой изменил, раньше писал с наклоном вправо, теперь будет писать с наклоном влево. Списки речей тоже нельзя отнести на его счёт. И брат его, который их переписывал, никаких показаний не дал против него.

— Всё это так; но сдаётся мне, что он не всё уничтожил из написанного в этом городе. Несколько строк в альбом друга, стишок или другой какой пустячок, fadaise…[99] Альбом-то и попал в руки властей.

— Кто же его мог передать? — с возмущением спросила жена.

— Якобы сам владелец.

— Дяли?!

— Угадали, дорогая. И Дяли тоже искал дружеских плеч, о которые можно опереться, чтобы подняться повыше.

Жена до крови закусила красивую нижнюю губку.

— И вы Лоранду больше не поможете?

— Наоборот, я как раз этим и занят.

— Вы спасёте его?..

— Спасти не спасу, но убежать дам.

— Убежать?

— Но у него нет другого выбора: или бежать, или же его схватят.

— Но мы не так с вами уговаривались. Вы не то мне обещали.