Воскресшая жертва - Вера Каспари

— Замолчи! Замолчи! Замолчи! — закричала я, глядя в набухшие глаза Уолдо. — Ты прав, Уолдо, тот же стиль поведения, те же болезненность, распад и разложение, только все это относится к тебе. К тебе! К тебе, Уолдо. Это твоя болезнь, это ты высмеивал все мои мечты, в которые, Уолдо, я когда-то верила. Ты ненавидел мужчин, которые нравились мне, ты находил у них слабости и постоянно подчеркивал их, на моих глазах ты насмехался над ними до тех пор, пока они не начинали ненавидеть меня!

В своей жажде крови Уолдо прибегал к моей помощи, и я тоже стала жаждать крови, неожиданно почувствовав ненависть к нему. Что касается Шелби и других, я не могла еще четко все осознать, я никогда не ощущала запаха тлена, пока он не попытался выставить передо мной на посмешище Марка. Я смело бросала ему в лицо обвинения, говорила так, будто и раньше все понимала, но на самом деле я была слишком слепа и упряма, чтобы осознавать, насколько остро его насмешки ранили моих друзей и что они разрушали их любовь ко мне. Теперь я это четко увидела, как если бы я стала самим богом, сидящим на вершине горы и при ярком свете разглядывающим человеческие существа. Я даже была рада своему гневу, жаждала мести и крови.

— Ты и его хочешь уничтожить. Ты его ненавидишь. Ты ревнуешь меня к нему. Марк — настоящий мужчина. Именно поэтому ты хочешь его уничтожить.

— Марку не нужна помощь, — сказал Уолдо. — Похоже, Марк вполне в состоянии уничтожить себя сам.

Уолдо всегда умел это делать — унизить меня в споре, обратить мой справедливый гнев в дешевую истерику обезумевшей женщины. Я чувствовала, как мое лицо искажается уродливой гримасой, и отвернулась, чтобы Марк этого не видел. Марка же ничто не задевало, он сохранял свое презрительное спокойствие. Когда я отвернулась, рука Марка схватила меня, притянула к себе, так что я оказалась рядом с ним.

— Значит, ты сделала выбор? — спросил Уолдо, и в его голосе зазвучала насмешка. Но яд уже утратил свою силу. Твердый, прямой, непреклонный взгляд Марка встретился с косым, едким взглядом Уолдо, и Уолдо оказался безоружным, в качестве оружия у него осталась лишь его визгливая раздражительность.

— Благословляю ваше саморазрушение, дети мои, — сказал Уолдо и надел очки.

Он проиграл битву. Теперь он старался достойно отступить. Мне стало его жаль. Весь мой гнев остыл, и сейчас, когда Марк снял с меня мои страхи, мне вовсе не хотелось наказывать Уолдо. Мы поссорились, выплеснули весь яд наших разочарований, покончили с нашей дружбой, но я не могла забыть его доброты и великодушия, тех лет, что мы с ним были дружны, того, как мы вместе шутили и приходили в спорах к общему мнению, наши праздники Рождества и дни рождения, уют наших маленьких ссор.

— Уолдо, — сказала я и сделала небольшой шаг в его сторону. Рука Марка напряглась, он схватил меня, удержал, и я забыла о своем старом друге, который стоял со шляпой в руке у моей двери. Я забыла обо всем на свете, я бессовестно растаяла, ум мой затуманился, я забыла о всех своих страхах, я слабовольно подалась в его объятия. Я не заметила, как ушел Уолдо, как закрылась за ним дверь, я не помнила, что происходило. В моей душе не было страха перед опасностью, перед обманом, я не помнила о предостережениях. Моя мать говорила: не отдавай себя, а я отдавала себя с восторгом, растрачивала себя с такой самоотверженностью, что его губы, его сердце и мускулы должны были прочувствовать, насколько он овладел мною.

Он отпустил меня так неожиданно, что мне показалось, будто я ударилась о стену. Он отпустил меня так, будто пытался завоевать меня, одержал победу и пожелал на этом все кончить.

— Марк! — вскричала я. — Марк!

Но он ушел.

Это было три часа назад, три часа и восемнадцать минут. Я все еще сижу на краю кровати, полуодетая. Ночной воздух влажен, мое тело также покрыто влагой, как будто это роса. Я чувствую себя глупой, я оцепенела, у меня такие холодные руки, что я едва могу держать в руке карандаш. Но мне нужно писать, я должна продолжать свои записи, чтобы избавиться от смятения и начать мыслить четко. Я старалась запомнить каждую сцену, каждое событие и каждое слово, которое он сказал мне.

Уолдо предупреждал меня, и Шелби тоже. Он сыщик. Но если он считал меня виновной, почему же около дома нет больше охраны? Или он влюбился в меня и, считая виновной, дал мне возможность убежать? Все объяснения и все утешения ускользали из моего сознания перед предостережениями Уолдо. Я старалась убедить себя, что все эти предостережения — продукт ревности Уолдо, что Уолдо хитроумно старался наделить Марка целым комплексом недостатков и грехов, которые на самом деле были его собственными слабостями.

Зазвенел дверной звонок. Может быть, это он пришел арестовать меня? Он застанет меня, как распутницу, в розовой комбинации, с распущенными волосами. Куколка, дамочка, женщина, которой мужчина попользовался и бросил.

Звонок по-прежнему звонил. Было очень поздно. Улицы затихли. Должно быть, именно такой же была та ночь, когда Дайяне открыла дверь своему убийце.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА I

В архиве полицейского управления можно найти полный отчет по делу Лоры Хант. Судя по официальным сведениям, это дело похоже на сотни других успешно проведенных расследований: отчет лейтенанта Макферсона, отчет сержанта Муни, отчет лейтенанта Макферсона. Дело окончено 28 августа.

Но самые интересные события не попали в архив управления. Например, в моем отчете о том, что произошло в гостиной Лоры, говорилось следующее:

В 8.15 я обнаружил Лайдекера в обществе Лоры Хант в ее квартире. Он быстро говорил что-то, стремясь доказать, что я замышляю заполучить у нее признание в вине. Оставался до 9.40 (примерно), затем ушел. Послал Беренса и Маззио, дежуривших у входных дверей, проследить за ним. Сам направился к Клодиусу Коэну…

Эта история заслуживает того, чтобы пересказать ее не в виде полицейского отчета, а в более привычном, повествовательном стиле. Хочу признаться, прежде чем писать дальше, что незавершенный рассказ Уолдо и записи Лоры попали ко мне прежде, чем я начал писать. В написанной мною части, где сочетаются его записи и Лорины, я попытался рассказать обо всем случившемся без прикрас, почти не вводя в повествование собственное мнение или свои предубеждения. Но все же я живой человек. Я увидел, что написал обо мне Уолдо, и прочитал лестные комментарии Лоры. Все это, конечно, оказало на меня определенное влияние.

Не могу не ужасаться, что могло бы произойти, если бы заместитель комиссара полиции не выкинул эту злую штуку и не назначил меня на расследование этого дела, хотя я и намеревался провести тот воскресный вечер на Эббеттс-Филд. Возможно, убийство никогда бы не было раскрыто. Говорю это без всяких реверансов в свою сторону, просто случайно я раскрыл тайну. Я влюбился в женщину, и так случилось, что она тоже меня полюбила. Это обстоятельство и стало тем ключом, который открыл главную дверь.

Я с самого начала знал, что Уолдо что-то скрывает. Не могу со всей откровенностью сказать, что я подозревал его в любви или в убийстве. В то воскресное утро, когда я смотрел в зеркало и говорил о его невинном выражении лица, я знал, что имею дело с эксцентриком. Но это не отталкивало меня, он всегда составлял мне хорошую компанию. Он откровенно признался мне, что любит Лору, но я подумал, что он просто свыкся с ролью ее верного друга.

Я должен был разузнать, что он скрывает, хотя и подозревал, какой характер игры позволит любителю почувствовать свое превосходство над профессиональным сыщиком. Уолдо воображал себя большим авторитетом по части убийств.

Я же играл в собственную игру. Я льстил ему, тяготел к его обществу, смеялся его шуткам, изучал его, когда задавал вопросы о привычках Лоры. Что заставляет человека коллекционировать старинное стекло и фарфор? Почему он ходил с тростью и носил бороду? Что заставило его вскрикнуть, когда кто-то попытался выпить кофе из его любимой чашки? Ключи к отгадке характера — единственные ключи, которые добавляют нечто к раскрытию самого жестокого убийства.

До того вечера в заднем дворике ресторана Монтаньино, когда он рассказывал мне о песне, его любовь к Лоре представала, как мне казалось, как отеческая и неромантическая привязанность. Именно тогда я увидел в его полуночных прогулках нечто выходящее за пределы показного чувства мужчины, который считает себя наследником литературной традиции. Я подумал, что вряд ли он провел весь вечер в пятницу за чтением Гиббона в теплой ванне.

Потом вернулась Лора. Когда я узнал, что на самом деле была убита Дайяне Редферн, я совсем сбился со следа. Слишком многое накладывалось одно на другое: Шелби, его тройная ложь, золотой портсигар. На той стадии расследования я не мог, глядя на себя в зеркало, не задаваться вопросом, не похож ли я на молокососа, который слишком доверяется женщинам.