Пиковый интерес - Валентина Демьянова

Армену (мне Машка говорила, что его зовут Армен) на вид было около пятидесяти, но я вполне могла ошибиться лет на десять в ту или другую сторону. С таким лицом, как у него, трудно быть в чем либо твердо уверенным. Может, ему было все шестьдесят, но тщательный уход и правильное питание позволяли ему выглядеть моложе. А может, наоборот, ему было только сорок, но бурная жизнь, полная опасностей и невзгод, наложила на него свой отпечаток и состарила раньше времени. Бог его знает, как было на самом деле, не это меня волновало в тот миг!

На нем был черный костюм хорошего покроя (похоже у этой публики черный цвет в особом почете, вот и Маринка всегда ходит в черном), белоснежная рубашка, купленная не в московском бутике, а в одном из тех магазинов, где на товаре никогда не проставляют цены, чтобы не оскорблять покупателей, поскольку у них достаточно денег, чтоб заплатить любую сумму за приглянувшуюся вещь. Ноги, слишком маленькие и изящные для такого грузного мужчины, были одеты в сшитые на заказ туфли. Их высокая цена угадывалась уже по одному тому, что кожа на них не блестела, как хорошо начищенный армейский сапог, а имела матовый, слегка потертый вид. Весь этот прикид дополнял бордовый шелковый галстук, скромное достоинство которого указывало на то, что изготовлен он был не на задворках Азии. Гладко зачёсанные назад густые темные волосы и смуглый цвет лица выдавали в нем того, кого последнее время принято именовать «лицом кавказской национальности». Я не очень разбираюсь в этнических вопросах, но его почему-то причислила к армянам. Хотя, по большому счету, никакого значения лично для меня это не имело; будь он грузином или, к примеру, осетином, все равно ничего хорошего от встречи с ним я не ждала.

У меня было достаточно времени, что бы разглядеть и его самого и его охранника. С того момента, как я вошла в комнату, прошло не менее пяти, длинных как день, минут. За все это время не было сказано ни слова: со мной никто не поздоровался, мне не предложили сесть. Парень позади кресла безразлично смотрел мимо меня, наверное, стену за моей спиной изучал. Мужчина в кресле, напротив, задумчиво смотрел прямо мне в лицо. Он разглядывал меня внимательно, не торопясь, не пропуская ни одного сантиметра и под его немигающим взглядом было так неуютно, что кожа покрылась пупырышками, как после купания в ледяной воде. Наконец, он открыл рот и коротко бросил:

― Садись!

Небрежным движением руки указал на кресло напротив себя, при этом на пальце у него многоцветным огоньком вспыхнул бриллиант впечатляющей величины. Я покорно опустилась в кресло, сложила руки на коленях и замерла, ожидая продолжения. Отработанным жестом мужчина элегантно стряхнул пепел в хрустальную пепельницу с фигуркой борзой собаки, бегущей по серебряному ободку. Он выдержал долгую паузу и, только посчитав, что произвел на меня нужное впечатление, наконец, заговорил:

― Ты просишь выполнить для тебя кое-какую работу.

Это жесткий, скрипучий голос никак не соответствовал его лощеной внешности. Такой голос больше подошел бы «пахану» в тюремной робе, чем этому ухоженному господину в костюме за несколько тысячи баксов. Но, удивляться тут было нечему, ведь голос являлся частью его истинной сущности. Над всем остальным старательно потрудились парикмахеры, массажисты и портные. Они сделали все, что могли, чтобы сгладить, улучшить, украсить, но вот изменить волчью сущность хозяина было не в их силах.

Я судорожно сглотнула и торопливо кивнула головой, всем своим видом выражая согласие. Немигающий, цепкий взгляд его темных глаз завораживал и лишал меня воли, единственное, на что я была способна, это слушать и подчиняться.

Мужчина говорил медленно, на лице была написана скука, и потому создавалось впечатление, что говорит он через силу и никакого интереса к разговору не испытывает:

― Расскажи, что за история приключилась с твоим братом.

Я не могла ответить ему, что раз он знает о брате, то, наверняка, ему известна и сама история. Такая вольность ему вряд ли понравилась бы, поэтому я лишь еще раз согласно кивнула, откашлялась, стараясь проглотить шершавый ком в горле и заговорила. Слова лились непрерывным потоком, одна фраза цеплялась за другую и, на мой взгляд, выходило очень гладко. Я давно заметила, что история рассказанная несколько раз, с каждым разом звучит все более убедительно, если даже она на половину состоит из вранья. Я изложила свою версию случившегося и замолчала, поедая преданным взглядом мужчину в кресле напротив. Он в очередной раз исполнил показательный номер под названием «стряхивание пепла» и сказал:

― Когда просят о такой работе, рассказывают все.

Слово «все» он выделил интонационно, и стало ясно, что ему известно то, о чем мне хотелось бы умолчать. Значит, он уже нашел кредиторов Олега! Только они могли рассказать ему о бабкиных сокровищах, ведь других общих знакомых, кроме Машки, конечно, у нас не было, но ей, зная ее болтливость, я ничего не рассказывала. Меня уже стала раздражать и наигранная небрежность его манер и непоколебимая уверенность в своем могуществе, поэтому я ничего не ответила, просто сидела и молча смотрела ему в лицо. Я тоже хорошо помнила совет Моэма в его «Театре»: «тяните паузу!» и собиралась тянуть эту паузу сколько возможно! Мудрый Моэм оказался прав, мой собеседник не выдержал и пустился в объяснения:

― Когда я говорю «все», я имею в виду абсолютно все! Даже то, о чем ты не посчитала нужным упомянуть. Я имею в виду клад!

Он выпалил последние слова и, совсем как плохой актер в последнем акте слабенькой пьесы, торжествующе уставился на меня. Не знаю, чего он от меня ожидал, может, думал, что я расчувствуюсь, упаду на колени и буду покаянно посыпать голову пеплом, но тут он здорово ошибся. Ничего, кроме злости, я не чувствовала и моим единственным искренним желанием было схватить со стола тяжелую пепельницу и запустить ее в его самодовольную рожу. Но я, конечно, не сделала этого, потому что давно усвоила, что следовать душевным порывам не всегда разумно. Вместо этого я пошире распахнула глаза, захлопала ресницами и с максимально доступной мне искренностью воскликнула:

― Но я и не думала ничего утаивать!

― Тем ни менее в своем пространном рассказе, вы ни одним словом не упомянули о кладе.

Раньше он обращался ко мне на «ты», а теперь вдруг стал «выкать».

― Неужели на меня упал отблеск богатства моих предков, и ты стал меня больше уважать? ― ехидно подумала я, но сказала совсем другое:

― Я просто не придала этому значение!

Он саркастически поднял брови, выказывая сомнение в моей правдивости, а я затараторила:

― В нашей семье действительно существует предание о якобы зарытых сокровищах, но...

― «Якобы»?

― Конечно, ведь это всего лишь рассказы моей бабушки! Я не хочу сказать, что она лгала! Нет, какая-то доля правды в этих рассказах, наверное, есть! Но она была очень романтичной особой и зарытый клад, скорее, плод ее фантазии, чем правда. Бедная бабушка очень гордилась нашим происхождением, ей хотелось сделать его более значимым, вот и появилась легенда о зарытом кладе. На самом деле, я думаю, все было далеко не так!

― А как?

― Я допускаю, что мои предки могли что-то зарыть в усадьбе, но не думаю, что там были большие ценности.

― А ваш дед? Что он думает по этому поводу?

― Он никогда не воспринимал эти рассказы серьезно, никогда не верил в существование клада, считал все это женскими фантазиями. Он ведь никогда не пытался отыскать его! Никто из мужчин нашего рода никогда не искал его! Даже мой непутевый брат!

Последние две фразы я произнесла с большим достоинством и даже слегка вздернула подбородок, чтобы придать им законченность. На мой взгляд, выглядела я немного глуповато, но такие самоуверенные мужчины, как Армен, изначально считают всех женщин дурами, поэтому мое поведение его не удивило. Что касается меня, то я решила считать это своей удачной актерской находкой.

― Вот как? ― задумчиво протянул он. ― Но вы, сделайте милость, расскажите нам все, что вам известно, а мы уж сами решим, что в нем правда, а что выдумка.

Тут в комнату неслышно проскользнула Марина и ласковой кошечкой устроилась рядом с Арменом. Я краем глаза наблюдала за ней и дивилась про себя, как я могла так ошибаться. Мы не были близкими подругами, но она всегда казалась открытым, жизнерадостным человеком. Мне импонировало ее легкое и слегка ироничное отношение к жизни, общение с ней не было обременительным. Я помню несколько случаев, когда она помогала кому-то из многочисленных Машкиных знакомых. Причем, сама вызывалась помочь и никогда ничего не требовала взамен. Правда, это были не бог весть какие серьезные услуги, но какое это имело значение! Главное ― человек проявлял участие! А теперь я смотрела на нее, и ничего не напоминало мне ту беззаботную хохотушку, к которой я привыкла. Против меня сидела мелкая хищница, пусть не такая опасная как Армен, но достаточно хитрая и жестокая. Ее глаза следили за мной настороженно и даже враждебно, черты лица заострились и потеряли привычную мягкость. Я со злорадством подумала, что сейчас она выглядит постаревшей на несколько лет.