Х20 - Ричард Бирд

Джинни все время посматривала на меня поверх своего компьютера, пока я не почувствовал себя крысой в одном из опытов Джулиана Карра. В очередном письме из Гамбурга он уверял меня, что крысы не считаются животными, потому что они паразиты, к тому же опыт опыту рознь. Затем он описал опыт, который придумал. Одну крысу помешали в лабиринт с шестью выходами, и на пути к каждому выходу она должна преодолевать какое-нибудь препятствие. Когда крысе удавалось добраться до выхода, ее вознаграждали кусочком сыра. Но едва крыса сообразила, что награда всегда одинакова, она улеглась посреди лабиринта и перестала двигаться. В конце концов она умерла. Тогда Джулиан заменил сыр у одного из шести выходов емкостью, заполненной табачным дымом. Потом он заменил крысу. Вторая крыса выучила дорогу ко всем выходам и регулярно наведывалась к тем пяти, что содержали сыр. Она казалась оживленной и счастливой, даже для крысы. Вывод Джулиана: Мир прекрасен.

Мадам Бойярд отодвинула свой стул и обвинила нас в том, что мы сумасшедшие, а затем в том, что мы англичане. Не успела она дойти и до середины лестницы, открыть пачку “Кэмел” и сжать в пальцах фильтр, как Джинни сказала:

— То я тебе нравлюсь, то нет. Наш поцелуй что-нибудь для тебя значит?

— Конечно, значит.

— Ты явно ее не любишь.

— А ты говорила, люблю.

— Это было до того, как ты сводил меня в кино, а потом поцеловал.

— Я не могу ее просто бросить.

— Почему?

Потому что после поцелуя с Джинни на мосту я беспрестанно думал о Люси. По ночам, лежа на узкой постели в крошечной комнатке размером всего в одну восьмую человеческого легкого, я пытался думать о Джинни, но не мог. Не бывало ни секунды, что как-нибудь не напомнила бы мне о Люси. Я видел молодых парижан обоего пола, куривших на улице. Я улавливал их пренебрежение и тут же понимал, что они бросают вызов лично мне: сигарета, которую они курят, — прямой результат того, что недавно их соблазнила Люси Хинтон. Я напоминал себе, сколь банальна разновидность счастья, предлагаемая сигаретами, но уже сомневался, что сам в это верю.

Я больше не видел себя супергероем, и каждый прожитый день словно попадал ко мне в руки использованным и немного замусоленным. Поцелуй с Джинни напомнил мне, что я так и не залез на гору, не пристукнул дракона, не выкурил сигарету, а если я не сделал всего этого, что я вообще могу? Теперь, стоило мне завидеть Люси на улице, она затягивалась сигаретой и презрительно смотрела на меня, ее лицо принимало форму сердца и было преисполнено укора. Когда я ее не видел, было еще хуже. Затем я обнаружил, что беспокойно раздумываю, какие туфли она носит и не сменила ли марку сигарет, а если сменила, то какого именно цвета пачку она держит в руках день за днем. Я имею в виду — прямо сейчас, сегодня, где бы она ни была.

Это выматывало. Я затосковал по домашнему беспамятству и нетрудному провалу, когда я полдня валялся на постели и радовался, что дышу. Я не забыл чувство, что ежеутреннее пробуждение само по себе не победа, но теперь представлял себе ежеутреннее пробуждение с Люси, а это совсем другое дело.

— Если хочешь, приходи посмотреть на мою репетицию, — сказала Джинни. — Скоро последний отбор.

— Что?

— Студентов для “Так поступают все женщины”.

Я попытался сосредоточиться и на мгновение задумался, как звучит опера с американским акцентом. Но тут вернулась мадам Бойярд, пропахшая табачным дымом, и я вспомнил, почему этого не услышу.

Я задавил “Кармен” в большой ониксовой пепельнице на журнальном столике в кабинете Джулиана. Затем осторожно положил пустую пачку “Кармен” рядом с ней, двойными кастаньетами кверху, медицинским предупреждением — книзу. Достал новую пачку из кармана рубашки, сорвал целлофан и положил его рядом с пустой пачкой и потушенной сигаретой. Левой рукой держа новую пачку за донышко, я отогнул крышку пальцами правой руки. Вытянул полоску шершавой фольги с надписью “ВЫТЯНУТЬ”. Положил ее поверх целлофана в пепельнице. Из новой пачки в левой руке ногтями вытащил два новых фильтра двух новых сигарет. Достал их из пачки. Одну сунул в рот. Другую перевернул вверх ногами и засунул в пачку табаком кверху. Наконец взял неприкаянную зажигалку Джулиана, закурил ту сигарету, что во рту, и, хотя еще не наступил вечер, принялся наслаждаться двадцать первой сигаретой за день.

Джулиан спросил меня, зачем я пытаюсь его спровоцировать.

Недавно Тео провел ночь в больнице для удаления кисты, которую сочли причиной боли в ноге и пояснице. Врачи также провели биопсию, которая выявила неоперабельную опухоль в легком. Тео оставался спокоен, даже весел, заявлял, что за годы, проведенные в Центре, узнал, как велика приспосабливаемость жизненно важных органов человеческого тела. Не говоря об органах сирийских хомячков, домашних кошек и послушных гончих. Мне трудно было разделять его браваду, особенно когда он стал называть опухоль внутренней татуировкой, круговертью въевшихся раковых клеток, разбросанных по внутренней поверхности его груди. Надпись гласила: Мама.

Я винил в этой болезни Джулиана Карра. Если бы только он предоставил нам медицинские ресурсы “Бьюкэнен”, когда я просил. Если бы только он не упоминал рот Люси Хинтон. Я задавил двадцать первую сигарету за день и закурил двадцать вторую.

— Дай мне пачку, — сказал Джулиан. — Ты знаешь, что это не по правилам.

— Джулиан, я не твоя статистика.

— Дай мне пачку.

— Я не твой подопытный кролик. Я наделен свободой выбора.

— Нет. За это мы тебе и платим.

Я затянулся еще раз, а Джулиан глубоко вздохнул и выругался. Он наклонился вперед, схватил сигарету из прозрачной коробки на столике, закурил и глубоко затянулся. Попросил не пялиться так изумленно.

— Ты же вроде как бросил, — сказал я.

— Я убиваю группу мозговых клеток, — сказал он. — Чтобы низвести себя до среднего уровня. — Он выпустил дым через нос. — Думаешь, я сплошь пиджак и галстук, а? Думаешь, вот и все, чем я стал. Знаешь, вообще-то у меня тоже есть трудности.

— Конечно. Чью бы жизнь разрушить следующей.

Он взглянул на кончик сигареты, скорчил рожу и раздавил ее в пепельнице.

— Пролежали в этой коробке бог знает сколько. Дай-ка мне “Кармен”.

Я протянул ему “Кармен” и посмотрел, как он закуривает.

— А я-то думал, ты бросил, — сказал я.

— Мне нынче туго приходится.

— Я сейчас расплáчусь.

— Пожалуйста, Грегори, будь помягче.

— С чего бы?

— От меня ушла жена.

Я хотел закурить еще одну сигарету, но пачка “Кармен” теперь была у Джулиана, а я не хотел у него просить.

— Мне очень жаль, — сказал я.

Он пожал плечами:

— Такова любовь.

— И семейная жизнь, — сказал я.

— Теперь мы в одинаковом положении, Грегори. Мы оба одиноки.

— Говори за себя.

— Можно у тебя кое-что спросить?

— Я не одинок, Джулиан. Это не одно и то же.

— Что ты делаешь по вечерам?

Сказав это, он резко затянулся, поэтому я не понял, серьезно он или нет.

— Ты бы иногда заходил ко мне, — пробормотал Джулиан, и тут я подумал, что он это всерьез. — Мы бы заказали пиццу. — Как будто пласт боли поднимался на поверхность, позабыв о своем весе. — Одинокие мужчины так и поступают, да?

— Не знаю, Джулиан. Я живу с Тео.

— Ты мой самый старый друг, — сказал Джулиан. — А я тебе даже не нравлюсь.

— Я никогда не говорил, что ты мне не нравишься.

— Скажи мне, почему я тебе не нравлюсь.

— Ладно. Люси Хинтон. Рот Люси Хинтон.

— У нее был восхитительный рот.

— Не делай этого, Джулиан. Не издевайся надо мной. Что она делала своим ртом?

— Ела, говорила, не знаю, курила. Он был восхитителен, вот и все.

— Так ты с ней целовался?

— Нет. Хотел, но не вышло. В основном она целовалась с тобой.

— Так ты с ней никогда не целовался?

— Никогда, — сказал он. — Но всегда хотел.

Он так это сказал, что я ему поверил. Впервые за все время, что я знал Джулиана, я ощутил свое превосходство над ним и понял, что это мне нравится. Мне даже стало немного жаль его, но я поднялся выше этого.

— Люси Хинтон, — сказал я. — Она была одной из величайших целовальщиц всех времен.

— Я делал ужасные вещи, — говорит Уолтер. — Я крутил сигареты из страниц армейской Библии.

— Не ты один.

— Я выкурил весь Новый Завет. И я не должен был убивать мать Эмми. Господи, я убил свою собственную жену.

— Это сделал не ты. Не глупи.

— Пассивное курение. — Уолтер выглядит мрачнее тучи. — У нее не было шансов.

Без Эмми и членов Клуба самоубийц плакаты, снимки и изречение Парацельса над дверью четче. Мы с Уолтером впервые за несколько дней остались наедине, и поскольку он вежливо меня просит, я даю ему кое-что почитать. К сожалению, в своем кремово-белом стетсоне он совсем не выглядит счастливее. Он поднимает голову и говорит: