Босая для сурового - Екатерина Ромеро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но нет. Это все правда, и я просто охуеваю, когда вижу, как девочка лежит в моей спальне в позе эмбриона спиной ко мне. Она совершенно голая. Я вижу ошмётки ее беленьких пижамных шортиков, которые валяются в углу комнаты. Они разорваны в клочья. Мной.
Натягиваю трусы, лежащие на кровати, и поднимаюсь, тут же практически теряя ориентацию. Меня не на шутку качает. Во рту уже пустыня, на спине и груди что-то сильно жжет. Одного взгляда мне достаточно, чтобы понять, что я весь в царапинах. Это Машины отметины. Видимо, она до последнего сопротивлялась зверю, которого я выпустил наружу этой ночью.
Подхожу к малышке ближе, сжимая зубы до треска. Тонкие запястья Маши туго стянуты за спиной ремнем. Моим, мать его, ремнем, который я носил вчера. Она выйти хотела, но не смогла. Дверь все также закрыта. Мной.
Ее темные волосы разметались по груди девичьей и плечам голым. Она спиной повернута ко мне, поэтому лишь сбоку вижу ее лицо и глаза, прикрытые пушистыми ресницами. Вроде спит, но как-то хрипло дышит, тяжело, беспокойно.
Осматриваю бегло ее всю. Маленькая, худенькая фигурка, ноги под себя поджаты, согнуты в коленях. Взгляд тут же на бедра ее падает, где кровь засохшая виднеется, а я у меня в душе от этого зрелища холодеет. Только не это. Этого просто не могло случиться. Только не с ней. Проклятье!
Сжимаю кулаки. Я всегда знаю, что делать, но сейчас впервые в жизни просто теряюсь. Надо врача. Я запросто мог что-то повредить ей, ранить ее, больно сделать, и сделал. Еще как.
Черт, я плохо помню, как это случилось. Я был зол на нее, очень зол. Я же сам ее с Лехой отправил, а потом отменил все, домой вернулся…А там она была. В пижаме этой своей белой. Такая нежная и манящая. Твою ж мать!
Лихорадочно пытаюсь вспомнить хоть что-то. Маша же вроде как встретила меня. Сама. Даже трогала меня, рук моих касалась своими тонкими пальцами, ладонями маленькими, нежными.
Я поцеловал ее, она ответила, не отвергла. Сама же тянулась ко мне, как цветок нежный и ласковый. Дальше обрывками в моем сознании пролетает, как раздевал я ее, снова целовал, ласкал всю нежно. Любил я ее… Или мне только хочется это помнить, а на самом деле я жестко набросился на нее, и озверело трахал всю ночь…
Если бы малышка не противилась, стал бы я использовать ремень? Стал бы, но не так. Не до синяков на ее руках затягивать его, до остроты, но не до боли. Сука!
Сажусь на корточки рядом с Машей. Кажется, она действительно спит. Ее губы припухшие и искусаны до запекшейся крови. Щеки бледные, глаза прикрыты под трепещущими ресницами.
Сжимаю зубы, и перевожу взгляд на ее руки. Они все еще жестко зафиксированы моим ремнем за ее спиной, от чего на бледной коже уже образовались отметины и ссадины. Видимо, она так сильно старалась освободиться, что сама поранила себя.
Помимо этого на бедрах, талии и попе Маши я отчетливо вижу красные следы от пальцев, которые уже начинают превращаться в синяки. Это сделали мои руки. Мои. Дьявол! Впервые в жизни мне становится не по себе, до тошноты, до дрожи в теле.
Стараясь как можно меньше прикасаться к нежной коже, быстро развязываю руки малышке. Отбрасываю этот чертов ремень в сторону, будь он неладен. Провожу сбитой костяшкой руки по ее бледной, как мел, щеке. Твою ж мать.
– Маша, посмотри на меня.
Проходит несколько долгих секунд моего дикого ожидания ее реакции, прежде чем малышка распахивает свои красные от слез глаза. Ее взгляд расфокусирован и рассредоточен, однако как только она приходит в себя, диким зверьком смотрит на меня. В глазах ее я впервые читаю такую лютую ненависть и страх, которые режут меня на куски без ножа. Заживо.
Проглатываю этот ком. Ей хуже. В сотню раз. Одни только бедра с засохшей на них кровью чего стоят.
– Девочка, я обидел тебя вчера.
Девочка молчит. Только подобралась вся резко, и в дверь спиной вжимается, как только меня узнает, словно боится. Меня боится, мать ее!
Руками своими грудь прикрывает, и смотрит на меня так…невыносимо просто.
– Тише, не трону. Не бойся. У тебя болит где-то?
Снова молчит, дышит лишь хрипло. Дикий маленький зверек.
Тяжело вздыхаю, проклиная уже себя на этот грех как только можно, и глаза прикрываю. Я обидел ее. Как я мог так напортачить, да еще и кем. Проклятье!
Не трогаю ее больше. Встаю и подхожу к шкафу, переступая через одеяло, которое все еще на полу валяется. Вынимаю оттуда чистую простынь, расправляю ее, и накрываю ею Машу, давая ей возможность, наконец, прикрыться. Я действую без слов. Мне нечего сказать. Ей, кажется, тоже.
Я понимаю, что никакие слова не смогут смыть то, что я сделал с ней вчера. Моя звериная натура пробралась наружу, и я все-таки выместил все зло на той, которую так сильно боялся тронуть.
Я не помню досконально, как это произошло. Одно только всплывает. Я был зол и хотел ее. До безумия, которое все же случилось. Я злился на Машу. Она то и дело провоцировала меня, дразнила, хотя на деле девственницей самой настоящей оказалась. Никем не тронутой девочкой она была. До меня.
В кармане брюк нахожу ключи от двери, отворяю ее, не забыв отметить, как резко дернулась малая от меня. Сцепляю зубы и отхожу на два метра от двери, давая ей пространство для выхода.
– Иди к себе. Тебе надо принять душ.
Маша поднимается во весь рост, кутаясь в простынь. Почему-то замечаю, что она прихрамывает на одну ногу. Блядь, этого еще не хватало.
Я ожидаю от нее истерики, криков, обвинений, и даже угроз как обычно, но она совсем не плачет. Словно застыла вся, апатичная даже, и мне это ее состояние дико не нравится. Уж лучше бы набросилась на меня, ударила, характер показала, а не покорность эту жуткую, заставляющую кровь стыть в жилах.
Ее голос ровный и тихий, только хриплый уж больно сильно, словно кричала она, пока не сорвала его ко всем чертям.
– Всеволод Генрихович, мой долг теперь оплачен?
Сжимаю кулаки так сильно, что из сбитых вчера костяшек кровь начинает сочится. Я
