Демобилизация - Владимир Корнилов

Жизнь все еще была прекрасна. Он изведал силу презренья. Его ждет женщина, а завтра с утра — работа. Застегивая на ходу пальто, Игорь Александрович пересек внутренний дворик, повернул на улицу Калинина и купил в гастрономе Военторга большую, 0,75, бутылку нелюбимого им портвейна «777» и большой плоский торт «Сюрприз». Бутылка, от которой завтра будет болеть голова, никак не лезла в карман пальто. Торт тоже было неудобно нести, и, подходя к стоянке такси за магазином, Бороздыка уже не испытывал высокой восторженности и снова злился на избалованную аспирантку.

4

Вернувшись из столовой и обнаружив рядом с томиками Теккерея черный под кожу блокнот, Инга покорно села на свое место и стала ждать возвращения Игоря Александровича.

— Ему же хуже, — вздохнула. — Пусть с доцентом разбирается. — Вот завел волынку! Сам ничего не умеет и другим работать не дает. Ну, я барышня. Ну, фикус комнатный. Ну и что?.. У меня были какие-то мысли о Теккерее. Я просто человек и даже мои самые простые мысли должны быть интересны. Вон вчера офицер писал: «Пусть каждый скажет себе, где он свободен, а где зависим, в чем его свобода, а в чем — скованность, причем пусть будет откровенен всюду — в большом и в ничтожном, — и, честное слово, эти анкетные признания будут интересней самого великого романа».

«Там как-то по-другому сказано, — подумала она. — Не стихи. Сразу не запомнишь», — попробовала оправдаться.

— Офицер — молодец. Но и мне тоже что-то хотелось сказать о Теккерее, да и не только о Теккерее, а вообще обо всем, — о нашем времени и о нашей несвободе. Теккерей не так уж и верил в порядочность, то есть в извечную порядочность. Тощий Доббин — это так… слабая тень диккенсовских чудаков. Люди часто порядочны, когда им это выгодно, когда порядочными быть легче, чем подлецами. Алеша Сеничкин благороден, чист и ангел, почти как его тезка у Достоевского, а накричал вчера на кузена и впал в истерику и сплошное безобразие. Марксизм поднял как щит, будто нельзя обойтись одной логикой, без цитат. Ну, хорошо… Пусть брат чудак и неуч. Но бескорыстье надо уважать. Пусть брат чурбан, — Инга вспомнила некрасивое топорно сработанное лицо лейтенанта, — а ты красив и тонок. Тогда тем более зачем кричать?

— У меня тоже были мысли о Теккерее. Пусть не главные, но были. Я его взяла не потому, что остальных викторианцев разобрали. Я знала и знаю, что не было в прозе живее женщины, чем Ребекка Шарп. Это абсолютно точно. Хотя бы потому, что я не хотела бы с ней, живой, встретиться на улице или в гостях. Как, например, вчера, — улыбнулась Инга и тут увидела подходившего к ее столу Алексея Васильевича. Он все так же был строен, тонок и изящен, хотя под его серым в мелкую клетку пиджаком был надет пуловер.

— Успешно? — спросил он довольно громко, присаживаясь на еще не занятый стул Бороздыки. Злая старуха, три часа назад шикнувшая на Ингу и Игоря Александровича, на этот раз, оторвавшись от книги, ничего не сказала.

— Средне, — ответила Инга и стала складывать в папку полуисписанные листы и блокнот Игоря Александровича. «Вечером, — решила, — отдам ему вместе с рефератом.»

— У меня тоже сегодня не клеится, — вздохнул доцент, намекая, что вчерашней встречей жены и аспирантки он совершенно выбит из колеи — и это само по себе неприятное происшествие в то же время сближает его и Ингу.

Аспирантка это поняла. Но сегодня ей не хотелось, чтобы он считал, будто у них сходные эмоции и они понимают друг друга с полуслова.

— Мне сказали, что я бездарна, — сказала идя рядом с Алексеем Васильевичем по ковровой дорожке. Она несла папку, доцент — томики Теккерея.

— Это кто, мой брутальный брат так отличается? — спросил Сеничкин, открывая перед Ингой дверь.

— Нет. Ваш брат вполне мил. Зря на него напустились. Человек надеялся на реферат. Это для него ведь больше, чем аспирантура. Это же для него свобода. Избавление от муштры.

— Шутите. Какая там муштра. Он бездельничает больше нас с вами. Да и потом он сам туда полез. Бросьте, Инга. У мальчика не хватило нервов, а по всей вероятности, и сил. Вот он и остался в своей казарме. Экспонат ничего… Но, поверьте, никакого характера и воли.

— Все равно вы безжалостный родственник.

— Нет, не насовсем, — улыбнулась девушке на выдаче. — Я еще вернусь. Вам куда? — спросила Сеничкина, когда они спустились в гардероб.

— Я за вами зашел, — пожал плечами Алексей Васильевич. Улыбка не покидала его тонкого, твердого и красивого лица. Он не хотел обижаться и принимал легкое Ингино раздражение как само собой разумеющееся последствие вчерашней встречи с Марьяной. Сейчас они покинут библиотеку, оседлают где-нибудь в тихом кафе столик и все уладится.

— Мне надо в Кремль!

— Ого! — поддакнул доцент. Он считал, что это шутка, но поскольку смысл шутки был ему неясен, он заслонялся все той же снисходительной улыбкой. — Долго пробудете?

— Зависит не от меня.

— Ну, я все равно подожду, — сказал Сеничкин, принимая ее пальто от гардеробщика.

Солнце на минуту пробилось сквозь быстрые кучевые облака и на внутреннем дворике библиотеки стало веселей и просторней. Инга, едва сдерживая смех, взглянула на взявшего ее под руку доцента. Доцент и выглянувшее солнце как бы подталкивали к этой распроклятой Кутафьей башне. Собственно, ей надо было не в самую башню, а в пристройку.

— Может, мне пойти с вами? — предложил доцент, когда они пересекли Моховую улицу и подошли к Кремлю.

— Но вас ведь не просили. — Она чувствовала, что доценту тоже не по себе, будто они идут не в Кремль, а в другое учреждение на совсем другой площади. — Спуститесь в сквер. Я постараюсь не задерживаться.

Она поднялась на несколько ступенек и открыла дверь. Это было типичное бюро пропусков с окошечком, с сержантом внутренних войск и стоящим вдоль стены рядом откидных, как в кинотеатре, стульев. На одном из них сидел странный человек в тулупчике, не то пьяный, не то душевнобольной.

— Тогда к Вячеславу Михайловичу, — ныл человек.

— Товарища Молотова тоже нет, — равнодушно ответил сержант. — Иди, отец.

— Ну, тогда… к этому… ну, к Микояну Анастасию Иванычу.

— Нету, нету. Все заняты, — повторил сержант. — В окошечко, девушка, кивнул Инге, когда она достала из папки запечатанный конверт.

— Спасибо, — робко ответила аспирантка, удивляясь здешней вежливости.

— Вот, пожалуйста, — протянула в окошечко курчевское послание.

— Хорошо, передадим, — сказал сидевший за столом ниже окошечка другой сержант. — Что-нибудь еще?

— Нет. Я не знаю, — смутилась Инга.

— Передадим, не волнуйтесь. Всего хорошего.

— Спасибо, — тупо повторила Инга и повернулась к двери.

— Тогда к товарищу Первухину… С Первухиным собственноручно знаком, не унимался душевнобольной, не припоминая имени-отчества новоявленного государственного деятеля.

«Бедный», — подумала Инга, но на просителя не обернулась и с чувством непойманной птицы выпорхнула из этой кирпичной пристройки.

Доцент стоял в сквере, на предпоследней ступеньке лестницы. С Манежной улицы была видна только его голова в большой шикарной шапке. Инга спустилась в сквер.

— Не приняли?

— Нет. Все в порядке.

Солнце опять запуталось в тучах. Стало пасмурно. Но груз был сброшен с души и Инга улыбалась, глядя на доцента.

— Куда пойдем? — спросил Сеничкин, радуясь перемене Ингиного настроения.

— Все равно. Погуляем по скверу.

— По скверу… — повторил он тихим эхом и оглянулся, словно искал на снегу следы автомобильных шин: не может ли тут появиться на своем «козле» Марьяна?

— Знаете, я, как все мужчины, не умею говорить о любви стоя.

— Знаю. Читала в «Прощай, оружие!». Но вы не лейтенант Генри.

— А вчерашний лейтенант разговаривал с вами на ходу?

— Вчерашний лейтенант хотел поймать такси, но удовлетворился и подземным транспортом. Впрочем, он свел меня в ресторан.

— Ну, и мы пойдем, — быстро сказал доцент и взял ее под руку. Так он чувствовал себя уверенней, хотя, казалось бы, на глаза жене лучше попадаться, когда идешь с чужой женщиной на некоторой дистанции.

— А жены не боитесь? — спросила Инга. — Она у вас личность.

— Боюсь, — признался он честным шепотом. — Но когда с вами, не так страшно.

Она не нашлась что ответить. Он обезоруживал ее своей искренностью.

— Это целая история, Инга, — печально вздохнул Алексей Васильевич, сжимая ее руку. — Вы, конечно, скажете… вернее, подумаете, что каждый народ достоин своего правительства, а каждый муж — своей жены, что браки заключаются на небесах и, короче, — ты этого хотел, Жорж Данден…

Он остановился, надеясь, что аспирантка его перебьет, но она молчала. Ей было неловко, страшновато, немного стыдно и чрезвычайно любопытно. Они вышли из пустого Александровского сквера (был четверг, во вновь открывшийся Мавзолей к двум вождям не пускали) и, обогнув Боровицкие ворота, спустились на набережную. Сеничкин выбирал менее людные места. Но голос у него был честный и откровенный и, не замечая холодного, бьющего прямо в лицо ветра, Инга была вся внимание.