Серийные преступления - Татьяна Ревяко

Коммерсанта словно громом поразило. О художествах дочери он ничего не знал и понятно, охотно услышал бы о них поподробнее, однако девчонка ограничивалась лишь неясными намеками. Платить деньги коммерсант не стал, а немедленно помчался домой и взял в оборот доченьку вкупе с супругой.

То, что малышка рассказала о вечеринках Пьера Сорлю, звучало вполне безобидно, но, несмотря на мольбы полной недобрых предчувствий жены не раздувать историю, возмущенный коммерсант поспешил в полицию и сделал заявление о шантаже.

Дело передали следственному судье Тракселе, и когда уголовная полиция занялась им по-настоящему, то выяснилось, что маленькая вымогательница вовсе не сгущала краски, говоря о распутстве.

Дочка коммерсанта назвала целый ряд участвовавших вместе с ней в оргиях других девиц из добропорядочных буржуазных семейств. Следственное дело запестрело безупречными доселе именами. Замешанными в деле оказались представительницы семейств, истово пекущихся о своем реноме и своих гешефтах, семейств, для которых добрая репутация важнее невинности дочери. Одни родители почти уже совсем уверовали в быструю карьеру своих дочерей и теперь были весьма разочарованы, другим — за деловыми хлопотами печалиться о дочках было просто недосуг.

Скандал, в котором фигурировали бы их имена, был им всем совершенно ни к чему. Не удивительно, что добиться от них заявлений о совращении дочерей оказалось делом отнюдь не легким.

Но без таких заявлений руки у следственных органов были связаны, поэтому следственный судья Тракселе постарался (тем более, что поначалу именно так и казалось) представить дело таким образом, будто бы в нем замешаны лишь персоны малозначительные. Впрочем, с одной стороны, эти персоны стояли все же довольно высоко, что позволяло подтвердить сладкую сказочку о равенстве перед законом всех граждан прекрасной Франции, но, с другой стороны, недостаточно высоко, чтобы серьезно повлиять на престиж государства. Французская юстиция крайне нуждалась в таком подтверждении своего беспристрастия. А что, скажите, может быть лучше для завоевания симпатий публики, чем роль бескомпромиссного защитника девичьей невинности?

Вначале именно так все и шло. Следственный судья Тракселе изо всех сил старался преодолеть робость шокированных родителей и поскорее собрать нужные заявления. Но когда через красавчика Пьера и его розовых танцовщиц следствию стало известно о солидных господах, для которых, собственно, и был задуман весь этот розово-балетный притон, машина правосудия забуксовала, шаги полиции стали все медленнее и медленнее, а паузы между отдельными следственными действиями все длиннее и длиннее.

В конце концов, это ведь вовсе не пустяк — взять да и выступить против людей, которые одного подоходного налога платят в сумме большей, чем годовой бюджет всей юстиции! А какой вес в политике они имеют!

Даже падкие на паблисити комиссары полиции и те наступили на горло своей песне и стали говорить экивоками. Дело усугублялось еще и тем, что эти солидные господа, которые доставляли столько хлопот полиции и юстиции, принадлежали к разным политическим лагерям и группировкам — еще одна веская причина быть осторожными и постоянно держать нос по ветру. Один из меценатов, антиголлист, даже был некоторое время председателем парламента Четвертой республики, другой, крупнейший владелец ресторанов, был влиятельным голлистом, кое-кто (главным образом, ювелиры и промышленники) слыл правым, иные же охотно признавали, что придерживаются «левой ориентации», а модный парикмахер Гульельми был «придворным куафером» всего парижского высшего света… Нет, слишком уж плотно нашпиговано это дело всякими столбами да надолбами, капканами да волчьими ямами — и не позавидуешь полицейскому или следственному судье, который их проворонит!

Да, конечно, все они — люди разных политических взглядов, но политика политикой, взгляды взглядами, а в своем стремлении спустить всю эту историйку на тормозах, да так, чтобы битых черепков было поменьше, господа соучастники проявили трогательное единодушие. Прекратив на время взаимные распри, представители разных партий и блоков пустили в ход все свои возможности и добились того, что юстицию публично пригвоздили к позорному столбу, ибо она якобы раздувает из мухи слона. Оплеванная юстиция, столь опрометчиво разжегшая пожар, теперь из кожи вон лезла, чтобы любыми путями поскорее затушить его.

Акценты сместились. Пьер Сорлю стал мелким плутом, солидные господа — в худшем случае, этакими добродушными дилетантами, которых бессовестно обманывали. Истинными же виновниками оказались «балетные мышки» и их помешанные на карьере родители, возмутительно равнодушные к поведению своих безнадзорных дочерей. Самих девушек сначала подвергли нескончаемым мучительным допросам в уголовной полиции и у следственного судьи, а затем выставили их под перекрестный огонь опытных адвокатов.

Кое-кого из них, особенно девушек из небогатых семей, тут же немедленно признали потаскухами. Что же касается самой системы, заведенной Пьером Сорлю, — предприятия, где тон задавали «солидные господа» вроде тех, из Ле Бутар, то в его осуждение со стороны правосудия не было сказано ни единого слова.

Для успокоения общественности из всей шайки совратителей обвинение было предъявлено двадцати двум наиболее скомпрометированным господам и графине-балетмейстерше (разумеется, строго конфиденциально).

(Г. Файкс. Большое ухо Парижа. М., 1981)

«Заклинатель бесов»

Сотрудники франкфуртской уголовной полиции придерживались мнения, что их уже не удивит никакое преступление. Однако и у них мурашки забегали по коже, когда 26 октября 1959 года перед ними растворились двери сапожной мастерской 64-летнего Георга Краузерта на Казиноштрассе, 2.

На задней стене темной комнаты висел труп сапожника. Кисти и стопы его были пробиты гвоздями в десять сантиметров длиной, из обнаженной груди торчал заостренный металлический стержень, на лбу был вырезан крест. Мертвец был в одних штанах, остальная одежда в беспорядке валялась по всей мастерской. Жуткая картина не оставляла никаких сомнений в том, что Краузерта распяли в соответствии с религиозным представлением о таком виде казни.

Гаупткомиссар уголовной полиции Конрад и два его помощника, обер-комиссар Брейтер и обермейстер Радой, были в недоумении. Весь их совместный опыт, накопленный при расследовании бесчисленного множества убийств, в данном случае ничего им не подсказывал. Ограбление не могло быть мотивом убийства. В платяном шкафу сотрудники обнаружили 4000 марок наличными и сберегательную книжку еще на 4000 марок. Удивительно, что у простого сапожника, занимавшегося мелкой починкой обуви, вообще оказалось так много денег.

На расспросы Брейтера и Радоя об образе жизни покойного и круге его знакомств жильцы дома отвечали со странной сдержанностью. Все ссылались на то, что почти не знали Краузерта. Некоторые считали его чудаковатым нелюдимом, некоторые — религиозным фанатиком. Старуха, много лет выполнявшая для сапожника разные мелкие поручения, со страхом поведала Брейтеру:

— Он изгонял бесов. Очищал от порчи крестьянские дворы, когда хворала скотина или случался неурожай.

Комиссия по расследованию убийств интересовалась вначале не столько мистикой, с которой сапожник был связан при жизни, сколько его загадочной смертью. Сам себя распять он, конечно, не мог. Значит, надо было выяснить, кто это сделал. Жильцы дома не сообщали ничего существенного. Дело запуталось еще больше, когда стали известны результаты вскрытия. Оказалось, что Краузерт умер от удушения и был распят только через сутки после смерти. Приходилось, таким образом, считаться с возможностью, что убийство произошло где-то в другом месте, а в мастерской был совершен лишь ритуал распятия.

Комиссия по расследованию убийств не успела еще предпринять каких-либо шагов для проверки этой версии, когда в ночь на 27 октября получила сообщение, что в доме № 5 по Казиноштрассе последовательницы распятого собрались на тайную панихиду.

Дом был оцеплен, и в нем проведен обыск. На четвертом этаже сотрудники уголовной полиции застали тринадцать женщин, перебиравших четки; одна из присутствовавших при свете свечи вслух читала прощальное послание покойного сапожника. Участницы ночного сборища были задержаны, письмо изъято. Оно гласило:

«Это письмо должно быть сразу после моей смерти прочитано в полуночный час тринадцатью лицами. Христос явился мне и возвестил, что меня ждет смерть от рук двух убийц, которые получат за это 12 500 марок. Эта жертва необходима, чтобы избавить наконец мир от нечистой силы. Если такова воля Христа, я готов умереть. Я желаю только одного: чтобы меня распяли точно так же, как был распят он».